Все хорошо

      У Ойкавы все хорошо. Просторная квартира на предпоследнем этаже высотки в самом центре города. У него панорамные окна, которые открываются только на узкую щель, светлая комната, в которой он пользуется только кроватью, и просторная кухня-гостиная, которой он не пользуется вовсе. У него сотни тысяч подписчиков в инстаграме, десятки выгодных предложений и стопка журналов с его собственными фото. У него тысячи друзей в фейсбуке и только один активный диалог. У него сотни телефонов в записной книжке и только один номер на быстром наборе. У него куча приглашений на свидания и ни одного опыта длительных отношений.       У Ойкавы все хорошо. Он выходит из дома рано утром, заходит в любимую кофейню на углу за стаканом латте с двойной порцией ванильного сиропа, и садится в свою новую машину. Вместо соревнований и тренировок – яркие лампы и белые стены фотостудий. Вместо зычного голоса тренера (проигравший бежит в гору на время) – голос фотографа (голову чуть влево, не опускай подбородок, улыбнись). Вместо свободной и удобной формы – дизайнерские костюмы, часто обтягивающие во всех местах и стесняющие движения. Вместо скрипа кроссовок на площадке – скрип кожи новых туфель. Вместо запаха пота и жажды победы – запах дорогих духов и косметики. И вместо очков с прозрачными линзами – темные: его все чаще стали узнавать на улице. Ближе к ночи он возвращается в пустую квартиру, ползет в душ и без сил падает в постель.       Ойкава ни о чем не жалеет. У него все хорошо.       У Ивайзуми тоже все хорошо. У него одноэтажный дом за городом с маленьким садиком и небольшими качелями. У него десятки друзей на фейсбуке и один активный диалог и то, просто потому что кто-то больше пишет, чем звонит. У него одна подписка в инстаграме – там он наблюдает за чужой жизнью, за тем, как сменяются города и страны, как меняются модные показы на студийные фотосессии. У него несколько десятков номеров в записной книжке и только один, который он помнит наизусть. У него ни одного приглашения на свидание, но долгие отношения.       У Ивайзуми все хорошо. В его жизни тоже нет больше волейбола. Он выходит из дома рано утром, садится в старую иномарку, которая досталась ему от отца, покупает черный кофе по дороге – ближайшая кофейня в трех километрах от его дома, - и работает от звонка до звонка в офисе. Вечером он возвращается в дом, где его ждет любимая девушка и горячий ужин.       Ивайзуми ни о чем не жалеет. У него все хорошо.       К тому же они все так же есть друг у друга. Они постоянно списываются; иногда часами висят на телефоне – звонит всегда Ойкава. Ивайзуми практически забросил попытки позвонить, слишком часто получал в ответ: «Перезвоню, прости. Сьемки, показ, в поезде, в самолете». Ойкава перезванивал редко. Ивайзуми все понимал. На каждый праздник Ойкава неизменно приезжал в гости – ему нравилось вырваться из душного мегаполиса, из светлой и просторной квартиры. Ивайзуми в этой квартире никогда не был. Не хотел. Ойкава никогда не звал.       Ойкава вообще уже давно не понимал, то ли они близки, как никогда, то ли далеки, как никогда.       Их дороги разошлись сразу после школы, продолжили расходиться после институтов. Теперь между ними километры пути, сотни сделанных выборов и принятых решений. Теперь у них разный стиль жизни и разные цели. Теперь у них миллионы слов, тысячи встреч, сотни телефонных звонков, бесчисленное множество общих воспоминаний.       Земля круглая. Если отдалиться друг от друга на сотни, тысячи, десятки тысяч километров, все равно встретитесь в одной точке.       Бесконечно далекие друг от друга и бесконечно близкие.       Ойкава в этой точке уже давно. Еще со старшей школы, когда внезапно понял, что не может больше смотреть на Ивайзуми, как на друга.       Только лишь друга.       Когда понял, что не может больше переодеваться с ним в одной раздевалке, видеть его в общем душе, спать рядом во время совместных ночевок. Понял, что не может смотреть на него без невыносимого сердцебиения и сбитого дыхания. Еще тяжелее было смотреть, как кто-то – не он – дружески хлопает Ивайзуми по спине или закидывает ему руку на плечо. Как кто-то – не он – обнимает Ивайзуми после очередной победы. Как кто-то – не он – болтает с Ивайзуми, ловит его улыбки, заставляет смеяться. Всегда это был кто-то. Но не он. Ойкава не мог вести себя, как обычно.       Влюбиться в парня было не страшно. Влюбиться в Ивайзуми было самым страшным кошмаром.       Несбывшуюся любовь не пятнают дружбой. Крепкую дружбу не пятнают любовью. Слишком многое поставлено на карту.       Вот только чем больше Ойкава смотрел на Ивайзуми со стороны (не оторваться, прекрати пялиться, не сходи с ума), тем больше понимал, что готов вместо мяча отдать пас своим сердцем. Хоть и не был уверен, что Ивайзуми не отобьёт его. Идеально, как и всегда. Да и подходящего момента все не было Ойкава ждал, сходил с ума, готовился и не решался. Гадал на улыбках, мимолётных прикосновениях, взглядах. Пытался уловить тот самый момент, когда Ивайзуми будет готов поймать, а не отбить.       А если отбить, то хотя бы не в аут.       - Я собираюсь жениться, - Ивайзуми смотрит в свою кружку с чаем. Ойкава сидит напротив. В ногах, под столом, возится щенок. Ивайзуми всегда хотел завести пса. Вот, решился. В распахнутые окна ветер заносит аромат высаженных в саду цветов, свежескошенной травы, летнего зноя. Солнце свободно заливает комнату, заставляя щуриться. Изо всех сил стрекочут цикады.       Ойкава не замечает ничего этого. Ойкава перестает даже дышать. Его губы шевелятся против его воли. Слова вырываются против его воли.       - Я люблю тебя, Ива-чан.       Пас.       - Я уже купил кольцо и сделал предложение.       Удар.       - Она сказала: «Да».       Аут.       Машина Ойкавы стоит на обочине, раскаляясь под солнцем. Ойкава лежит на руле, дожидаясь, когда выбитое из грудной клетки сердце встанет на место. Не понимает, что хуже: признание или ответ на него. Не понимая, в какую сторону он теперь сдвинулся с мертвой точки. Не понимая, почему хочется напиться и еще сильнее – закурить. Не понимая, что это за особый вид мазохизма: невозможность порвать все связи с человеком.       С человеком бесконечно близким и бесконечно далеким. Бесконечно любимым и бесконечно недоступным.       А ведь он уже пробовал. Когда поступил в другой институт, когда переехал в центр города, когда перестал звонить, надеясь, что переписка изживет себя. Надеясь, что невозможность часто видеться – наблюдать, касаться, смеяться – убьет чувства.       Все осталось по-прежнему.       Ойкава встает рано утром, заходит за стаканом своего любимого кофе, как всегда очаровательно улыбается бариста. Улыбается так, что невозможно не улыбнуться в ответ. Грузит подарки для всей семьи Ивайзуми – даже для пса – в машину и едет за город. Все по-прежнему.       Ойкава здоровается с Ивайзуми, обнимает его жену, треплет выросшего пса по голове. Улыбается так же широко, как всегда: в школе, в институте на сьемках, на людях. На его лице, кажется, навсегда застыла та самая улыбка, которую так не любит Ивайзуми.       - Я скоро стану отцом, - сообщает он и Ойкава снова забывает, как дышать. В очередной раз хочется напиться, но ближайший бар в десяти километрах, и закурить, хотя никогда и не пробовал сигарет. Ойкава поправляет очки на носу, ерошит себе волосы на затылке.       Говорит:       - Поздравляю.       И прячет отсутствие улыбки в кружке с чаем. Спасибо, господи, что это не бокал, тонкое стекло которого уже разлетелось бы на мелкие осколки в сжавшихся пальцах.       Хочется остаться в одиночестве, запереться в машине, упасть головой на руль и сидеть так, пока салон не раскалится, пока по спине не потечет пот, пока не станет тяжело дышать не от боли, а от недостатка кислорода.       Пока, наконец, он не поймет, что это за гребаный вид мазохизма: оставаться рядом с человеком, которого любишь каждой клеточкой своего сердца, но который не может стать твоим даже на секунду.       Ойкава ежится, кутается плотнее в длинный кардиган. В свете фонарей вьются мошки; цикады уже смолкли – вечер выдался неожиданно прохладным. Над головой мерцает россыпь звезд таких ярких, каких не бывает в городе. Ойкава прощается на крыльце. За спиной Ивайзуми мягкий свет гостиной, тепло дома. За спиной Ивайзуми – жена, будущий ребенок и пес. За спиной Ойкавы – полумрак подъездной дорожки, новая машина и пустая квартира.       Ойкава щурится от света, смотрит в лицо Ивайзуми, которое почему-то расплывается перед глазами.       Ойкава не замечает, что уже давно перестал улыбаться.       - Скажи, - говорит он и щурится сильнее, силясь рассмотреть выражение лица друга, – если бы я признался не два года назад, а раньше, сильно раньше. Быть может в школе.       Это что-то изменило бы?       - Нет, - отвечает Ивайзуми. Потому что сказать «да» та же невыносимо больно, как это самое «да» услышать.       - Хорошо, - кивает Ойкава, желает спокойной ночи и идет к машине, слыша за спиной тихий стук закрываемой двери.       - Хорошо, - повторяет он себе под нос, усаживаясь на водительское место, заводит мотор и врубает печку – его знобит. – Все хорошо, - он не может сдвинуться с места. Просто не видит дороги из-за застилающих глаза слез. – Просто охренеть, как у меня все хорошо.