Вечернее радио-шоу «Засветло»!

[Заставка перед шоу, речитатив] Гласностей массово, Частностей пасмурно. Пересказ несогласия — Ясностям хвастайся! Названы язвами. Высокоразвиты засветло! — Салют, Хабаровск, Квашниха, Иваново, Нижний Новгород, Ыб! Это вечернее шоу «Засветло» с Ваней Светло на РэпРадио! — коротенькая музыкальная отбивка, даже не выкручиваю громкость микрофона, наэлектризован весь. — Сегодня пятница. Вечер. Самое время — поговорить о важных, насущных вопросах. А именно: легализация марихуаны, — говорю, ухмыляясь, а сам кошусь на телефон, который беспомощен в беззвучном режиме. Только экран подсвечивает пришедшее только что сообщение в телеге от Рудбоя. Краем глаза успеваю увидеть: «Ыб?! Блять! Серьезно?!)))». Еле сдерживаю приступ смеха, на секунду уводя от себя микрофон, но натыкаюсь на суровый взгляд Замая и тут же собираюсь. — Да, вы не ослышались. Сегодня мы весь эфир будем говорить про травку. Спорить о травке. Слушать треки, в которых упоминается употребление. Хотя, надо сказать, всё мы вряд ли успеем. Эфира целой недели не хватит, чтобы переслушать весь мировой рэпачок, вдохновленный всякими разными прекрасными, зачеркнуто, ужасными и порицаемыми веществами, — улыбаюсь все-таки, несмотря на почти пылающее из-за стекла лицо Замая. Зато вот Славик рядом с ним убийственно спокоен. Опять в телефоне залипает. Даже не слышал моего искрометного юмора. С тех пор, как Мирон впервые появился у нас на студии, Гнойный постоянно телефон с собой таскает. Даже когда в ванну идет! Возможно, их встреча не связана с этим, но только Славян уж больно таинственным и задумчивым с тех пор стал. И прошедший на ура эфир с «Императором русского рэпа» в «Засветло» не разогнал дымку. Сам же выпуск побил все рекорды популярности. Мирон был в меру открыт и доброжелателен. Охотно отвечал почти на все мои вопросы. Не смущался даже Славы, который всю программу вместе с Замаем в аппаратной просидел, взгляд с нашей звезды не спуская. Ваньку я тоже, кстати, позвал. Он там же с ребятами все три часа тусил, а потом мы все дружно набухались. Мирон мне показался очень адекватным человеком, хотя вне эфира мы с ним и не разговаривали почти. Он, в основном, со Славой общался. Очень охотно, кстати, общался, чересчур заинтересованно, я бы даже сказал. Да только Гнойный мне все равно ничего не рассказывает. А я не лезу. Если в кайф — пускай контакт налаживают. — Напоминаю номер студии: триста двадцать пять, четыре нуля. Буду рад услышать ваше мнение по поводу этой животрепещущей темы! Тем более что у нас есть повод это обсудить, — делаю небольшую паузу и невольно на Замая снова смотрю. Он каждое мое слово ловит. — Для тех, кто еще не в курсе — сообщаю: на выходных в нашем славном городе на Неве пройдет митинг за легализацию! Да-да, вы не ослышались! — это не пустой выебон в эфире, это компромисс. Замай это знает, но я все равно чувствую, что он, как стальная струна сейчас. Напряжен так, что сосуды в глазах наверняка полопались. Я тоже все больше нервничать начинаю. Тема не из легких. Тем более что я должен в эфире не ляпнуть ничего про «слона», который в комнате прочно прописался. Дело в том, что этот митинг — не единственный, который будет проходить в Северной столице в этот день. Но про тот, второй, говорить я не могу. Призывать на него будет сродни харакири. Поэтому мы будем говорить про траву. Это проявление народного мнения власти хотя бы согласовали. *** — Ты уверен, что хочешь пойти? — спрашиваю и делаю очередной глоток из только что открытой, чуть запотевшей бутылки охуенно вкусного светлого пива, которое Ваня принес мне, после первого захода нашего полуночного секс-марафона. Последние пару недель мы с Рудбоем видимся почти каждый день. Практически все ночи я провожу у него. Мы много трахаемся, разговариваем обо всем, иногда рубимся в какую-нибудь игрушку, из-за чего он совсем забросил стримы, обсуждаем мои эфиры, едим (он заставляет меня, прямо как Славик). На теме моего питания они, кстати, очень плотненько сошлись. Я даже из кухни тогда свалил, когда они, как две курочки, начали кудахтать. Рудбой потом ко мне в комнату приперся и подкалывал. Предлагал татуху в виде куска пиццы сделать, чтобы они от меня отъебались. Сейчас же этот мастер нательного искусства сидит на подоконнике голой жопой. Он уже жадно влил в себя половину своей такой же холодненькой бутылки, и теперь пытается, не выпуская ее, мокрыми пальцами высечь пламя и прикуриться. Матерится себе под нос, потом все-таки вдыхает и тянется, чтобы форточку открыть. А меня от этой картины так кроет, что пиздец. Вроде и видел его уже хуеву тучу часов, все детальки рассмотреть успел, а всё один хрен — завораживает. Его внешность — это же фетиш на фетише! Я могу штук сто с ходу назвать. Начиная с пальцев, взгляда, нарисованных наручников и заканчивая блядской дорожкой. Но даже эта богическая внешность — не главное. Меня прет от него, как от человека. Его мысли, чувства, забота, мечты, принципы, фантазии, опасения, отношение к дружбе и людям, к жизни — все это толкает меня в пропасть. Пропасть под название «любовь», блять. Та самая, про которую в романтических книжках пишут. Не просто влюбленность, увлечение, страсть. А то самое взрослое чувство, к которому я совсем не готов. Поэтому я стараюсь об этом не думать, не анализировать, не осознавать. Нахуй, блять. Тем более что о чувствах, после моего того корявого признания, мы больше не говорили. — Да, конечно! — отвечает все-таки, после двух полноценных затяжек, и улыбается. В комнате довольно темно, только сиротливый фонарь под окнами дает немного света, и еще слабый красно-зеленый отблеск аптечной вывески, что через дорогу. — Хуй я тебя одного отпущу на этот митинг, — тон вдруг серьезнее становится, а я против света вижу, как у него плечи мурашками покрываются. С форточки дует все-таки, а он взмокший еще, наверняка. — Да и я поснимать хочу, — улыбается, когда я голым встаю с кровати, цепляя со стула сложенный клетчатый плед, чтобы, прижавшись вплотную, нас обоих укутать. Ваня мне сигарету к губам подставляет, чтобы я смог затянуться, и это так охуенно. Курить после секса — отдельное удовольствие. Особенно когда вот так: рядом, совсем близко, с тем, с кем дыхание уже одно на двоих… *** На митинг мы пошли с Рудбоем вдвоем, потому что Слава в тот день должен был выступать с сольником в Москве, Замай сидел на студии. Когда мы приехали в центр, оказалось, что вход на Дворцовую перекрыт. В толпе люди саркастично отмечали, что Марсово тоже закрыто для каких-то там садоводческих работ. Но несмотря ни на что под арками толпилась куча народу. Легалайзовцы смешались с оппозиционерами, подростки пытались что-то скандировать, некоторые разворачивали плакаты. Я беспрестанно крутил головой по сторонам. Старался как можно ярче уловить настроение масс, подмечал детали, запоминал лозунги на мятых ватманских листах, вглядывался в лица, мысленно рисовал портрет среднего «бунтаря» наших дней. В голове уже начали наклевываться первых абзацы новой статьи, которую можно было бы отправить в какое-нибудь солидное издание, дабы наметить себе место внештатника. Минут через двадцать большая часть сместилась к Адмиралтейству. Со всех сторон колоннами поджимали люди в форме. МЧС-овцы и просто полицейские. Что-то говорили в мегафон. Просили сохранять спокойствие и расходиться. Но чем больше народу собиралось, тем беспокойнее становилась толпа. Выкрики становились громче, настрой — агрессивнее. Совсем скоро народу стало слишком много, и он хлынул на Невский. Мы с Рудбоем тоже двинулись по проезжей части. Он много снимал, улыбался, ловил настроение. Люди в толпе периодически кричали, запевали гимн, скандировали лозунги. В итоге толпа сильно растянулась, не давая машинам двигаться вовсе. — Слушай, поснимай видос, пока я щелкаю, — сказал мне на ухо Ваня, пока я пытался на глаз прикинуть количество участников этого шествия. — Бля, у меня память на телефоне под завязку, — поморщился я. — На, возьми мой, — он протянул телефон и снова вернулся к съемке незнакомых лиц в толпе. *** Я, конечно, чувствовал, что обстановка накаляется, когда толпа уперлась в кордон. Особенно активные по нашу сторону стали раскачивать металлические желтые заборчики, которые выставили служители правопорядка. Молодые люди выкрикивали ругательства и оскорбления, а толпа сзади, тем временем, напирала. В итоге люди полноводной рекой хлынули дальше Гостинки, не скупясь на радостные возгласы. Людей с транспарантами начали забирать в автозаки уже там. Но когда мы приблизились к Восстанию, менты стали жестить. *** Все случилось слишком быстро, я даже толком ничего не понял. Я старался снимать небольшие видосы, чтобы запечатлеть происходящий произвол, и не увидел, что послужило отправной точкой конфликта. Я только уловил, как что-то упало совсем рядом со мной, следом сразу же посыпался отборный Ванькин мат. Я повернул голову и увидел, как один из ментов бесцеремонно бьет Рудбоя в лицо с локтя. Тот пытается отбиваться, но еще двое здоровых ребят в форме успевают подхватить его раньше, чем я делаю что-то внятное. Как-то совершенно бездумно я поднимаю Ванину камеру, которая лежит на асфальте. В руках у меня оказывается две части. Рефлекторно запихиваю обе в рюкзак, на ходу вытаскивая удостоверение «Пресса». Ору на ментов, которые уже волокут сопротивляющегося Рудбоя в автозак. Он упирается пятками, я же пытаюсь засветить своими «корочками», но на меня никто даже не смотрит. Кручусь вокруг, мешая им пройти, выхватываю вид Ваниных расширенных зрачков, зло поджатых, разбитых губ и кровь у носа. Один из ментов что-то шипит сквозь зубы, пихает меня локтем, а я уже на всё готов. В голове пульсирует мысль: «Блять, это из-за меня Ваня оказался здесь! Так не должно быть! Он ничего не сделал!». — Ваня, не надо, — останавливает меня Рудбой. — Я тебя вытащу, — беспомощно выкрикиваю я, когда он оказывается уже на ступеньках в автозак. — Позвони Мирону, — слышу уже откуда-то из машины. Начинаю судорожно копаться в рюкзаке, в который пихнул вместе с камерой и Ванин телефон, когда своим удостоверением всем в лицо тыкал. Блять. Он еще и без связи! Блять, блять, блять! Телефон до сих пор видео снимает. Нажимаю на «Стоп» и слышу, как заводится мотор. — Сюда больше не влезет, увози! — кричит тот, кто протащил Рудбоя по улице. Я как-то инстинктивно хочу отступить, но, вопреки здравому смыслу, делаю шаг навстречу. — В какое отделение их повезут? — стараюсь, чтобы голос не дрожал, хотя внутри все ходуном ходит. Мент смеряет меня непроницаемым взглядом, утыкается в удостоверение, которое я продолжаю держать в руках вместе с телефоном. — В семьдесят шестое, на Мытнинской, — презрительно бросает он. Автозак отъезжает, а меня вдруг как будто парализует на мгновение. Всё двигается в режиме «слоу-мо». Озлобленные, уставшие менты с поджатыми губами, в касках и с дубинками. Кричащие вдалеке люди, которые вот-вот переступят грань между борьбой за свои права и банальным хулиганством. Окурки и мусор кругом, порванные плакаты, смятые листовки. Шум и суета сжимаются на висках стальным кольцом. Голова начинается кружиться, к горлу подступает тошнота. Сердце будто не под ребрами уже стучит, а где-то между ключицами. Вот-вот вылетит к чертям. И тут вдруг автозак, тот самый, в котором Ваню, моего Ваню Рудбоя, увозят в отделение, ударяет по тормозам, чудом избегая столкновения с едущей машиной. Этот резкий звук выводит меня из секундного оцепенения, которое показалось вечностью. Оставляю все душевные терзания, решительно протискиваюсь через стоящих рядом людей в том же направление, куда тронулся автобус с задержанными. Нахожу в контактах Мирона, не сбавляя шаг. Прикладываю трубку к уху и, пока слушаю гудки, перехожу на бег, чтобы успеть пересечь дорогу на зеленый. Окси поднимает сигнала после четвертого. — Да, Вань! — бодро отвечает мне трубка, а я вдруг теряю львиную долю своей решительности. — Это Светло, — стараюсь заставить голос не дрожать. — У Рудбоя проблемы, — сразу выдаю я. — Мы были на митинге в центре, его задержали, только что увезли в отделение, — говорю громко, стараясь перекричать неутихающие звуки улицы. — Знаешь, в какое отделение? — отвечает мне после небольшой паузы на удивление спокойный, сосредоточенный Мирон. — Семьдесят шестое, оно на Мытнинской, вроде, — говорю уже совсем сдавшимся голосом. Глаза даже, как будто, начинает предательски щипать. Ответом мне служит тишина секунд на пять-семь. И снова это вяжущее ощущение вечности и безысходности. В отчаянии я уже даже готов уточнить, слушает ли меня собеседник все еще или на хер предпочел послать. И так страшно становится, оттого что Мирон-то сейчас складывает в уме пазлы картинки. Он осуждает меня. Потому что знает: Ваню сюда именно я притащил. Все это — моя вина. — Я сейчас позвоню адвокату, — вдруг оживает динамик. — Он — надежный человек, — добавляет Мирон, будто бы стараясь убедить меня в правильности собственного решения. — Если он свободен, мы скоро подъедем. Ты сам доберешься? — неожиданно спрашивает он, а я, как мудак, киваю головой, будто китайский болванчик, даже не думая о том, что на другом конце провода меня не видят. — Вань? — неуверенно окликает. — Да-да, я уже иду туда, — спохватываюсь я и действительно начинаю идти. Понимаю, что не заметил, как остановился прямо посреди тротуара, сжимая спасительный телефон до немеющих пальцев. Иду быстро, еле сдерживаю себя, чтобы не перейти на бег. — Хорошо, — мой собеседник тоже немного успокаивается. — Ты это, не волнуйся, мы все уладим! — добавляет Мирон мягким голосом и отключается. Я пару секунд смотрю на экран, на котором видно, что вызов завершен. Ставлю телефон на блок и все-таки бегу.