Dreams

      Четвертая четверть очень короткая и оглянуться не успели, как приблизился конец учебного года, выпускные экзамены первой ступени. После них многих ждала совсем другая жизнь в ПТУ и техникумах. Те же, кто не определился, или рассчитывают на высшее образование, будут учиться дальше. Учителя, по предметам которых будут экзаменовать, стали беспокойны, им постоянно казалось, что они что-то нам не успели рассказать, научить, и темы на уроках начинали метаться по всему учебнику. Началась начитка нам ответов на экзаменационные билеты. В общем, обычное дело. Преподаватели в коридорах и, вероятно, в учительской хвастались и жаловались на нас друг другу. Особо среди них выделялась одна пожилая учительница математики. Она была классным руководителем параллельного нам «А» класса, и не переставала их всюду расхваливать и ставить их всем в пример, что очень стало раздражать.       — «А» класс, такой умный, не то что вы;       — «А» класс давно все успел, не то, что вы, — это и подобное постоянно лилось из ее уст.       «А» класс, чувствуя такую поддержку, всюду задирал нос. Особенно некоторые. Достало.       Обычно наиболее сильно бьет тот, кто кормит. И получить подобного наиболее обидно. Это все из тех же стадных поведенческих реакций и социальных потребностей. А раз так, то… сбросим с ашек спесь.       Экзамены волнительные дни, как для экзаменаторов, так и для учеников. Даже и не понятно для кого стресс сильнее. Наверняка учителю обидно выкладываться в течение какого-то периода, а в результате узнать, что все слова уроков были забыты и весь его труд ушел в пустоту. Хотя, встречаются и такие, которым всё это безразлично. Но, наверное, таким не место в профессии учителя. Старая математичка как раз из тех, что всегда была горда за результаты своего труда. Она была очень требовательна к себе и своим подопечным и очень огорчалась, когда они её подводили. Всё всегда должно быть идеально. В классах были подготовлены парты, нарисованы плакаты, поставлены вазы, вскоре в них поставлены букеты, которые принесли экзаменаторам школьники. Царила суета, в коридорах стоял гул голосов, повторявших ответы на билеты, кто-то куда-то бежал, кто-то стоял возле стенок, сцепив руки на груди и скрестив ноги, пытаясь от всего отгородится, кто-то бегал туда сюда. В такой суматохе не составило труда пройти в класс ашек и утащить из ваз по одному цветочку из каждой вазы. Школьники, шныряющие по коридору с цветами, не обращали ни у кого внимание, потому и мои действия и я осталась незамеченными. Прозвенел звонок, мы разошлись по кабинетам, а через несколько минут я услышал недовольный крик математички, раздававшийся в соседнем классе. В нем было столько негодования и громкости, что даже сидя в другом классе, окружающие начали втягивать в плечи головы. О! Как она орала на свой любимый «А» класс!!!       — Вы!!! Да как вы посмели!!! И это ваша благодарность за всё!!! Ну, всё!!! Держитесь!!! Буду проверять все по всей строгости!!! И пусть хоть одна тварь попытается достать шпаргалку!       Как итог, её любимый «А» класс так и не смог выделится хорошими баллами среди всех остальных классов. Боюсь, что даже получилось совсем наоборот. Причина её крика и негодования была проста. В каждой вазе стояло четное количество цветков, что обычно бывает на похоронах и поминках, и это было очень заметно, и она восприняла этот букетный символ в свой адрес.       После окончания учебного года мама и дядя Сережа в качестве подарка и мне и себе преподнесли мне поездку в детский лагерь. Она хотела провести побольше времени с ним и вторым аргументом было то, что мне врачи после аварии настоятельно рекомендовали подобный отдых. Она же, как мама и как врач, с врачами была полностью солидарна.       Лагерь представляла собой базу отдыха от завода, где часть корпусов были старые деревянные, а часть, новые двухэтажки. Кроме жилых корпусов на территории была спортивная площадка для футбола, небольшой бассейн, открытая театральная площадка с ракушкой суфлера, задняя стена которой одновременно использовалась как экран для кино, и столовая. Дни были жаркие и тянулись один за другим медленно и скучно. Развлечений было очень мало и ребятню тянуло на подвиги. Вожатые всячески старались их пресечь, в результате вся лагерная жизнь напоминала одну сплошную череду преступлений и наказаний. Среди детей особенно выделялся один неугомонный рыжий парнишка по имени Васька, а среди вожатых одна молодая особа, только что закончившая педагогический и, которая, как-то отчитывая нас, не преминула рассказать, что у нее мама работает врачом в тюрьме и она, после её рассказов, читает все наши мысли как на открытой ладони и мер наказания у неё на всех хватит. Интересно, о чем же ей таком рассказывают дома, и как это можно использовать в профессии педагога? Она старалась лезть во всё. Казалось она всюду, старалась, чтобы все делали только так как она говорит, а ее наказующая длань карала практически каждого и по делу и без дела. По вечерам после отбоя она не позволяла закрывать двери из кубриков комнат и надзирателем ходила вдоль по коридору туда-сюда и покрикивала, что бы все успокоились и начали быстро спать. Иногда виновного в шуме вытаскивала в коридор и заставляла стоять в коридоре возле стены. Там же в коридоре стоял ее стол, где она рисовала плакаты и делала раздатку для ее конкурсов и мероприятий. В нашей комнате особенно шумной была одна особа, которая считала себя самой взрослой и опытной среди нас и всячески старалась это подчеркивать. Было смешно наблюдать, как она рассказывала о своих успехах у мальчишек лагеря и о своих якобы любовных подвигах и о своем глубоком жизненном опыте. Девчонки же, раскрыв рты, слушали ее, и после её рассказов она была непререкаемым авторитетом для них. Меня же её рассказы порой очень веселили. Чего стоит только один её рассказ, о том что в мужском половом органе есть кость, и она её однажды сломала одному мальчику неудачно шаря у того рукой в брюках. Однажды очередная такая её сказка на ночь привлекла своим шумом обсуждения внимание вожатой, и в результате в назидание остальным, виновная в нём была наказана. Этой виновной почему-то оказалась я. Хотя, как мне кажется, ей было без разницы кто будет наказан, для неё важен был сам факт кары кого-либо. Я была поставлена в коридоре, как виновная болтовни, а сама же вожатая продолжила рисовать какой-то плакат. Хм. Несправедливо. Нарушая тишину, раздались чьи-то шаги. К нам поднялся старший вожатый, обходивший территорию с проверкой. Плакат чем-то заинтересовал его внимание, а может и не плакат, а девушка, рисовавшая его, и он задержался у нас. Я стояла столбиком у стены, она рисовала, он её развлекал смешными историями, она смеялась, через зажатые губы. Он периодически наклонялся над столом, оттесняя её от листа, и рассматривая рисунок и задевая, при этом, своим локтем её грудь. Через некоторое время девушка лениво потянулась и как бы в пустоту произнесла:       — Уф. Всё устала. Пойду, покурю.       На каждом этаже в конце коридора были выходы на пожарную лестницу. Там же на лестничном пролете порой ставились столики, где взрослые ночами собирались, ели мясо и пили спиртное, одновременно контролируя через стекло дверей коридоры и двери наших комнат. На этот пролет и ушла вожатая. Постояв немного возле плаката, старший вожатый, задумчиво посмотрел на меня, потом ей вслед и решительно двинулся за ней. Ушли и, как казалось, пропали. Я уже хотела уйти спать в свою комнату, как услышала какое-то мычание и тихие шлепки. Пойдя на звук и, выйдя на площадку пожарной лестницы, я оказалась свидетелем любопытной сцены: наша вожатая стояла, облокотившись на перила, и казалось, как капитан всматривалась в ночную темноту, сдерживая вскрик и закусывая губу. Он же, задрав её юбку её до плеч, двигался сзади, шлёпая своими бёдрами по её ягодицам. Этот-то звук и привлек мое внимание. Мои шаги и звук открываемой мной двери они оба услышали, но реакция была различной. Она напряглась, закаменела, её щеки, и без того розовые, стали пурпурными, а он же, казалось, был спокоен, подмигнул мне и, не прерывая процесса, прошептал ей на ухо достаточно громко, так что бы услышала и я: — ничего страшного, пускай молодежь учится.       Я сразу же ушла, и встала обратно к стеночке, возле стола. Возвращалась вожатая уже одна, подошла к столу, задумчиво посмотрела на меня оценивающе, немного постояла и влепила с размаха пощечину.       — Попробуй только кому-нибудь проболтаться, — прошипела она, и отправила меня в кровать.       Щека, казалось, полыхала. Я лежала в ночной темноте, смотрел в потолок и, молча, глотал слезы. В течение последующих нескольких дней я думал, как её наказать. Все казалось просто и одновременно сложно.       На завод, на чьей базе отдыха мы жили, приехала какая-то комиссия и нас переселили из двухэтажных кирпичных корпусов в старые деревянные бараки. Для них подготовили номера в бывших наших комнатах, и спустили свыше приказ готовить для них развлекательную программу. В программе развлечения для них были и футбол, и плавание в бассейне, и кино, и показ, силами подростков, театрализованного представления. Театр спустили на нашу вожатую и она не нашла ничего лучше, как все спустить на своих подопечных. Попытались припрячь и меня, но я усилено бастовал, отказывался, в результате в очередной раз был наказан, но в итоге от меня отстали. Ревизоры, наконец-то, приехали и их стали развлекать. Нас же, что бы мы не сильно путались под ногами, старались держать в корпусах, и никуда не выпускать, а чтобы мы сильно не бузили, нам было обещан вечерний показ кино. Кино было старым, сказка «Огонь вода и медные трубы», но всё же, хоть какое развлечение.       Наконец, этот длинный день закончился, и на территории наступила долгожданная тишина, нарушаемая отголосками музыки и криков взрослых, что собрались на пустыре под раскидистым деревом жарить мясо и пить спиртное. Контроль над нами был минимален. Мне не спалось, захотелось в туалет. Мы были размещены в деревянных корпусах, у которых, в отличие от кирпичных корпусов, удобства были на улице. Туалет представлял собой сарай, в котором пол был поднят на метр от земли, внутри вдоль стены на полу были вырезаны отверстия, а под них, в получившемся подполе, подставлены бочки. Раз в неделю бочки с нечистотами вытаскивались и очищались ассенизаторами. Я присела над такой дыркой и тут между моих ног появилась рука и указательным пальцем начала мне грозить. Из-под пола в ночной тишине глухо и зловеще прозвучала фраза из фильма, показанного накануне- «Должооок!» Дикий ужас охватил меня, я завизжала и, вдруг в сердце что-то кольнуло, и я повалилась со спущенными до колен штанишками, на пол. Сознание погасло. Позже я узнал, что наш рыжий решил так пошутить над девочками, а под его шутку попала я. На крик прибежали вожатые, и отнесли бессознательную меня в больничку, где врач констатировала сильный испуг и прописала покой. Меня напичкали какими-то сильными успокоительными таблетками со снотворным. Ночью, когда суета утихла, в палату в открытое окно просунулась рыжая голова, внимательно осмотрела всё, и исчезла. Я услышал громкий шепот: — да тихо все, успокойся, полезли.       Через подоконник перевалились два мальчишеских тела, и подошли ко мне. Рыжий присел на край кровати, толкнул в плечо и сказал: — ну, это, извини, я не хотел так. Сквозь действие таблеток мне было все равно. Я смотрела на них сквозь ресницы и молчала. Он толкнул в плечо еще раз, не дождался моей реакции, потряс еще раз, и сказал своему товарищу:       — Спит. Не просыпается.       Второй подошел ко мне и тоже потряс плечо. Я не реагировала. Его рука замерла, а потом двинулась по телу ниже и уже потолкала меня в грудь.       — Ха, смотри, она ничего не чувствует, — обратился он к рыжему, — смотри, и опять потыкал меня в грудь.       Они постояли, немного, посмотрели друг на друга, потом решительно подсели на мою кровать и стали шарить руками по моему телу.       — Она теплая, и гладкая, — услышал восторженный голос.       — Атас! Кто-то идет, — воскликнул второй, и они стремительно выскочили через окно.       Очнулся я днём. До вечера я лежал в кровати, а к вечеру у меня созрел план. Буду наказывать всех.       Вечером был запланирован театр для гостей. В будку суфлера спустили нашу вожатую, приставили ракушку суфлера, закрыв её, за кулисами бегали, готовясь к выступлению, наши девчонки, в креслах вальяжно разваливались гости. Сбежав из больнички, я тоже готовился к вечеру. Сначала я написал письмо и запечатал в конверт, затем вручил его какой-то девчонке с поручением вручить рыжему, чтобы тот передал по-быстрому нашей вожатой в яме суфлера. Вожатая, получив от него конверт, вскрыла его, прочитала, но видать ничего не поняла из него. Ничего, понимание придет позже. В письме было следующее: «Уважаемая, … когда потеряете юбку, пожалуйста, не кричите. Услышат все, прибегут, увидят. Вам будет очень, очень, стыдно стоять перед всеми голой, а оно вам надо?».       Начался концерт. Я в это время был под подмостками. Ниша суфлера представляла собой закрытый деревянный ящик, встроенный в подмостки сцены, где стоял человек и подсказывал играющим. При этом там было столько места, что получалось только стоять. Даже если захочется присесть, то не получится- коленки упираются в деревянные стенки. Т.е., фактически человек стоял в деревянном мешке, чем я и собирался воспользоваться. Тихо вынув пару досок, я получил доступ к ее ногам. Резким движением стащил с неё юбку вместе с трусами. Она замерла, дернулась, потом снова замерла. Крика не было. Может быть и из-за письма. А далее, я воспользовался тем, что раздобыл в больничке- резиновым шаром клизмы, наполненной разбавленным спиртом. В какое из двух её нижних отверстий я попала было не важно, важно то, что и там и там, у человека слизистая оболочка, а спиртное впитывается через неё и действует на человека даже быстрее, чем, если пить алкоголь просто так. Это-то я знал из своего опыта учебы в медицинском.       Спиртное на неё подействовало, и из будки ее уже вынимали пьяной. Голая снизу, пьяная, с заплетающимися ногами, она произвела фурор. Особенно, среди старшеклассников, достававших ее из ямы суфлера. Утром же был еще один скандал. Протрезвев, вожатая отправилась к мальчишкам, и очень, очень, сильно избила рыжего, так как это он ей передал письмо в суфлерскую, а значит и был крайним в её бедах, и тот попал ко мне в соседнюю палату. На вожатую орал директор, администрация, ей грозили всеми карами какие смогли придумать. А вечером по лагерю быстро пролетел слух- она повесилась.       В столовой по четвергам рыбный день, больничка не исключение. На обед давали уху. А в помойном бачке на заднем крыльце еще утром я заметила щучью голову. Как только я её заметила, в голове быстро сложился план по наказанию рыжего. Рыжий хоть и был наказан побоями вожатой, но мне показалось, что мало. Хотелось наказать его лично за свой испуг. По утрам в организме часто идет усиление кровоснабжения, в результате чего у девушек набухает клитор, а у мужчин пенис. Утренний стояк, как называют подобное в народе. Он не контролируем и этим я и воспользовалась. Пробравшись, около пяти утра, к нему в палату, тихонько снял с рыжего одеяло и накинула на его голову, ножницами вырезала кусок в пижаме, освобождая ему его орган наружу, а потом на этот кол и насадила резким движением зубастую щучью голову и бросилась бежать. Рыжий резко дернул посторонний предмет и заорал от боли.       Если кто-то не знает, то примите к сведению, что вся пасть у щуки усеяна зубами, загнутыми вовнутрь. Природа сделала ее такой, чтобы из пасти не могла выскочить, попавшая туда мелкая рыбка. Рыжий был совсем не мелкой рыбкой, и потому, тем более, выскочить из пасти сам не смог. Его отвезли в город, там была операция, а после он в лагерь уже не возвращался. Наверное, его забрали домой.