…
После того, как я все же оказалось с палате с целой дверью, мне все рассказали. Черт, это та самая зацепка, которой мне нахватало! Некий эспер, что может контролировать других одарённых «объявился в Йокогаме», но стоило Чуе прийти в себя, как человек испарился с помощью другого со способностью телепортации. Я практически на сто процентов уверенна, что это был создатель. И более того, он знал, что на «помощь» Чуе пошлют именно меня. Как только выйду из больницы– сразу побегу к месту битвы. Этот сукин сын по-любому должен был оставить мне послание, наконец-то мы готовы встретиться. Боже, неужели наконец настанет конец моих поисков? Как долго я ждала этого? Меня это в некотором роде пугает. После почти годового застоя, дело наконец начало резко двигаться. У меня есть почти все: хорошая группа, доверие Мори, почти завершенные дела в Йокогаме… Но что-то мне все же не дает покоя. Что-то очень низкое и ворчливое. Твою мать, как же мне хочется расставить все точки над i. Хочется кричать, что я его не люблю. Но будет ли это истинной? Чтобы я не делала, эти тупые чувства не вытащить из себя. Как же мне порой хочется ничего не чувствовать вообще. И это я сейчас, не только про влюблённость.…
POV Чуя Накахара. Все что я помню, это лишь резкую тьму. Как бы я не старался взять себя под контроль, чтобы спасти от отсутствия движений– не выходило. Тем временем мне становилось все хуже, и последним шансом оставалась порча. И вот она, пустота. Лишь ярость древнего Бога. Когда я очнулся, увидел Тсукико, что лежит на земле, обнимая саму себя, и Дазая, убирающего от меня свою забинтованную руку. Моя бывшая ученица истекала кровью, но видимо была без сознания, раз не шевелилась, время будто остановилось и мне показалось, что Тсу даже не дышала. Сам не зная почему, я схватился ща голову и упал на колени, а в голове лишь мысль: «Что я, блять, наделал». Не прошло и пару минут, как мигалки скорой заполнили все вокруг, а я лишь пытался лихорадочно вспомнить: что произошло. Вскоре, меня отпустили домой, но пошел я в больницу, сидеть у двери, и ждать разрешения войти. Мне было просто безумно страшно, сердце колотилось, как бешенное, хотя прошло уже много времени. Что же со мной? Вердикт врачей был утешительный, но душа все не унималась. Сказали, что она еще не скоро проснется, ее организм восстанавливается и все такое, но мне не удалость сдержаться и я все же вошел в палату.…
Было темно, лишь лунный свет освещал девушку на больничной койке в положении полу-лежа. Ее руки были сложены на животе, будто Тсукико просто на секунду прикрыла глаза. Окно приоткрыто, запуская свежий воздух и приятный аромат ночи в палату, перебивая запах лекарств. Лицо бывшей ученицы было таким умиротворенным, что и сам я за секунду успокоился. Но вот синяки на ней, терзали мое сердце. Меня не покидало чувство, что я будто вандал, изуродовав мраморную статую, считающиеся высшем видом искусства. Я сел на стул, что был аккуратно приставлен рядом с больничной койкой. И вновь погрузился в раздумья и отчаянные попытки вспомнить: что же все-таки произошло. Но на ум приходили лишь одни и те же кадры: Тсукико позволяет разрушать себя, расплывшись в полу-улыбке. Мое сердце забилось чаще. Взяв белоснежную руку ученицы в свою, стал с особым интересом разглядывать каждую вену, ее аккуратные ногти и настолько тонкие и длинные пальцы, что кажется, такими можно только на рояле играть. От пальцев, я перевел взгляд на кисть, раньше и не замечал, насколько ее руки по-истине женские. Перевернув на внутреннюю сторону, чтобы рассмотреть вены, я заметил белые полоски на ее коже. — Неужели… — Мои руки поползли выше, забираясь под рукав больничной пижамы, и чем дальше, тем сильнее я чувствовал рубцы. Практически добравшись до предплечья, я ощутил самую большую выпуклую часть её нежной кожи рук. — Боже… — Я задрал рукав, чтобы увидеть это глазами. На ее коже были шрамы от порезов. Некоторые рубцы настолько большие, что сердце начинает сжиматься от представления того, как она кромсала свои руки. Мне казалась, что на несколько минут я просто выпал из реальности. Столько разных мыслей, что тяжёлым грузом свалились на мою спину, заставив тащить. «Это не мое дело». И я бы ошибся, сказав, что это не так. Ее тело, ее жизнь, ее проблемы, никаким образом меня не касаются. Лезть в это будет странно и вообще… Но почему чувство, будто она порезала меня? Почему вопрос: «зачем», хочется кричать? Что бы знать ответ, нужно долго думать. «Что уж тут думать, все просто, как дважды два». Смотря на лицо Тсу, мне очень хочется коснуться его. На этот умиротворенный вид накладываются воспоминания. Много воспоминаний. И все, как кроткий кадр на пленке из кино. Она сидит на подоконнике в моей квартиры в домашней одежде и курит ранее начатую мной сигарету. Окно нараспашку и холодный зимний воздух сквозняком крадется по моей однушке. Тсу выдыхает и не ясно: пар от сигарет это, или теплый воздух выходит из легких. Дальше. Она выходит из кафе, не зная, что я все это время сидел у нее за спиной, и садится в кабриолет к какому-то парню. Сегодня на ней та самая шляпа, что я дарил ей. Этим летним днем ей 17. Почему и над чем она смеется с тем молодым человеком? Сейчас в палате, я почему-то надеюсь, что она с ним больше не общается. Около 12 ночи, а Тсукико только выходит из офиса. Она выглядит очень подавленной и уставшей. В ушах наушники, совсем ничего вокруг не слышит. Ну и хорошо, ведь какой-то ебучий ублюдок крикнул ей вслед, что она похоже на пидора. Мне кажется только тот, у кого выкололи глаза не разглядит в ней девушку. Я сам не заметил, как прильнул губами к порезу, и очень нежно поцеловал такую хрупкую кожу. Затем резко отстранился, закрыв лицо руками. Сердце стучало даже в самых ушах, а в голове снова ее полу-улыбка, защищающая меня от самого себя. Одна, две, три секунды и мои губы снова накрывают ее шрамы. Отстраняюсь. Черт, кажется, я люблю ее.…
POV Тсукико Миса принесла мне ноутбук в больницу и это безумно удобно. Я подумываю о том, чтобы с помощью косметологии покончить с селфхармом и шрамами. Наконец смогу носить кроткие футболки, а о шортах я последний год и мечтать не могла. Во мне живёт надежда, что эти темные, для меня, дни в Йокогаме скоро закончатся. От этого на душе действительно становится намного легче. Раздался негромкий стук в дверь: –Тсукико, это я, можно войти? — Снова Накахара. Как только я решила огородиться от всех чувств к нему, как этот черт снова рвётся в мою жизнь. Я понимаю, что стоит мне его увидеть, как тут же буду цвести как мак; и мучится, как тот же будучи завядшем. Мне плохо от своей мерзопакостной любви к нему. Я ненавижу его всей чертовой душой. Он чуть не убил меня. Несколько раз. Какого хера ему от меня снова надо? Пусть он просто испарится из моей жизни со всеми моими чувствами. Ну и что мне ему ответить? У меня же даже голоса нет, чтоб его нахер послать. Дверь с тихим скрипом открылась и из нее вынырнула рыжая голова парня. Он как дебил пялился на меня пару секунд, в ожидании разрешения войти. На что я лишь посмотрев на него исподлобья вернулась к работе с ноутом. — Как ты себя чувствуешь? — Спросил он, недожавшись ответа на предыдущий вопрос. — Ну тип как там голова, все дела. — Вошел в палату. Миса написала что-то… Я зашла в сообщения, продолжая упорно игнорировать Чую в моей палате. «Ты спрашивала, как называется данный фЕтИш? Джиджит — желание съесть объекта своей любви. Мы так альбом назовём?» Я ненароком кинула взгляд на учителя, покраснев наверное до кончиков ушей. Иногда мне кажется, что если б не моральные принципы и работа, то я бы точно его похитила и всячески… черт. Иногда мне просто хочется его съесть. Ну или хотя бы укусить… — Спасибо за внимание! — злостно выпалил парень, пнув больничную койку. — Че молчишь?! Или у тебя вместе с мозгами умение говорить отвал… — Чуя резко замолчал, стоило мне перевести на него взгляд. — Я приперся в эту больницу, чтобы узнать: что там с твоим здоровьем, а ты вот так вот блять. — Тебя никто не просил сюда приходить. — прошептала я.– И я не давала разрешения входить. — Одна из самых херовых черт Накахара: говорить очень жестокие вещи, забыв подумать. — Благодарю за визит, а теперь выметайся! — Не знаю почему, но мои глаза наполнились слезами. — Я не хотел… — Виновато начал Чуя, но я прервала его. — Я сказала уходи! — Если он останется здесь еще хоть на минуту, то увидит мои чертовы слезы. — Свали нахрен отсюда! — Для меня сейчас будто все смешалось. Чуя стал воплощением всего самого плохого, что когда-либо случалось в моей жизни. Перед мной стоял не бывший учитель, а человек, что пытал меня током. Отчим, что каждый день заставлял чувствовать себя дерьмом. Парень, что хотел трахнуть меня под наркотой. Человек, стрелявший в Казуму. И в конце-концов, он будто был мной. Мне было так больно просто даже смотреть на него. На этого ублюдка, что будто нежится в лучах моей безответной к нему любви и только и может, что сказать «пока», после целой ночи зимних разговоров. Люди решили меня всего: детства, подруги, нормальной жизни, самой себя. Но этот забрал единственное, что у меня оставалось — любовь. Все мое открытое желание дарить заботу и любовь людям, уничтожено об его безразличие и холод в его голубых глазах. Чуя съел мое сердце и запил его кровью, оставив на месте него рану, что сам вечно сдирает, стоит ей попробовать зажить. Как сказал очень мудрый русский писатель: либо любишь ты, либо любят тебя. И так всегда. Не существует взаимности. Я больше неспособна полюбить никого иного. Моногамия — мой диагноз.