Цветение

Говорят, в Китае жёлтые хризантемы символизируют зрелую красоту и спокойную, мудрость, стремление к добровольному одиночеству и бодрость духа перед лицом жизненных невзгод. Говорят, в Японии их олицетворяют с восходящим солнцем. Говорят, что жёлтый — это цвет радости, счастья и красоты, но, одновременно с этим — тоски и лживости. Тэён раздражённо закрывает вкладку браузера и откидывает телефон в сторону, переворачиваясь на спину. Информация из интернета ничем не помогает ему, никак не отражает глубину его проблемы, не предлагает совсем никакого выхода. Она бесполезна. Жёлтые хризантемы для Тэёна ассоциируются только с одной вещью. Точнее, только с одним человеком. Тэён ненавидит и жёлтые хризантемы, и жёлтый цвет. Настолько сильно ненавидит, что это его просто убивает. Его убивают грёбаные жёлтые хризантемы, разрастающиеся пышным цветом в его грудной клетке, оплетающие сердце и заставляющие его захлёбываться клятыми лепестками. Говорят, что цветы возле сердца начинают расти в тот момент, когда человек влюбляется в кого-то сильно-сильно, по-настоящему. Говорят, что это романтично и прекрасно, и каждая настоящая любовь — это великое счастье. По мнению Тэёна, те, кто вещает об этом — ублюдки, у которых ни разу не вырастал внутри чёртов сад и которые пытаются лишь зазомбировать всех остальных, легковерных людишек, чтобы те не слишком жаловались, когда умирают сами или теряют своих близких по вине этой самой «цветочной болезни». У заболевшего есть год. Всего лишь один грёбаный год на то, чтобы добиться ответных чувств от того, кто заставил его сердце «расцвести». Если успеть за это время, то болезнь постепенно пройдёт сама собой, не оставив и следа. Но если опоздать, то исход будет только один. Тот самый, который летальный. Тэён живёт с цветами в груди уже три месяца, у него осталось девять. Не так уж и мало времени, в принципе, вот только есть одна проблемка. Ему бы и десяти лет не хватило, чтобы добиться взаимности от того, в кого он… Тэён ненавидит слово «влюблённость». Он не влюблён, чёрт побери, он просто болен. Или проклят. Или всё сразу. Это не любовь, повторяет он одними губами и хмурится, я не могу быть влюблён. Вот только легче от такого самовнушения всё равно не становится. Чёртовы жёлтые хризантемы преследуют его даже во снах, которые уже три месяца как превратились в сплошные кошмары. Тэён старательно замазывает тёмные круги под глазами и запивает бессонницу крепким кофе по утрам, но никакой другой вкус не может смыть горечь с его языка. Горечь хризантемовых лепестков, собравшихся тугим комком где-то в горле. — Ты выглядишь реально хреново, чувак, — то и дело говорят ему остальные. — Что-то случилось? Ты ведь знаешь, что всегда можешь нам рассказать? Может, о да. Только не хочет. Не считает нужным. Зачем? Ему всё равно нельзя помочь, а жалость Тэён ненавидит почти так же сильно, как хризантемы. Жалость — она унижает и заставляет почувствовать себя ещё более отвратительным, чем уже есть. А хуже, кажется, уже и так некуда. — Всё нормально, — он улыбается уже так привычно, словно дёргает самого себя за невидимые ниточки, но чаще всего получается быть мрачным и держаться в стороне от остальных. Чаще всего получается зарываться в работу с головой, забывая о самом себе, и всё, наверное, было бы хорошо, вот только… Этот человек — рядом. Почти всё время. И от близости этой грёбаные цветы внутри трепещут и тянутся к нему, человеку этому, точно к настоящему солнцу. Тянут свои руки-ветви, сжимают сердце Тэёна, не дают вдохнуть, и роняют свои лепестки. Иногда Тэёну кажется, что он лепестками этими набит внутри, как тряпичная кукла — опилками. Что в один прекрасный день лепестки просто полезут из его ушей и носа, цветы прорастут в глазницах и все узнают, все, чёрт возьми, непременно узнают и сразу же всё поймут. Ли Тэён отравлен Ким Донёном изнутри. Охрененная новость, не правда ли? Просто сенсация. В Тэёне нет ничего, кроме лепестков, усталой безнадёжности и горечи. Он не может отдать Донёну свою любовь — только горечь. Вот и отдаёт, всю, подчистую, и не его вина, что этот запас никак не хочет кончаться. Может быть, потому, что Донён так охотно возвращает всё сторицей. — Вы так часто и настолько со вкусом цапаетесь, что со стороны кажется, будто на самом деле вы друг по другу сохнете, — шутит как-то раз кто-то из друзей — то ли Юта, то ли Джонни, сейчас уже не припомнить — и на мгновение Тэёну становится реально страшно: вдруг он где-то прокололся, в чём-то сдал себя… Но нет, шутка остаётся шуткой, и он по-прежнему хранит в себе эту постыдную тайну. Интересно, как долго ещё ему удастся это делать. Пара обидных фраз, насмешливый взгляд, острая усмешка — всё разбивается о безупречный щит колкостей и равнодушия, который Донён кропотливо возводит вокруг себя, но даже так, даже принимая не менее (а то и более) острые колкости в ответ, Тэён всё равно каждый раз чувствует нечто похожее на… счастье. То странное, щекочущее нервы ощущение, которое заставляет лепестки у него в груди опадать с новой силой. Тэён сглатывает и изо всех сил пытается удержать их в горле. Ему больно дышать и улыбки получаются совсем натянутыми. Полный враждебности взгляд напротив, однако, ранит куда больнее, хоть Тэён и запрещает себе даже думать об этом. Они никогда не будут возлюбленными, потому что вокруг дерьмовый мир, а не сладкая романтичная сказка. Отлично, думает Тэён, тогда я хотя бы стану тебе противен настолько, что ты меня возненавидишь. Только чтобы не равнодушие. Только не оно. После всего этого Тэён обычно запирается в туалете и выхаркивает в унитаз всё, что в нём накопилось так долго, как только может себе позволить. Кашель раздирает исцарапанное горло ещё сильнее, а голова кружится от недостатка воздуха, но всё, что видит Тэён — это лепестки, продолговатые и насыщенно-желтые, похожие на каких-то отвратительных червяков. Спустя ещё три месяца они впервые окрашиваются алым, и Тэёну хочется смеяться, громко-громко, буквально до колик, и Тэён думает: о, надо же, я умираю, и плевать, что ещё годик он так точно протянет. Он и до того, как подхватил «цветочную болезнь», особого смысла в жизни не видел, а теперь — особенно. Потому, что на самом деле в глубине души Тэён вовсе не мудак, и ему противно от самого себя за то, что всё, что он может — это каждодневно пытаться как можно сильнее ранить словами (того, кого он любит). Это и раньше, до болезни, вошло в привычку, а теперь — становится чёртовой надобностью. Крови становится всё больше, в груди всё больней, и теперь Тэёну начинает казаться, что хризантемами пахнет повсюду. Ими воняют все его вещи, отголоски хризантемного аромата ощущаются в чужих духах, и хризантема чудится даже там, где её по определению быть не может. Тэён выкидывает из гардероба все жёлтые вещи, даже те старые, которые он уже сто лет как не носит и хранил в шкафу по инерции, но на следующий день Донён является на репетицию в футболке какого-то дурацкого цыплячьего оттенка, и Тэёну просто выть от безысходности хочется. Или подбросить Донёну букет жёлтых хризантем под дверь и сделать вид, что он понятия не имеет, откуда это взялось. Но всё, что делает Тэён — это отпускает очередной колкий комментарий и сглатывает горькую слюну в надежде хоть немного разбавить застрявшие в его горле лепестки. Ли Тэён — жалкий трус, и он об этом прекрасно осведомлён. На исходе его восьмой месяц. На самом деле, они не только ругаются и спорят — в их работу входят ещё и улыбки, и умение находить-таки общий язык в по-настоящему серьёзные моменты, и, что самое трудное наверное, объятия тоже. Тэён ненавидит себя за то, что не может не реагировать на эти прикосновения — чуть грубоватые, чуть раздражённые порой, но всегда сильные, никаких полумер. В этом они с Донёном, наверное, похожи, но Тэёну кажется, что у него никогда не получится обнять Донёна так, как Донён обнимает его — потому, что отпустить после этого уже не сможет. А Донён отпускает — легко, словно это для него ничего не значит (потому, что и не значит, конечно же). И понятия не имеет, что за те короткие мгновения в его руках Тэён словно бы оживает. Настолько, что ненавистные цветы в груди затихают так, словно их вообще не существует. Взаимная любовь, думает Тэён уныло, интересно, какая она? Где-то в середине девятого месяца Юта его разоблачает, и Тэён даже понятия не имеет, в чём именно и где он прокололся. Они стоят друг напротив друга в туалете, и Тэён начинает было бормотать вялые оправдания, но Юта перебивает его раздражённым взмахом руки и сплёвывает в раковину что-то, что при ближайшем рассмотрении оказывается несколькими крупными лепестками. Благородная тигровая лилия, щедро пропитанная кровью — вот что внутри Накамото Юты, и Тэёну страшно, в самом деле страшно, потому что, кажется, он догадывается, кого эта лилия олицетворяет. Знать, что твои друзья страдают, а ты ничего не можешь для них сделать — это куда острее любой собственной боли. Ещё и потому, что — не только Юта. — Первое собрание кружка больных цветоводов объявляется открытым! — шутливо восклицает Тэн и тут же закашливается. Улыбаться он не перестаёт, и это выглядит… жутко. Тэён робко тянется похлопать его по спине, но Юта успевает первым, и улыбка Тэна становится чуть нежнее, чуть печальней. А потом они напиваются до зелёных чертей, и Тэён рассказывает, Тэён учится облегчать душу, хоть это и не поможет, наверное, ни хрена. — Ты просто должен признаться, — категорично заявляет Тэн, когда поток вымученных слов со стороны Тэёна наконец-то прекращается. — Вы, конечно, долбоёбы сказочные, но всё-таки шанс ещё есть. Время ещё есть. — Время есть, да, — фыркает Тэён устало. — Надежды — никакой. — Когда сдаёшься — умираешь, — настаивает Тэн и почему-то в это мгновение кажется таким сильным. Хотя почему кажется, он и правда очень сильный внутри, куда сильнее самого Тэёна. — Ты должен цепляться до последнего. Тэён молчит, потому что ответить ему нечего. У Тэна горящие глаза и непримиримо сжатые кулаки. У Юты, сидящего напротив, опустевший взгляд и словно выточенное из камня лицо. Юта молчит тоже. Тэён ему за это безмерно благодарен. Иногда он просто украдкой наблюдает за Донёном и пытается понять, как из тощего недоразумения выросло нечто действительно прекрасное. Или, может, Донён ему кажется прекрасным просто потому, что Тэён в него влюблён. Они пересекаются взглядами, и Тэён отводит глаза первым, стараясь сделать это как можно высокомернее. Десять месяцев остались за спиной. Ему действительно интересно, что ждёт впереди. А Донёну действительно идёт жёлтый цвет. И хрен с ними, с хризантемами. Просто он улыбается как настоящее солнце. Кому-то другому улыбается, не Тэёну, конечно же. Он перекрашивает волосы в ярко-алый просто так, по прихоти — под цвет той крови, от которой теперь почти не видно жёлтого оттенка лепестков. Он знает, что ему идёт — чрезмерная бледность так приобретает оттенок дорогого фарфора, а обкусанные губы порой кажутся накрашенными и на них не видно капельки крови, даже если они выступят совершенно невовремя. Почему-то становится легче дышать — не в прямом, а в переносном смысле: чем меньше остаётся времени, тем скорее всё закончится. К болезненным ощущениям можно привыкнуть, и Тэён очень старается не цепляться за них. Это почти по завету Тэна, невесело смеётся он про себя, только с точностью до наоборот. Осталось перетерпеть один месяц. Всего один. И тогда… Донён хватает его под руку и заталкивает в комнату, с громким стуком захлопнув за собой дверь. Они одни, вдвоём, и Донён стоит перед ним, отрезая все пути к отступлению. Он красивый сейчас, красивый и разозлённый, причём непонятно чем, и Тэён недоумённо сводит брови, стараясь сдержать рвущийся наружу кашель. Сейчас не время для споров. Сейчас не время для вообще чего бы то ни было. Особенно вот так. Особенно — с Донёном. — Чего тебе? — Тэён старается произнести это как можно недружелюбней, в надежде отпугнуть Донёна, разозлить ещё сильнее и заставить махнуть на всё рукой (и уйти, чтобы он, наконец, смог прокашляться). — У тебя какие-то проблемы? — У меня — нет, — холодно отвечает Донён. Его взгляд так напряжённо шарит по лицу Тэёна, что тому кажется, будто он чувствует кожей чужое прикосновение. Он бы не отказался, на самом деле. — А вот у тебя — да. — У меня никаких проблем, — отрезает Тэён. Грудь сдавливает, а голова начинает кружиться, плохой признак. — Кроме того, что ты мне мешаешь в сортир сходить. А мне очень нужно. — Да ну? — Донён издевательски приподнимает брови. — Тогда покажи, что ты за спиной прячешь. — Зачем это? — Тэён не уступит. Нет уж, ни за что на свете. — А затем, что меня достало наблюдать, как ты по углам хоронишься, бледный весь, с остановившимся взглядом и трясущимися руками, — Донён засыпает его словами, точно снегом, и Тэён недоумённо смаргивает. За ним что, тоже наблюдали? — Если ты подсел на какую-нибудь дурь, лучше скажи сразу. Подсел, да, думает Тэён с болезненной насмешкой, и эта дурь — передо мной, можешь сходить в зеркало поглядеться. Но Донён не отстаёт. — Просто покажи, что у тебя там, Тэён. Даже если это что-то… не совсем разрешённое, обещаю, мы это замнём. Просто сделай это, ладно? Ради всех нас. Попроси сделать это ради тебя, и я подумаю, фыркает про себя Тэён и делает шаг назад, по-прежнему держа левую руку за спиной. Нет. Нельзя. Ни за что на свете. Он забывает о том, насколько Донён упрям. — Окей, не хочешь по-хорошему… — устало вздыхает Донён и, прежде чем Тэён успевает отреагировать, резко делает шаг вперёд, хватает его одной рукой за плечо, а второй — ловит за запястье левой тэёновой руки и тянет на себя. И разжимает судорожно стиснутые пальцы. Тэён зажмуривается и позволяет себе сломаться. На его ладони — несколько вытянутых ярко-жёлтых лепестков, приправленных алой кровью. — Что, доволен? — хрипло осведомляется Тэён. Злость наконец-то пробуждается в нём и сметает своей яростной волной всё, даже застрявшие в горле частички цветов. — Успокоился? Теперь оставишь меня в покое и дашь спокойно разлагаться дальше? Донён смотрит на него широко распахнутыми глазами и смешно, беззвучно шевелит губами — как есть кролик. Тэён протягивает свободную руку и легонько касается кончиками пальцев чужой щеки. Если сейчас просто наклониться и коснуться этих шевелящихся губ — быстро-быстро, но так, чтобы Донён почувствовал всё, что переполняет его: горечь цветов хризантемы и кислая-кислая, застоявшаяся кровь… —Тебе идёт жёлтый, — бросает вместо этого Тэён, хлопнув Донёна по плечу второй, свободной ныне от лепестков рукой, и очень надеется, что на ярко-солнечной ткани донёновой футболки останется хотя бы маленькое алое пятнышко. А потом уходит… даже не так, убегает, потому что сдерживаться больше невозможно, потому что он и правда сломался, потому что… А Донён, по-прежнему неподвижно стоящий на одном месте, внезапно чувствует острый укол в груди. Донён закашливается и выплёвывает себе на ладонь единственный лепесток. Он выглядит чем-то похожим на сердечко — даже такой же алый, вот только снизу, словно бы из самой глубины цветка, которому этот лепесток принадлежал, поднимался ярко-жёлтый, похожий на пламя. Донён, хмурясь, подносит ладонь ближе к лицу, вдыхает — и узнаёт запах. Алая фрезия. У Тэёна остаётся всего лишь месяц.