Крылья

я так давно тебя искал по грязным пресным руслам зубами сети рвал, напрягая каждый мускул

Они сбегают, живут в холеных отелях, едят лапшу быстрого приготовления и смотрят комедии. Стив просмотрел все части звездных воинов, попробовал все вкусы колы. Наташа слушала его истории о том что, в его время такого не было и все было вкуснее. И полезнее. Теперь, на берегах Италии, устраняя ошибки прошлого, Наташа смотрит на рассвет с пристани. Её маленькая внутренняя девочка думает о том, что тут красиво и романтично. Но её внутренняя «тройная дрянь», говорит ей, что тут нет ничего красивого и романтичного — ее рыжие волосы, выбивающие из шапки, выделяются живым пятном. Наташа Романофф красивая. Ресницы мокрые клеятся паучьими лапками. Она бледная от бессонной ночи. На причале стоит бутылка легкого шампанского и крепкий Роджерс. Он смотрит на Наташу, чаруется ею. Она захлебывается дикой нежностью, глупостью, оглушительно хихикает, щекочет теплым дыханием и целует его. Целует голодно, не сдерживает себя. Воздуха не хватает, задыхается. Стив Роджерс — живой. Живой всегда. Живой заразительно, опасно. Ей никогда так сильно не хотелось жить, как рядом с ним. В голове разрастается угнетающая темнота. Заглянуть в себя сложно, темно. Глаза у нее слезятся и небо взрывается вспышками заката. — Нат? Всё. — Да? — И от фальши в собственном голосе хочется удавиться. От улыбки ноют губы, и лицо Стива двоится, как на экране старого телевизора. Он болезненно морщится, у него замерзло выражение лица — холодное. Сердитое. До боли нежное. Он чувствует и видит. Наташа — нет. Стив опускает плечи, тянет большие руки к ней, майка слетает, плечи тонкие, худые, а ступни в шрамах от прошлого. Стив ищет крылья, белые, большие крылья. Не нашел. Не видит. Словно потерялись. Словно улетели от хозяйки. Словно отрубили. Жестко и с крепкой болью. Где же твои крылья, Нат? Стискивает её на своем плече и смотрит куда-то вдаль. — Кэп, ты мне даже сдохнуть спокойно не дашь, верно? — Наташа смотрит на него, а Стив хмурится. Чуть шикает, а она расплывается в фирменной ухмылки. Они оба научились ценить мелочи. Наташа смеется. Её смех был так близок к слезам. Её глаза были слишком горячими, чтобы дать слезам пролиться, они сразу высушивали их. И потому эти прекрасные глаза, всегда готовые плакать, не были влажными, напротив: блестя слезами, они излучали жар, являли собой образ, излучение тепла, а не влажности, при всем своем доброжелательстве она ухитрялась не пролить ни единой слезинки. У всех прочих они холодные или теплые, а у неё были обжигающие, и так силен был жар её щек, что они казались розовыми. Горячие, как кровь, круглые, как жемчуг, соленые, как море. Стив — это дом. Он теплый и уютный. И Наташе жаль его терять. Ведь она так долго его искала. — Не хочешь, чтобы я привязывался к тебе, Нат? Поэтому ты толкаешь меня, потом снова прижимаешь. Слишком поздно. — Стив запускает пальцы в волосы. Видит бог, Нат не хотела, чтобы он страдал. Она обнимает его так, что хрустят ребра. Целует в разнобой, хаотично, мучает короткими поцелуями и шею, и губы. Хочется выть обоим. От тоски, от будущего, от шампанского, от заката. Наташа лежит на его плече, припечатывается к груди, чтобы не увидел слезинку, что скатывается по виску к уху. — Не хочу, чтобы ты становился моими последними днями.