Заверши мою судьбу

      Раздраженность. Гнев. Злость. Ярость.       Эти чувства ходили по пятам за Итачи на протяжении почти года, и поначалу их удавалось умело скрывать.       Но всему свое время. Критическая точка, достигнув которой обратного пути не будет, подходила с каждым новым приступом ближе.       Когда перед глазами будто стелется пелена, закрывающая собой обзор на окружающий мир; когда мозг отключается и тело действует автоматически на зверином подсознательном уровне; когда из горла выходят звуки, больше напоминающие животное рычание.       Именно это было приступом — граница, переходить которую Итачи приходилось два раза в жизни.       Он не помнил, как зашел в дом, что произошло с ним в момент осознания неминуемого, не видел ничего вокруг. Он шел лишь по двум четким, ярким запахам, шлейфы которых вели прямиком в гостиную. Ощущения обострились в тысячу раз.       Итачи быстро различил своего отото и какого-то другого, постороннего человека, стоявшего буквально в полуметре от самого Саске, и, мгновенно оценив ситуацию, он сорвался в их сторону. Кажется, в тот момент, когда его руки потянулись к чужаку, Итачи почувствовал все и сразу: и впивающуюся в каждую клеточку тела злость, и страх за то, что кто-то мог сделать нечто плохое с Саске, и невероятное облегчение от предстоящей драки.       Удар вышел метким, но промазанным — соперник все же увернулся и, видимо, не до конца сообразил, что на него кто-то попытался напасть; а второй пришел в точное место — в левую скулу.       — Эй-эй-эй, ты что творишь?! — громкие вопли проходили мимо ушей, в то время как пальцы за считанные секунды дотянулись до чужих запястьев. Пользуясь замешательством, Итачи с легкостью крепко сжал их и со всей скопившейся яростью вывернул его руки, дабы чужак не вздумал использовать печати.       Наруто же действительно не понимал, что происходит, но отчетливо видел перед собой буквально обезумевшего человека, который с остервенением чуть ли не ломал его руки. Очень, черт возьми, сильно.       — Итачи! — воскликнул Саске, наконец-то «очнувшись». Впрочем, его голос никак не подействовал на Итачи — тот, предприняв немного усилий, затащил почти не сопротивляющегося, но шумного чужака в коридор, а затем, продолжая его держать за руки, открыл дверь и вышвырнул.       И только после этого Итачи свободно выдохнул. Предполагаемая угроза устранена. Тело бросилось в судорогу. Сердце же учащенно билось.       В нос ударил сначала терпкий, горький запах альфы, а затем почувствовались вкусные нотки столь полюбившегося аромата. И только после этого мужчина прошел в гостиную и трезво посмотрел на брата, сжавшегося на диване и слегка дрожавшего.       Хоть мебель не пострадала и, в общем-то, никаких плачевных последствий не осталось, что-то явно шло не так, помимо внезапной течки. Итачи прислонился к стене и прикусил губу. Точно, они же не виделись столько месяцев.       — Наверное, это самая худшая наша встреча, — тихо произнес он без толики иронии и еще раз оглядел брата. Даже феромоны, медленно разносящиеся по воздуху, никак не мешали критически мыслить и смотреть на сложившуюся ситуацию.       Итачи не имел понятия, как вести себя дальше и что нужно делать. Его поведение, лишенное для Саске какого-либо обоснования, наверняка напугало или, как минимум, оттолкнуло. Черт, да все, что он делал в течение этих трех месяцев, было абсолютно отвратительным.       — Прости, мне стоило приходить домой чаще, — продолжал говорить Итачи, понурив голову.       Облегчение от короткой взбучки быстро прошло и сменилось внезапным, тяжким осознанием сути своих действий. Ведь он пытался отучить и себя от совместного проведения течек, и брата посредством ночевок в различных местах и полным погружением в работу. Только, похоже, все это пошло насмарку, ибо достаточно появиться левому альфе, как все принципы мигом исчезали.       — Зачем, — прошептал Саске еле слышно и уткнулся лицом в свои колени, — зачем все это делать?       — Я… — мужчина запнулся и скрипнул зубами.       — Я, правда, не понимаю тебя, Итачи, — юноша пытался обходить стороной тему о Наруто — этого он тем более понять не мог. Все его догадки, сложившиеся за несколько месяцев, в одночасье разрушились. — Ты просто сторонился меня все это время, — Саске сглотнул ком в горле и царапнул себе кожу. Течка все же напоминала о себе хлесткой болью и резким запахом мокрой древесины. — А потом устраиваешь… это. Я не понимаю…       — Не думаю, что ты сейчас способен понять мотивацию моих поступков, — выдохнул Итачи, проведя ладонью по голове и сжав пряди волос. Он ощущал, как с каждым брошенным словом становится ближе к теперь уже эмоциональному срыву.       — Я когда-нибудь смогу тебя вообще понять? Зачем ты бегал от меня? Почему мы так плохо общаемся последние девять месяцев и ты даже не даешь мне исправить это? Что вообще происходит между нами, ты можешь мне объяснить?! В каких мы отношениях находимся сейчас, Итачи?! — слезы предательски скатились по щекам, и заплаканными, мутными глазами Саске смотрел на своего брата, который, возможно, впервые не отвечал тем же взаимным взглядом.       Тишина. Неприятно царапающая барабанные перепонки, до невозможности пустая и напряженная, неловкая тишина. Изредка слышались тихие всхлипы и шмыганья носом, а еще реже — нервные постукивания по стене.       Итачи как никогда возненавидел себя. Ненависть к себе за прошлое, так и не раскрытое в полной мере, за свое эгоистичное поведение по отношению к человеку, ради которого он должен был забывать о таком слове, как «я», если это нужно.       Из-за этого мужчина бессильно скатился вниз, упав на ноги, но не почувствовав и грамма боли. Его трясло от подступающей тошноты в горле и презрению к себе. На губах отразилась отчаянная улыбка. Он действительно готов был все рассказать, вплоть от начала до конца.       В конце концов, рано или поздно все тайное становится явью, независимо от того, насколько та безнадежная и всепоглащающая.       — Хочешь узнать правду? — беззвучно, почти не шевеля губами сказал он и шмыгнул носом. Влага ощущалась в глазах, и они неприятно щипали. Пальцы онемели, а кожа на голове нещадно болела от частых прикосновений.       — Хочу, — так же отозвался юноша, положив голову на подлокотник и повернувшись спиной к брату. Он не мог больше смотреть на него.       Не слова, а выстрел.       — Я всегда думал о тебе. Всегда. Каждое мое действие, каждый мой поступок, они были напрямую или косвенно связаны с тобой. Я всегда думаю о тебе, Саске, — шипение, пронизанное подавленностью, раздалось в комнате. — Моя служба в Анбу, переезд в этот дом, моя нынешняя должность, связи с другими людьми, свержение Корня, что угодно, Саске. Знаешь, есть еще кое-что. Я совершил это только из-за тебя, — глухой смешок. — Я не виню тебя, и никогда не буду, потому что в этом никто из нас не виноват. Мне просто пришлось… сделать.       Саске вникал в его речь, и с каждым словом сердце болезненно сжималось. Все внимание было сосредоточено на этом.       — Что ты сделал?       Очередной выстрел.       — Внезапная смерть наших родителей. Она же была внезапной, верно? Для некоторых — точно. Для тебя. Было неожиданно об этом узнать, да? Зачем я только об этом спрашиваю.       Мокрый холод прошелся по всему телу, после оставляя электрический ток. Волосы по всему телу встали дыбом, и, кажется, все чувства и эмоции отходили на второй план.       — Мне сказали, ты сильно тогда расстроился, — не своим голосом продолжил Итачи. Голос то дрожал, то опускался, то становился тише или громче, то был хриплым. — Хотя я не хочу знать подробностей. Не хочу знать, что ты чувствовал тогда, от этого становится еще хуже. Наверное, все стоило устроить по-другому… Но по-другому быть уже никогда не сможет.       — К чему ты ведешь?       — Поймешь. Хочешь узнать, что чувствовал тогда я?       Итачи на ватных ногах дошел до дивана и, оперевшись на него, согнулся над братом, щекоча кончиками своих волос его лицо. Ему необходимо было видеть Саске, запечатлеть его в памяти и навсегда запомнить.       Кивок головы.       — Я чувствовал, что больше никогда не смогу осознанно сделать тебе так больно. Что я обманываю всех, кто носит фамилию Учиха, и себя в том числе. Я копал себе яму, очень глубокую, а вылезти из нее я не могу до сих пор. Навряд ли когда-нибудь смогу, если честно. То, что я совершил, навсегда останется со мной. Саске, — Итачи, опустившись на колени, наклонился к его уху, выдохнув слова тихо, но мрачно: — это же я тогда сказал про переворот нашего клана, который планировали родители. Это я тогда в четырнадцать лет рассказал о них на совете у Третьего Хокаге. Это все я, Саске.       На лицо упало несколько соленых горячих капелек, пока руки старшего вяло держали за подбородок, а взгляд был устремлен прямо в глаза. Пустые, уставшие, отражавшие лишь свет от лампы.       — Знаешь, Анбу тогда пресекло всех взбунтовавшихся. Я же знал их внешность, имена, возраст. Просто в подробностях рассказал о них нужным людям. И их просто убили за один день. О перевороте ведь не все знали. Только самые близкие к нашим родителям. Ты, например, не знал, хотя жил с нами под одной крышей — с самыми главными революционерами. Забавно, неправда ли? А ведь они все доверяли мне. Включая отца и мать. Думали, я на их стороне, использовали меня, как приманку для деревни. А я убил их тогда, Саске, я их убил, черт возьми! Мы думали, они будут сопротивляться. Мы боялись, что они не сдадутся, пока не умрут от нехватки чакры, чего-то еще, но, нет, Саске, они так легко легли под мою катану, Саске! Я их убил! Саске…       Остальные слова потонули в громком плаче.       Итачи сорвался. Второй раз за свою жизнь. Первый раз произошел, когда ему пришлось скрыться за пределами деревни в тот день резни. Тогда, дойдя до нужно пункта, истерика сама подкатила, и, если бы не план, по которому ему нужно было возвратиться обратно из-за младшего брата, он так бы и остался валяться в траве где-то в глуши, пока не умер бы от холода или обезвоживания.       — Я не хочу больше делать тебе больно, Саске, — Итачи не смотрел на него. — Я видел тогда тебя, когда ты прибежал ко мне весь в слезах. Мне было тяжело притворяться, тяжело играть, но я делал это. Я знал, что из-за меня тебе так больно — это я убил наших родителей. Но я продолжаю причинять тебе боль, я не говорил тебе правду почти десять лет, черт возьми. Я не достоин твоего прощения. Знаю.       Нервный срыв не торопясь отступал — мужчина больше не плакал, и лишь покрасневшее лицо не переставало болеть. Его руки продолжали трястись, пока он наблюдал за реакцией брата. И она была той, которую, похоже, он заслужил больше других.       Саске молча встал, так и не опустив взгляд на брата, и стойко прошел до двери своей комнаты, не пошатнувшись. А после он зашел в нее и, судя по звукам ключа в скважине, закрыл на замок.       Это был конец. Где-то внутри Итачи в очередной раз за жизнь что-то умерло. И то была заслуженная смерть.       У него не осталось сил, чтобы подняться и лечь хотя бы на кровать. Все, что ему оставалось, — это упасть на спину с громким шлепком, проигнорировать боль во всех частях тела и закрыть глаза.       Нужно было окончательно успокоиться. Только все худшее, видимо, еще впереди.