Посуда с треском летела на пол и разбивалась на тысячу осколков. Руки зарывались в волосы и будто силой пытались их вырвать.
Остановившись около двух высоких мужчин, стоящих около двери, девушка произнесла холодным тоном: — У меня назначено, — чуть дрогнув головой, чтобы отбросить лезшие в глаза кончики волос. — Вот, — она протянула свой пропуск.Слегка шатаясь, я пошла в ванную, не разбирая дороги. Перед глазами все плыло из-за слез, но боль оставляла меня в сознании.
Они пропустили представительницу прекрасного пола и вновь встали в прежнюю уверенную позу. Войдя в огромный кабинет, девушка внимательно все оглядела, несмотря на то, что уже не раз видела это помещение. Сейчас был день. Свет в офисе не горел, но все же одинокая на столе лампа светила, что было странно. Обычно этот стол завален документами. Глава Портовой Мафии восседал на большом удобном кресле, опершись локтями на стол. Элис сидела на большом ковре и что-то увлеченно рисовала дорогими мелками. — Здравствуй, Тсукико, — на лице Мори появилась легкая и таинственная улыбка. — Здравствуйте, — девушка почтительно, но не слишком низко поклонилась. — Я принесла данные по М1992, — из кожаной сумки она достала папку, с уже распечатанными для удобства документами с флешки. — Отлично, положи на стол, — Огай внимательно следил за мимикой его подчинённой, пытался уловить малейшую деталь, показывающую её истинное лицо. Почтительно кивнув, Адеренарин сделала несколько шагов вперед, опуская папку на стол. Она даже не подняла свои глаза на Мори. Боялась, что малейшее внимание к ним, вызовет у нее настоящие эмоции. — Позвольте спросить, — начала работница Мафии, встав на прежнее место. — В моих планах сменить место жительства, так что прошу вас выделить деньги из моего бюджета, — на этот раз она подняла глаза, проницательно смотря прямо на Мори. — Позволите узнать причину? — глава Портовой Мафии поймал ее на взгляде. Теперь она не может не ответить.Горячая вода в душе смешивалась с моими слезами. Опершись головой о плитку на стене, я горько плакала, пока вода обжигала мои раны и снимала всю мою душевную защиту, полностью открывая мою уродливую и израненную душу.
— Прошлой ночью умерла моя лучшая подруга, — голос был до дрожи холодным, будто вся твоя душа покрывается тонким слоем снега. — Боюсь, нахождение там вызовет у меня слишком сильные эмоции и помешает здраво мыслить. Последний день своей жизни она провела у меня дома. — Что ж, — он слегка отъехал на стуле назад. — Я выпишу тебе чек. В конце концов это твои деньги. Так что можешь распоряжаться ими как хочешь. Это был просто мой личный интерес. Девушка не стала добавлять слова о том, что ответственный за бюджет Мафии не даст ей деньги без разрешения Мори. У Тсукико с ним не очень хорошие отношения. Перед выходом из здания, девушка зашла в уборную, чтобы посмотреть, не похожа ли она на неудачницу. А с этими распухшими от слез глазами и бинтами на руках ее можно было легко принять за оную. Чуя так ее и не нашел и даже не искал способа позвонить. После поисков в ее квартире и по району, он решил пустить это все на свой ход. Конечно, не сразу, а после звонка Мори с заявлением о том, что Тсукико только что сделала заказ на новую экипировку для задания. Казалось бы, надо было подумать, что она будет мстить. Но нет. Чуя слишком хорошо знает маленькую Тсу и понимает, что она человек, который не будет мстить. Разве что в порыве ярости, но раз заказ был сделан спустя 4 часа после звонков, то все встало на свои места в его голове. Остановившись напротив зеркала рядом с раковиной, девушка с ноткой нерешительности подняла глаза на отражение. Свой же вид казался Тсукико мерзким и отвратительным. Под глазом синяк, но не полученный в бою, а вызванный тупым куском осколка разбитой тарелки, что отскочил от стены. На переносице уже был пластырь. Из-за падения на асфальт на ней появилась царапина. Да и в принципе глаза были красными и заплаканными, и в них сейчас так и читалась будто пожизненная усталость. В плече была тупая боль, и забинтованные руки мозолили глаза. Но внутри у нее что-то отчаянно молилось о том, чтобы кто-то достучался до Тсукико. Достучался до ее эмоций, достучался до ее сердца, убрав из ее глаз обречённую усталость, и в конце концов достучаться до ее души, в которой недавно блестели блики огня ее глаз. Ей просто нужен тот, кто будет также, как она изо всех сил, как в тот вечер стучать, в надежде на достижение своей цели. Тсукико потерялась, и уже сама не может найтись. Вдруг резкий всплеск разочарования к самой себе и твердый, увесистый удар по зеркалу. Пошли мелкие трещины, но ни один осколок не упал на пол. … — Да, — она кивнула, подписывая договор. — Пока что на три месяца, а дальше посмотрим, — Тсукико перевела глаза на женщину с папкой в руке. — Тогда аренда установлена на этот срок, — она протянула листок с расписанием расходов на электричество на три месяца. — Также вот то, каким вы должны сохранять дом, — ещё один листок бумаги лег в руку девушки. — Ну и наконец ключи, — вынув их из кармана, женщина отдала оные Тсукико. Она решила арендовать дом на все лето, где-то на окраине города. Наверное, по причине: «Не могу вынести присутствия ее духа там» или подобная чушь. Хотя Тсу была не из тех людей, что сказала бы подобное. И можно точно сказать, что у нее нет подобных эмоций: «Я так ее любила, а она ушла». Скорее она винила себя и считала все эти сожаления по поводу своих чувств к ней эгоизмом. «О, бедный я! Как же без нее!» — это отвратительно. У Тсу остались в душе лишь угрызение совести и вина о том, что она так и не сделала то, что обещала Казуме на свое 14-летие. POV Тсукико. Кивнув на прощание той женщине, я поспешила выйти из кабинета. Осталось только зайти домой и взять все, что осталось после вчерашнего моего бунта. Как же мне дерьмово из-за того, что я сейчас не плачу от сожаления. Так бы сделал каждый человек после потери друга. Но, блять, не я. Я будто хочу выдавить из себя сильные чувства, но на душе только нескончаемый туман, который невозможно сдуть. На душе тяжело, но я не могу от этого освободиться. И только эта сраная легкая дымка! Не сильных эмоций, не слез, не ора. Только отдаленный крик, но и он немного теряется в тумане. Кажется, я чертовски сильно заблудилась. Дома меня встретила разгромленная квартира. Много битой посуды и фотографий в рамках. Так себе атмосфера, да и эта дымка здесь сильней. Нужно собрать вещи и уехать в другой дом. Как же быстро можно сменить место жительства… ну да ладно. Скоро приедет грузовик, чтобы погрузить нужные вещи. Сама я их не унесу, тем более на байке. К тому времени, как я приеду, вещи должны быть уже там. Я посмотрела на часы, висящие на стене, но они не работали. Забыла, что разбила их вчера. Впрочем, как и большинство предметов в этой квартире. Я подхожу к шкафу и начинаю выкладывать вещи. Каждая, принадлежащая Казуме, перерезает мне вновь и вновь запястья. Да, у меня есть пижама моей подруги. У меня есть ее сумка, у меня есть ее фенечка. И много…много всего. Нужно еще сходить в ее квартиру, забрать ее личные вещи. Не знаю, что с ними делать. Скорее всего буду хранить. Я так спокойно об этом размышляю… Складываю всю музыкальную аппаратуру в коробку, а листок с текстом песни, что я написала вчера, будучи одержимой эмоциями, складываю пополам несколько раз и прячу в грудной карман пиджака. Нужно… забрать фотографии. Я медленно подхожу к лежащей на полу фотографии, а рядом с ней разбитая рамка. Там я и Казума делаем селфи. Я и она полностью мокрые, в школьной форме вернулись со школы ко мне домой. В тот вечер Казума сварила макароны, и мы покрошили туда колбасу. А потом пошли смотреть Санта Барбару на телевизоре. И на этом фото у меня закрыты глаза, а Казума ярко смеётся. Снова это дерьмовое чувство на душе…Я порезалась о разбитое стекло рамки, и фотография слегка запачкалась кровью. Но вот я клею ее дрожащими руками, и мои слезы только мешают сделать это ровно.
Фотография бережно кладется в карман моего пиджака. Оглядев еще раз комнату, я беру коробки в руки и в последний раз бросаю взгляд на кухню, комнату, коридор. Ни одну кружку я так и не взяла. Просто не смогла. Спустившись вниз, я отдала коробки водителю заказанного грузовика, назвала адрес и отдала ключи, попросив оставить вещи в прихожей. Сейчас мне нужно заехать домой к Казуме и, по просьбе ее отца, забрать ее личные вещи.Я, не разбирая, дороги шла домой, пока не приехала на звуки выстрелов полиция.
… Дверь со скрипом открылась в комнату моей лучшей подруги. Свет был выключен, а пасмурное небо давало приглушенное освещение. Ее небольшая комната смотрелась так уютно, будто хозяйка вышла за чаем на кухню и вот-вот вернется. Но этого не случится… Дверь не заскрипит, не послышатся тихие шаги Казумы в тапочках. Не будет приятного звука железной ложки, стукающейся о края чашки, когда будет размешивать сахар в утреннем кофе. Будет лишь тире между двумя датами. Рождение — Смерть. Я точно знала, где лежат все ее дневники, личные тетрадки, ежедневники, фенечки. Я даже знала, где за обоими спрятан «список». Там были написаны имена тех, кто ей нравится и были зачеркнуты те, к которым остыли чувства. Мы с ней вместе придумали вести этот список, и нам это дико нравилось. У этой комнаты тоже есть своя история. Каждая царапинка в ней — отдельный наш рассказ. Но, к сожалению, теперь никто не расскажет о них. Никто не вспомнит, почему у кружки трещина или почему под ножкой кровати эта книга. Мои руки потянулись к ее последнему дневнику и, присев на кровать, я открыла первую попавшуюся страницу. «Знаете, что меня очень сильно раздражает? Это момент, когда тебе хочется плакать, но твои слезы называют твоей слабостью. Это когда проявление любви и теплых чувств именуют «розовыми соплями». Когда ты мыслишь не так как другие и имеешь иные взгляды на мир, то ты сразу же делаешь это «конечно же, чтобы только отличаться и выделяться из толпы». Серьезно? Нет, скажите, это серьёзно? Обязательно нужно гнобить ученика, если он не разбирается в точных науках и принижать его способность «быть гуманитарием», обесценивая это слово, насмехаясь над ним. Когда люди, которые знают, чего хотят от жизни еще со школьной скамьи, выбирают для себя определенные и интересные предметы, их называют еще ничего не понявшими, глупыми и желают подрасти. Меня очень раздражает, что многие только и делают, что осуждают, ограничивают, критикуют других. Это не ваша жизнь. Хватит. Будьте добрее.» Запись была сделана два месяца назад. Я уже не помню, что могло ее побудить написать это, но одно я знаю точно: она, блять, права. Мои руки сами просятся листать и листать дальше, и мое внимание привлекают новые и новые записи. «Ты даже не представляешь. Даже не представляешь, что я чувствую к тебе. О том, как сильно я беспокоюсь за тебя. О том, какой чудесной и прекрасной я считаю тебя. О том, кем, думаю, мы могли бы стать. О том, как ты делаешь меня счастливой и грустной одновременно. О том, как ты заставляешь меня чувствовать себя живой. О тех бабочках в моем животе, когда разговариваешь со мной. О том, как сильно ты заставляешь меня волноваться, бояться. Ты даже не представляешь.» На душе было так больно! Но я не могла выдавить из себя и слезинки. Будто этот туман не пропускал ничего. Нельзя ни войти, ни выйти из него. Там я одна. Совершенно одна… … И вот я стою в своем новом не милом мне доме. И съело меня в этот момент одиночество, свято клявшись о том, что меня не отпустит. И съела меня смутная печаль, на колени меня опуская и грустно шепча долгий крик.