Сложности

Рикуо хочет. Силу в обманчиво изящном теле. Тьму в смелом сердце. Гордость в прямом взгляде. Итаку. Он хочет его. В свой клан. Себе. Вырезать клеймо страха на спине, поймать и впитать это чувство взаимной принадлежности.  — Так нельзя, — понимающе-ласковая улыбка в отражении воды, тепло за спиной. — Приручишь ветер, и он потеряет себя. Мы любим его таким, какой он есть. Свободным.  В такие минуты Рикуо понимает, почему Итаку бегает от него-человека. Он сам бы сбежал (от мудрости и сомнений, правил и редкой, но излишней испепеляющей жестокости), если бы не боялся больше — холода и адской боли, одиночества. Он знает, что потеряет, отказавшись от самого себя. Гьюки научил его — их — ценить друг друга. Любить друг друга. Видеть в слабости силу, в страхе — восторг. Один в поле не воин, две половины (- Четверть и три четверти! — Какая разница? Ты — это я, а я — это ты.) слабее, чем целое. Мудрость человека, честность аякаши. Они сочетают в себе все лучшее, что есть у мира живых и мира духов. Но человека все-таки больше. — Итаку презирает меня?  Рикуо боится. Сомневается. Чувствует — сотнями оттенков. Иногда на него накатывает волной всё то негативное, все те сомнения, страшные мысли, которые обычно он прячет в глубине сердца за задорными улыбками и бесконечной любовью — к семье, друзьям, к нему — и тогда он падает, тонет. Жаждет. Жаждет чужой силы так, что это ломает ему ноги и руки, выворачивает наизнанку, и нужен кто-то — хоть кто-то — кто соберет его из осколков со страстью и скрупулезностью археолога. Кто спрячет его под стекло, накроет тканью и даст время прийти в себя.  — Он любит тебя, но боится сломать. Он поймет. Дай ему время. В стеклянной витрине чернильные разводы и красные глаза: «ночной» сонный, ему лень придать себе форму, но он обволакивает человека всем собой, защищая, лаская, оберегая, и это больше, чем любое объятие, чем любая возможная близость. Кого-то это заставило бы заледенеть от ужаса, но Рикуо греется в силе, напитывается ей. Благодарит за нее.  Рикуо ждет.