Я добежал до отделения меньше, чем за десять минут, всего-то несколько кварталов. Но моей скорости все равно не хватило, чтобы опередить автозак. Он попался мне пустым уже на выезде — поехал, видать, за новой партией неугодных. Я разочарованно взмахнул руками, рванул на себя тяжелую металлическую дверь. Внутри толпились люди, было душно, шумно и стремно. Я попытался найти Ваню глазами, но не смог. А уже через несколько минут один из разъяренных ментов велел всем посторонним выйти на улицу, чтобы они смогли оформить прибывших.
Минут через тридцать я без сил опустился на бордюр чуть в стороне от входа в отделение. Я чувствовал себя вымотанным, растоптанным, напуганным и совершенно бессильным. Я никак не мог повлиять на ход вещей. Я никак не мог помочь человеку, которого впутал во все это дерьмо. И от осознания всего этого в груди все сжималось. Хотелось кричать и даже плакать. Хотелось бить и крушить. Хотелось заставить этих людей услышать. Но я — всего лишь журналист. Мое оружие — слово. А слова этим людям были не нужны.
У дверей все еще безрезультатно толпились люди. В основном это были подростки — друзья тех, кого привезли в отделение вместе с Ваней или раньше. Были и люди постарше. Они недовольно ворчали, периодически пытались войти внутрь, но совсем скоро вновь оказывались в толпе ни с чем. Я тоже поначалу толкался с ними. Среди людей паника накатывала чуть меньше. Создавалось призрачное ощущение того, что кто-то еще разделяет твою проблему, с кем-то еще поступают несправедливо, кто-то еще будет бороться за твои права. Но чем дольше я стоял там, у дверей, тем отчетливее понимал — здесь каждый сам за себя и за своего человека. Любому могли впаять какую-нибудь неприятную статью о неподчинении и оказании противодействия представителю власти или просто отпустить с административкой. И тут я своему человеку помочь никак не мог, меня никто даже слушать бы не стал.
Я вынул из кармана мятую пачку, вытряхнул сигарету, закурил. Вкус горчил на языке, облегчение не приходило. Руки так и не переставали трястись. Грудь все также сковывало ледяным ужасом, виски давило свинцом. Я в очередной раз проверил телефон Рудбоя, чтобы убедиться, что Мирон не перезванивал и не писал. От этого факта становилось только хуже. Как бы эгоистично это не звучало, я чувствовал себя брошенным. Но это лишь маскировало чувство вины из-за того, что я бросил Ваню. От нервного осознания его одиночества за решеткой хотелось блевать. Потому что я ничего не мог сделать! Я чувствовал себя ничтожеством.
Сигарета почти истлела в руках, пока я красочно жалел себя. Чиркнув окурком о бордюр, я высек остатки искр вместе с несгоревшим табаком, растер черную полосу фильтром и оставил его у себя под ногами. Чтобы занять руки, полез в карман за собственным телефоном. Только теперь я вспомнил, что еще перед началом митинга отключил звук. Экран теперь светился четырьмя непринятыми вызовами от Славы. Все четыре — за последние пятнадцать минут.
Я с минуту попялился в список непринятых, цепляя следующую после Славы строчку с Ваниным номером. Он не смог с первого раза дозвониться до меня утром, хотел узнать, во сколько точно мы встречаемся. Я перезванивал ему. Сначала он ворчал по поводу того, чтобы я не смел идти с пустым желудком, а потом мы смеялись на тему большой поролоновой фигуры руки, как в американских фильмах про бейсбол. Мы решили, что стоило бы взять такую на митинг, только вверх показывать должен был бы не указательный палец, а средний.
Эта ностальгическая минутка предательски навернулась подступившими слезами. Я сглотнул и набрал номер друга. На самом деле, говорить не слишком хотелось. У меня бы сейчас плохо получилось скрыть эмоции, а Славе перед концертом все мои переживания нахуй не сдались. Но если он столько раз мне позвонил, значит, дело было серьезным. Проигнорировать я не мог. Вдруг, хотя бы одному близкому человеку я мог бы сейчас помочь.
— Блять, наконец-то! — плюнула мне трубка с раздражением после первого же гудка. — Где ты? На свободе? Глупостей не наделал? Как там Рудбой? Ты его видел? — посыпался на меня град вопросов.
— Я у отделения, — растерянно ответил я. — Слав, откуда ты…
— Ну, слава богу! — выдохнул он, перебивая меня на полуслове. — Не волнуйся, Мирон уже едет. Он минут двадцать назад звонил мне, рассказал коротенько, пока адвоката ждал у подъезда. Где-то на Пушкинской. Если в пробке не встрянут, скоро будут у тебя… — Слава замолчал, а я вообще был в легком ахуе от полученной информации. — И это… — он замялся. — Мирон сказал, чтобы ты себя не винил. У Ваньки — своя голова на плечах. Он бы все равно с тобой пошел, потому что сам хотел. А задержать могли любого из вас.
— Угу… — буркнул я, поджимая губы и пытаясь сдержать рвущиеся из глотки эмоции.
— Мирон обещал помочь. Адвокат там у него — один из лучших в Питере. Отделаетесь легким испугом, — Слава нервно хохотнул, а я прикрыл глаза ладонью.
— Спасибо, Слав, — выдавил я, насильно выныривая из собственных мрачных мыслей. — Все будет нормально, я тебе напишу… Иди, у тебя там чек, небось, сейчас! — спохватился я, стараясь придать бодрости голосу.
— Да не, я еще только подъезжаю к клубу, — по голосу я понял, что он слабо, и как будто извиняясь, улыбается. — Ты мне обязательно напиши, ладно?!
— Хорошо! — ответил я. — Спасибо, Слав! — еще раз бросил я, прежде чем завершить вызов.
***
Мирона я заметил издалека. Он вышел из соседнего двора в капюшоне и черных очках. Рядом с ним уверенной походкой шел невысокий полноватый мужчина лет сорока, в сером костюме и очках с тонкой металлической оправой. Таких обычно в школе чмырят за полноту или чересчур хорошие отметки.
— Здорово! — Мирон первым протянул руку, когда я поднялся на ноги. — Ты как? — его голос действительно звучал обеспокоенно.
— Нормально, — поморщился я. — Спасибо, что смог приехать, — сказал я, переводя взгляд на адвоката.
— Это Андрей Бильков, — кивнул в его сторону Мирон.
— Приятно, — я протянул руку, мужчина улыбнулся. — Иван.
— Ладно, я пойду, — ответил он Федорову, поворачиваясь в сторону дверей в отделение.
— Мы будем в машине, — сказал ему в след Мирон. Тот кивнул, не оборачиваясь, и быстрым шагом пошел к зданию. — Пойдем, а то узнают рано или поздно. Я встал в соседнем дворе, — это было уже мне.
***
За те полтора часа, что мы просидели в машине, пока адвокат был в отделении, я успел рассказать Мирону, что происходило сегодня на центральных улицах, несколько раз повторил все детали, которые помнил о Ванькином задержании, в красках выразил свои чувства по этому поводу. Мой гневный монолог прекратился также внезапно, как и начался. Я просто почувствовал, как вдруг выговорился и выдохся. Меня накрыло ощущением усталости и апатии. Мирон понимающе молчал, пока я сидел и крутил в руках разбитую Ванькину камеру. Объектив откололся, оставляя в байонете крепящее кольцо. От этого зрелища хотелось нервно хныкать. Вместо этого мы оба закурили.
Когда же я увидел заворачивающую за угол высокую фигуру с растрепанными черными волосами, я выскочил с переднего сиденья. Через пару шагов я оказался в Ваниных объятиях. То, что я не разревелся — было настоящим чудом. Я просто увидел улыбающееся лицо, и нервное напряжение, копившееся последние несколько часов, сошло на нет.
— Андрей, ну как? — напряженным голосом спрашивает Мирон, тоже вышедший из машины.
— Да он вообще красавчик! — весело отзывается Рудбой, и я нехотя отлипаю от него, продолжая пялиться. Замечаю рассеченную губу и едва показавшиеся синяки под глазами рядом с носом — видимо, из-за удара. — Штраф за переход в неположенном месте! — обращается со смехом уже ко мне, чуть прижимая за талию одной рукой.
***
Мирон отвозит Андрея обратно в офис. Следующая остановка — дом Рудбоя. Ваня предлагает другу зайти, но тот отказывается. Тогда у меня в руках оказываются ключи.
— Вань, поднимайся. Мы с Мироном покурим, и я приду, — улыбается мне, пересаживаясь с заднего сиденья, на котором я всю дорогу жался к нему так, будто мы не виделись несколько месяцев, а не несколько часов.
Я нервно меряю шагами квартиру все те десять минут, что Рудбой торчит во дворе. Когда он наконец-то заходит, я перехватываю себя руками, чтобы снова не кинуться ему на шею. Не хочется выглядеть слабым, да и чувство вины настигло новой волной после того, как я достал из рюкзака разбитую камеру. Но самое пугающее — я готов признаться себе, что это любовь. Не знаю, насколько большая и, блять, светлая, но совершенно точно — самая сильная в моей жизни. Сегодня, пока Ваню тащили в ментовскую тачку, потом мариновали в отделении, я думал только о том, что, ни секунды не колеблясь, заменил бы его в этой фигне. Мне было бы плевать на последствия. Я так сильно пересрался за него, что думал кукухой поеду. А когда он обнял меня, я почувствовал себя совершенно счастливым. И это тоже пугало. Просто потому, что ни один другой человек прежде мне не нужен был так сильно, как он.
— Бля, это пиздец, конечно! — лицо у Вани уже не такое довольное, скорее, уставшее, заебанное, немного помятое. Он закидывает руки ко мне на плечи и притягивает к себе, целует расслабленно, едва языком касаясь нижней губы. — Слушай, пойдем на кухню, я так пить хочу — это жесть просто! — говорит уже тише, подталкивая меня спиной вперед. — Отморозки, блять! — выпаливает, когда видит на кухонном столе две части своего любимого аппарата. — Нет, ну надо же! Такой объектив расхуярили! — стонет он, выпуская меня из объятий и беря в руки сначала объектив, а потом и тушку. — Так еще и промурыжили столько времени впустую! — продолжает ворчать, отставляя в сторону поломанную технику и принимая из моих рук стакан с водой. — Андрею — спасибо! Чувствую, я бы там еще до вечера мог бы проторчать — такие они, блять, расторопные! — разоряется он, а я все больше ежусь и отступаю к окну под его гневными репликами. Умом-то я понимаю, что злится он не на меня, но самоедство — дело такое себе, не наполненное трезвыми рассуждениями.
— Прости, — все, что могу из себя выдавить. Отворачиваюсь к окну, ищу глазами пепельницу, лезу в карман за сигаретами. — Это из-за меня все… — говорю, зажимая губами фильтр.
— Вань, — тянется еле слышное за моей спиной. — Ваня, — повторяет чуть строже, все равно не поворачиваюсь. Злюсь на себя. — Ты реально думаешь, что я тебя виню? — слышу по голосу, что заводится. И это непривычно. Он сдержан почти всегда.
Не оборачиваюсь, выдыхаю упругую струю дыма в сторону открытой форточки. Слышу, как встает со своего места. Едва различимые шаги за спиной заставляют мурашки разбежаться от загривка к локтям.
— Вань, посмотри на меня, — цедит сквозь зубы, встав рядом. Поворачиваю голову и упираюсь взглядом в его широко распахнутые, почти прозрачные глаза. — Ты думаешь, я в тебя влюбился, потому что у тебя лицо — миленькое? Или, может, потому что с тобой трахаться заебись? — говорит почти шепотом, но с таким вызовом, что я весь уже мурашками покрываюсь. — Я в твой голос влюбился, в смысл слов! Мне хочется думать, что я понимаю то, о чем ты говоришь и что еще хочешь сказать. Я пошел с тобой, потому что разделяю твое мнение. Для меня это также важно, как и для тебя, — говорит он, чуть успокоившись, а до меня только сейчас доходит.
— Ты что сделал? — тупо переспрашиваю шепотом.
Вместо ответа Ваня улыбается, тянет руку к сигарете, чтобы сделать затяжку прямо из моих пальцев, а потом отобрать и затушить. Обнимает, тесно прижимаясь всем телом.
— Я люблю тебя, — говорит в самое ухо, опаляя горячим дыханием.
***
P.S.
Уже глубокой ночью, когда Ваня отрубился под действием болеутоляющего, я сидел и пересматривал фотографии, которые мы смогли вытащить с карты памяти его многострадального фотоаппарата. Какие-то снимки я пролистывал, а какие-то рассматривал по несколько минут. Я поразился тому, как много не замечал вокруг себя в тот момент. Ване удалось запечатлеть особые моменты, живые эмоции, отдельных людей с одной и другой стороны. Все это дополняло мою картинку. Хотя даже не так. Не дополняло. Меняло! Фотографии позволили составить максимально полное мнение о происходящих событиях.
Я не смог держать эти мысли в себе. Я просто набрал их в новом вордовском документе на компе Рудбоя, там же, где пересматривал фотки. Я не собирался никуда это отправлять. Мне нужно было лишь вытолкнуть это все из своей головы. Иначе я бы не уснул. А утром, когда я пришел на кухню на запах кофе, Ваня улыбнулся, отвлекаясь от приготовления завтрака, притянул меня для поцелуя и кивнул в сторону стола, на котором стоял его ноут.
— Извини, я прочитал, — не переставая улыбаться, сказал он. И это наталкивало на мысль о том, что ему ни капельки не стыдно.
— Ничего, — эта история настолько же моя, сколько и твоя, — я пожал плечами в ответ, садясь на табуретку и двигая к себе Ванину кружку.
— Ты должен ее разослать! — сказал он с горящими глазами. — Она ахуенная! — в этот момент я подумал, что можно все-таки любить человека сильнее.
P.P.S.
Разрушь этот скучный порядок вещей!
Срывая петлю повседневности с шеи,
Вставай рядом с нами: нам важен именно ты!
Бездушным ублюдкам твоей не забрать мечты!
Давай разворотим этот ёбаный мир,
В котором на деньги играют людьми!
Ты вместе с твоими друзьями пойдешь до конца!
Здесь наши — ты слышишь? — стучат в унисон сердца!
© Порнофильмы — Молодость
