21 грамм моей души

— Стоп! Сначала, Мэтт, — Нил тяжело вздохнул. — Уолст, что происходит? — Брэд порядком начинал выходить из себя. — Что вы пристали к нему? — Сток устало поставил гитару на подставку. — Просто пора домой, мужики. Они не впервые репетировали эту песню, но каждый раз голос Мэтта дрожал, будто он сидел на морозе в футболке. Нила это злило. Выводило это настолько, что он сбивался с ритма каждый раз, когда слышал эту дрожь. Очередная попытка спеть провалилась. Но Мэтту, кажется, совсем наплевать. Он сидел на стуле, смотря в одну точку. Сандерсон уже хотел было кричать на него, закатить скандал или вовсе хорошенько треснуть, но вокалист, будто чувствуя это, посмотрел ему прямо в глаза. Драммеру на секунду стало страшно за младшего Уолста. Тот смотрел на него совершенно спокойно, более того, с безразличием. Глаза прикрыты, уголки губ приопущены вниз. И усталость. Таким разбитым вокалиста Нил не видел ни разу. А он и не заметил, как потускнели голубые глаза Уолста-младшего. И сейчас в них отображалось лишь одно — апатия. Когда он упустил этот момент? Мэтт сжимает руки замком и отводит взгляд в сторону. Он запутался сам в себе. Чего хочет, зачем живёт. Уолст-младший часто задавался этими вопросами, но вскоре ему надоело и он наплевал на всё. Вокалисту больше не хотелось играть, он перестал жить. Просто приходил на репетиции, пытаясь отдать всего себя, а потом спал. Одна только мысль оглушала каждый раз «перегорел». Внезапно всё стало ему ненавистным. Репетиции с вечно недовольным Нилом, скандалы с Эшли и отсутствие желания жить. Мэтт устал. Но он не мог определиться, его съедала изнутри злость или безразличие к окружающему миру. Зачем так жить спрашивается? Не легче бы с моста и в вечность? Один шаг и, кажется, всё решено. Но ему не хватало духа или он не хотел? Мэтт этого не знал. Он даже не мог ответить почему забыл, как это — просто радоваться мелочам. Вокалист даже не мог сказать, когда последний раз был по-настоящему счастлив. Чтобы беспричинно улыбнуться прохожему или, прикрывая глаза, наслаждаться прогулкой босиком по пляжу. Как давно его словосочетания «всё хорошо» и «я рад» перестали быть искренними, он не мог сказать. Они вновь разошлись ни с чем. Мэтт, как и всегда, отказался от предложений подвезти его к дому, фальшиво улыбнулся и поплёлся домой. Лишь бы ни с кем не пересечься. Он снова дома один, Эшли не являлась к нему уже больше месяца и ему было откровенно плевать. Но даже в пустой квартире ему мало места. Душно от мыслей, что, как пчёлы, жужжали в голове. Он снова пьёт транквилизаторы, чтобы угомонить поток бессмысленного бреда в собственной голове. Стены молчат, удушая тишиною рваную душу вокалиста. За окном только слышно, как вселенская грусть падает дождём с дымчатых облаков. Мэтт лежит на полу, плавно выпуская дым с лёгких. Теперь ему лучше. Антидепрессанты немного стабилизируют его. Но только, если Нил не рядом. Смешно и странно было осознавать, что Мэтт жил им последние годы. Странное создание всё-таки человек. Практически всегда он впадает в крайности — либо сумасшедшая влюблённость, либо убивающая тоска. Уолст-младший вглядывался в клубы дыма, что не спешили растворяться в полутёмной комнате. — Мда, Уолст, в кого ты превратился? — он хмыкнул. — Даже в табачном дыму ты видишь схожесть с цветом его глаз. Тишина болит пустотой, разрывая на части, проверяя, сколько ещё у Мэтта осталось сил, чтобы жить и выбраться с этого дерьма. Вся жизнь складывается с небольших отрезков и у каждого есть сомнения, преодолевая которые мы то стоим на вершине, то стремительно падаем вниз без права на спасение. Он чувствовал, что стоит у самого края, но желания спасаться не было. Мы снова и снова пытаемся просто оставаться в живых. И каждый раз засыпая, надеемся, что завтра будет лучше. Но вот в Уолста эта надежда давно умерла. И, чтобы ни говорили, как хорошо будет завтра, жить больше не хотелось. Вокалист пьёт. Снова пытается виски залить все имеющиеся мысли. Знает, что нельзя и, что, скорее всего, потом будет блевать из-за конфликта антидепрессантов и алкоголя, но всё равно. Ещё и песня эта. Он тихо стонет, втыкаясь лбом в колени. Как там поётся?

Even if I say It'll be alright Still I hear you say You want to end your life? Да, сколько бы Мэтта не разуверяли, что всё замечательно, жизнь лучше не станет. Он давно для себя всё решил. Алкоголь для храбрости, лезвие в левую руку. — Извините, предсмертной записки не будет, — проговаривает он в пустоту, но ответа от неё не следует. Дрожащей рукой он подносит лезвие к запястью. Страшно. Будет очень больно и долго, но отступать он не намерен. Сжимая зубы до боли в челюсти, Мэтт быстро проводит лезвием по венам. Запястья начинает жечь. Вокалист откидывает лезвие в сторону и инстинктивно зажимает левую руку правой ладонью. Рука пульсирует, а от волнения его начинает подташнивать. Уолст-младший подставляет руку под холодную воду, желая унять боль. Стук в дверь заставил Мэтта напрячься. И кого притащило в такое время. — Проваливайте! — кричит он, сползая по стенке в кухне на пол. Он больше не пытается унять боль, а терпит её. Как и всё, что с ним происходило. Ему так хотелось просто так элементарно прикасаться к Нилу. Мэтт же живёт им. Он устал быть одиноким в толпе. Надоело за каждую ошибку платить частью своей души. У каждого теперь свой фильм с крутыми героями, а Уолсту хотелось бы, чтобы у них с Сандерсоном был фильм один на двоих. Но увы, что есть, то есть. Рядом, но не вместе. Мэтт раскаивался пред ним и собою за слова, что так и не были сказаны. За то, что не признался, что любит. За то, что совершенно другими стали они. За то, что у них ничего не случилось и Мэтт остался один на один с самим собою. Он сожалеет, что был и есть чужим в этом грёбанном мире. Ключ поворачивается в замке, но вокалисту плевать. Нил тихо ступает по полу. — Мэтт, — он подскакивает к нему и, видя окровавленное запястья вокалиста, зажимает его рукой. Руки Уолста стали худыми, а он даже не придал этому особого значения. Он оглядывается в поисках хоть какого-то полотенца, и находит-таки. Мэтт сидит совсем бледным и не особо придаёт значения появлению драммера. Тот решает, что несостоявшийся самоубийца в шоке. Да ещё и пьян. Сандерсон перематывает запястье вокалисту. — Держи крепче, — строго проговаривает он, смотря тому в глаза. — Зачем? — Нил заставляет Уолста положить правую руку на разрезанное запястье. — Зачем вовсе жить? Ну, вот почему ты пришёл, скажи мне? — Ох, Мэттью, — ударник тяжело вздыхает, роясь в шкафчиках в поисках бинтов. — Я же даже ёбанную песню исполнить нормально не могу. — Уолст, ты идиот! — Сандерсон уже перематывает кровоточащее запястье. — Нахуй, значит эту песню. Вместе споём, никто и не услышит, как дрожит твой голос. Уолст молчит. Сандерсон помогает ему подняться и дойти до постели. Драммер аккуратно стаскивает с хозяина дома грязную футболку и укладывает его в постель. — Я посижу возле тебя, — констатирует Нил, усаживаясь на вторую половину кровати. Ему жутко хочется дать хороших пиздюлей вокалисту, но он решает повременить, видя, что тот уже давно дошёл до края. И Сандерсон, прежде всего, винит себя, что не увидел, как угас огонь в глазах друга. Что мало допрашивались в чём дело Что не подвёз сегодня, в конце концов. И Нил даже не хочет думать, что ещё натворил бы вокалист, если бы сейчас он не притащился к нему или полгода назад не дал бы драммеру ключи «на всякий случай». И теперь Сандерсон в сотый раз задавался вопросом, как понять, что близкий с тобой человек думает о самоубийстве. Как понять, что апатия заглядывает в окна его дома, а депрессия мягко присаживается на подоконник? — Я же тебе не много, Нил, отдал, — обречённо шепчет Мэтт. — Всего-то 21 грамм своей души. Это же ничто. Собственно, как и я, но больше-то… — Тихо, — Сандерсон перебивает вокалиста, притягивая его к себе и крепко зажимая в объятиях, — Мэттью, успокойся. Завтра мы всё обсудим, а сейчас спи. Уолст прижимается к драммеру, засыпая у того на руках. Нил заправляет спадающие волосы вокалиста за ухо и осторожно целует его в макушку, боясь разбудить паршивца. А завтра они обязательно об этом поговорят. — И пусть твой голос дрожит. Но я никогда тебя не оставлю, слышишь, идиот? — Нил прислоняется лбом к макушке Уолста, засыпая.