Цветение

Юту всегда удивляло, почему — именно этот цветок. Сычен такой хрупкий и нежный, пусть даже и по характеру не очень, но где-то в глубине души — наверняка, в этом даже никаких сомнений быть не может. Ему бы подошло что-нибудь более нежное — камелия, возможно, или фиалка, или даже какая-нибудь редкая и прекрасная орхидея. Да даже лилия пусть, ладно, но девственно-белая, а не опасно-тигрового оттенка. Слишком агрессивно для китайской феи ВинВинко. Крупные лепестки застревают в горле, и Юта считает, что когда-нибудь всерьёз подавится ими и, может, даже откачать не успеют. Почему-то ему весело от этих мыслей, и это вызывает определённую тревогу за своё психическое состояние. Хотя, наверное, за него стоило волноваться раньше, а теперь-то поздно уже. Юта признаётся Сычену спустя неделю после того, как впервые сплёвывает в раковину тёмный лепесток. У него даже раздумий никаких не было на эту тему, он просто знал — кто. И даже не был удивлён. Даже не был удивлён отказом, немедленным и каким-то очень неловким. Когда Юта сказал без своей привычной улыбки «Я люблю тебя, я серьёзно, у меня из-за тебя болезнь в груди», Сычен широко распахнул глаза, сделал шаг назад, будто чего-то испугался, а потом выдохнул: «Прости, Юта-хён» и убежал. Оставив Юту стоять с горькой усмешкой, потому что всё же где-то в глубине души, чёрт побери, он надеялся на то, что ему дадут шанс, мизерный такой, да хотя бы из жалости просто… Я такой жалкий, думает Юта, что был бы рад даже такому. Он продолжает улыбаться, держать свою маску, но лилии внутри набухают и причиняют боль, заставляют бледнеть, морщиться и то и дело касаться груди. Интересно, думает Юта рассеянно, окажись это более маленькие цветы, было бы так же больно? Он ловит виноватый взгляд Сычена и адресует ему сияющую улыбку, но прекрасно знает, что этого не будет достаточно никому. Может быть, думает Юта, он со временем привыкнет и будет игнорировать эту боль в груди точно так же, как ноющие от усталости мышцы или хронический недосып. Но, кажется, у него выходит хреново, раз Джехён, в конце концов, подсаживается к нему, чтобы спросить, в чём дело. Юта устал и задолбался, у Юты внутри долгая и изнурительная самовнушительная беседа с самим собой на тему «чувак, держись, у тебя всё хорошо», поэтому он совсем не против поговорить об этом с кем-то ещё. Он показывает Джехёну уродливый лепесток и сознаётся, что признался Сычену, а тот его отверг. И вот тут Юта реально удивлён, потому что ждал чего угодно, только не: — Юта… прости меня. Пожалуйста, прости. Я не знал, — он, наверное, впервые видит у Джехёна настолько испуганное выражение лица, а главное, даже не понимает, почему, зачем все эти извинения. Он спрашивает вечером у Тэиля, не случилось ли с Джехёном чего и «вообще, с чего бы ему передо мной извиняться». В ответ Тэиль скептически поднимает брови, выдерживает театральную паузу и только тогда отвечает: — Вообще-то, Джехён и Сычен вот уже месяц как встречаются. Об этом знают практически все, но, видимо, не ты. Эта твоя восхитительная периодическая невнимательность… Юта смеётся и говорит, что да, и как это он проглядел такое важное событие, нет ему прощения, но на самом деле больше всего на свете ему хочется сбежать из этой комнаты, от слишком внимательного, будто видящего его насквозь взгляда хёна. На следующий же день он отлавливает Сычена, умело пресекает три или четыре искусных попытки бегства (Дун Сычен — признанная королева игнора) и только открывает рот, чтобы сказать, как слышит: — Юта-хён, мне правда жаль. И прости за то, что не сообщил тебе, я правда не знал, как, и… Ты для меня очень важен, как друг. Можно мы и дальше останемся друзьями? Взволнованная мордашка Сычена такая очаровательная, что Юте приходится давить в себе желание просто взять и поцеловать его прямо сейчас. Господи, да, он совершенно по-дурацки влюблён… Но вместо этого он хлопает Сычена по плечу и говорит: — Ты ещё спрашиваешь? Конечно останемся! Я и дальше хочу жить с тобой в одной комнате и дразнить тебя. Так что не грузись и забудь вообще о тех моих словах. И, кхм, парня своего успокой, он меня своими внезапными извинениями чуть до инфаркта не довёл. Сычен нерешительно улыбается и кивает, но потом совсем тихо спрашивает: — А твоя болезнь… как же… Боже, а вот это уже откровенный вызов его актёрским способностям, не иначе. — Всё в порядке, — отмахивается Юта, как от чего-то незначительного. От насморка, например. — Мне уже лучше, и постепенно оно само пройдёт. Главное, не рассказывайте об этом никому, ладно? Сычен кусает губу и с сомнением кивает. Хорошо, что он такой легковерный и сейчас полностью ослеплён своим собственным счастьем. А Юта уходит первым, потому что для него всё же слишком — смотреть, но не трогать. Юта правда рад, что Сычен нашёл кого-то, кого полюбил, и что это, в отличие от его собственной лав-стори, более чем взаимно. Но всё равно — когда он видит, как Сычен улыбается Джехёну или делает всё, чтобы лишний раз привлечь его внимание, то Юта чувствует, как в его груди только что раскрывается очередной бутон. Неудачник, думает он, какой же я неудачник. Юта смотрит в интернете, чем именно для него обернётся эта болезнь, больше для галочки, чем действительно на что-то надеясь. Перспектива действительно нерадужная — всего лишь год, после чего болезнь станет неизлечима. Всего лишь год, за который можно попробовать добиться взаимности или просто влюбиться удачно в кого-нибудь другого. Юта фыркает, закрывая страницы: для него прямо сейчас оба варианта кажутся совершенно неисполнимыми в одинаковой степени. Он засыпает, и ему снится ВинВин — цветочная фея, живущая в огромной бело-оранжевой лилии. За вялой рефлексией как-то незаметно пролетают первые полгода. С Тэном Юта когда-то был довольно близок, потом их разделила работа, но даже сейчас компания этого человека кажется приятной. Тэн не из тех людей, кто станет грузить ближнего своего, в нём удивительным образом сочетаются мягкость и дипломатичность с язвительностью и любовью к дурацким шуткам, поэтому с ним просто не может быть скучно. В тот день они пересекаются случайно, но сразу же словно прилипают друг к другу — разговор завязывается сам собой и, смеясь, они не замечают, как быстро пролетает время. С Тэном Юта охотно забывает последние полгода и погружается назад в прошлое, где он был в разы счастливей, в разы беззаботней, где был он, а не причудливая теплица для лилий в форме, надо же, Накамото Юты. Юта чувствует себя настолько согревшимся, что, пожалуй, цветы в его груди даже на время притихают. — Мне не хватало тебя, — улыбаясь, говорит Тэн, и эта улыбка почему-то кажется Юте загадочной, похожей на какую-то логическую головоломку, которую непременно нужно разгадать. — Потому, что у большинства здешнего народу чувство юмора отсутствует в принципе. Юта усмехается и небрежно пожимает плечами. Порой он считает точно так же, и приятно, когда твою точку зрения кто-то разделяет. — Между прочим, я всегда был здесь, — поддразнивает он и приобнимает Тэна за плечи. Тот такой маленький и как будто создан для того, чтобы его обнимали, почти как Тэиль, только совсем другой. Тёплый-тёплый, почти горячий. — Так что тебе просто стоит заглядывать к нам почаще, м? — А… наверное, — Тэн внезапно вздрагивает и напрягается под его рукой, хотя раньше такого никогда не было. Тэн ведь такой же чересчур контактный, как и сам Юта… или уже нет? — Ты прав. Буду доставать тебя через каждый день, идёт? Юта беспокоится и пытается заглянуть ему в лицо, но Тэн принуждённо смеётся, отворачивается и пьёт воду глубокими глотками, настаивая, что всё в полном порядке. А потом он внезапно встаёт и говорит, что нужно отойти ненадолго, так что Юте остаётся лишь проводить его взглядом. И очень постараться не думать о том, что вдруг он снова сделал что-то не так. Потому, что вроде бы Юта успокоился и смирился — но порой по ночам он не знает, куда сбежать от мыслей о том, что веди он себя по-другому с самого начала — и, может, получил бы таки тот желанный мизерный шанс. Наверное, ещё никогда в жизни он не мучился столько вопросом «а что было бы, если бы я…». Тэн ведёт себя странно и наверняка его что-то беспокоит, но он всё так же улыбается, шутит и смотрит на Юту, а не как бы сквозь него. Тэн кажется единственным, кто ещё не полностью потерялся в своей собственной жизни, и Юта не знает, каких богов ему благодарить за то, что Тэн существует, за то, что он периодически оказывается рядом. «Тому, в кого он влюбится, очень повезёт, — думает Юта иногда, — Тэн точно никогда не почувствует на себе цветочную болезнь». Тэн всё так же порой чуть подрагивает под прикосновениями, но Юта решает не обращать на это внимания. В конце концов, у всех есть свои странности. Он льнёт к Тэну в неосознанном поиске тепла, и ему кажется, что он уже даже и не вспоминает про Сычена, и лилейный сад в груди не впрыскивает яд ему в кровь от одного только взгляда на взаимное счастье Сычена с Джехёном. Я такой неудачник, что даже мучиться от неразделённой любви правильно не могу, думает Юта про себя, и ему хочется невесело рассмеяться. Но он просто улыбается, как и всегда. До тех пор, когда как-то раз, снова отлучившись посреди их дружеских посиделок, Тэн не задерживается слишком надолго. Юта в конце концов идёт за ним… чтобы найти в ванной, прислонившимся к стене и очень-очень бледным. Юта испуганно подставляет своё плечо, подхватывает Тэна, не давая ему упасть, и только тогда замечает на полу у чужих ног что-то розовое, мокрое и… — Прости, Юта-хён… — тянет Тэн каким-то не своим голосом, и его улыбка совершенно сумасшедшая. — Кажется, я вам тут намусорил, но я уберу… Лилии в груди Юты обвиваются вокруг его сердца настолько туго, что, наверное, вот-вот его раздавят. Юте хочется кричать. — Я сам, — хрипло отвечает он наконец и решительно поднимает на руки удивлённо охнувшего Тэна. — Ты сегодня переночуешь у меня, ладно? Сычен, скорее всего, вернётся поздно, и, к счастью, в комнате не оказывается и Тэиля тоже. Юта аккуратно опускает Тэна на свою постель, приносит ему стакан воды и только потом осторожно берёт за руку и разворачивает ладонью вверх. К ладони Тэна прилипли несколько аккуратных розовых лепестков, которые Юта узнаёт сразу. — Понял, да? — у Тэна непривычно мягкий тон, и смотрит он куда-то в потолок. И улыбается так, словно улыбку эту приклеили к его губам. — Знаю, что понял. Ты ведь не дурак. Мне жаль, что так вышло. Не хотел, чтобы ты знал. Юта кусает губу так сильно, что чувствует на языке привкус собственной крови, и очень хотел бы сказать: нет, я не понял, я ничего не видел, вот только… Сакура... Почему это так шаблонно, чёрт побери?! «Тому, в кого он влюбится, очень повезёт, — вспоминает Юта, —Тэн точно никогда не почувствует на себе цветочную болезнь». Он не понимает, что плачет, до тех самых пор, пока пальцы Тэна не касаются его мокрых щёк. — Не надо, — тихо и очень серьёзно просит он, но у Юты уже совсем сорвало какие-то внутренние замки, он просто не может остановиться. Тогда Тэн обнимает его, позволяя уткнуться себе в шею, и Юта сразу же чувствует этот запах: сакура и кровь, кровь и сакура, кровь… — Сколько? — хрипло спрашивает он, зная, что его поймут без лишних пояснений. Тэн медлит с ответом, и Юта чувствует, как где-то внутри него набухает жгучий комок холода и страха, липко расползающийся по коже и замораживающий даже ядовитые лилии под сердцем. — Четыре месяца, — наконец произносит Тэн очень тихо, и Юта выдыхает с неуместным облегчением, потому что: меньше, чем у него. Тэн не заслуживает этого — мучиться от неразделённой любви, кашлять противными лепестками и отсчитывать своё время не вперёд, а назад. Тэн достоин только лучшего, а не чувств к жалкому придурку, который… — Мне кажется, я слышу, как ты клянёшь себя на чём свет стоит, — шепчет Тэн ему на ухо, и Юта чувствует, как вибрирует его горло в сдерживаемом смешке. — Прекрати, а то я обижусь. Я очень надеюсь, что наши с тобой отношения не изменятся от того, что ты теперь знаешь. Почему-то Юта вспоминает Сычена и его «Можно мы и дальше останемся друзьями?», и ему ещё сильнее хочется побиться пустой черепушкой обо что-то твёрдое. — Если что, я знаю, что ты признавался Сычену, — очень спокойно продолжает Тэн, словно бы это его ничуть не трогает. — И я не слепой, вижу, что ты тоже болен. Давно уже болен. Юта кивает и, наконец, выпрямляется, чтобы заглянуть Тэну в лицо. Такое безмятежное, с лёгкой улыбкой и взглядом, в котором легко потеряться. И неожиданно легко признаёт: — Знаешь, Тэн-и, я такой идиот… Тэн едва заметно закатывает глаза и тянет Юту обратно к себе. Он горячий, и это тепло помогает Юте согреться вновь. Он жмётся ещё ближе и кашляет в кулак, чувствуя, как сотрясается всё тело, а в горле застревает очередной лепесток, так сильно, что, кажется, вот-вот задохнёшься. Но рука Тэна гладит его по спине, и почему-то становится легче. Семь месяцев. — Знаешь, Юта… — произносит Тэн как-то раз с грустью на лице, — Мы с тобой тут такие не одни. Наверное, думает Юта, это нормально — все ведь мы люди, и каждый может влюбиться, в том числе и невзаимно. Но всё же что-то внутри него обрывается, громко протестует, отказываясь признавать правду, когда Юта понимает: их коллега по несчастью никто иной, как Тэён. Тэён, внутри которого итак было слишком много темноты и хрупкий остов безграничного упрямства — Юте реально страшно, какие именно цветы там могли вырасти. — Жёлтые хризантемы, — ядовито, сквозь силу, цедит Тэён вечером, в комнате Тэна, и царапает своё собственное запястье ногтями с таким остервенением, словно хочет содрать с себя кожу. — Ким Донён. Девять месяцев. Тэн понимающе кивает, а Юте хочется лишь невесело рассмеяться, потому что кто бы мог подумать — любовь там, где, казалось, гнездится лишь неприязнь. И, что главное, он никогда этого не замечал, тогда как Тэн — наоборот. Умный и проницательный под маской бесстыдного шутника. И очень сильный. — Ты не должен сдаваться, — убеждает Тэн Тэёна так яростно, словно от этого зависит его собственная жизнь, — Он свободен, и у вас ещё есть время! Но Тэён смотрит на Юту, и они безмолвно понимают друг друга. — Время есть. Надежды — никакой, — эти слова срываются с губ Тэёна, но отпечатываются в сердце Юты прямо поверх нежных молодых лепестков, которые раскрылись совсем недавно, на замену старым, опавшим и нашедшим свой путь наружу. Тэн настаивает на своём, упрямо сверкает глазами и, в конце концов, закашливается. Тэён тянется было помочь ему, но в Юте словно бы что-то перемыкает, и он спешит заключить Тэна в собственные объятия. Тэён друг, важный и близкий, но внутри Юты клокочет только одна мысль: он не хочет, чтобы к Тэну прикасался кто-то ещё. Его лилейному саду уже одиннадцать месяцев. — Юта? — как-то раз зовёт его Тэиль, и Юта удивлённо приподнимает голову: что-то в интонации старшего кажется ему непривычным. — С тобой в последнее время что-то происходит? О да, саркастично усмехается Юта про себя, столько всего происходит, что и описать нельзя. Он сглатывает подступивший к горлу комок лепестков и безмятежно улыбается, зная, однако, что этим никого не обманет. Но привычка есть привычка. — Нет, хён. С чего ты вообще взял? У меня всё как всегда. Тэиль медленно качает головой. — Нет. Ты как комната, в которой мигает лампочка, Юта. То включится, то погаснет, то опять включится. Юта смаргивает удивление, стараясь не слишком меняться в лице, а Тэиль со вздохом продолжает: — Просто не доводи себя до такого состояния, когда потухнешь совсем, ладно? Вообще-то, многие за тебя волнуются. — Простите, — ладони складываются в молящем жесте сами по себе, ибо от того, к чему привык с самого детства, отучиться слишком сложно, даже после нескольких лет проживания в чужой стране. Юте очень хочется поделиться с Тэилем тем, что с ним происходит, рассказать обо всём: о том, что у него какая-то очень дурацкая и неправильная неразделённая любовь, о том, что скоро лилии поглотят его изнутри полностью, о Тэне… о Тэне больше всего. О том, что делать, когда от одного человека у тебя под сердцем растут цветы, а благодаря другому они затихают и прекращают его терзать. Но Юта молчит и вместо этого идёт к Тэну. — Знаешь, у меня такое ощущение уже, что ты у меня прописался, так часто ты теперь приходишь, — смеётся Тэн, и на мгновение кажется, что Юте всё приснилось: нет никаких сакуровых лепестков, нет крови, нет безнадёжности. — Так не хочешь видеть меня в своей общаге, да? — Там слишком много народу, — разводит Юта руками. — А здесь тихо, спокойно и можно не притворяться. Не притворяться и спокойно кашлять от души обоим. Перед ними на столе тарелка, куда оба ссыпали свои «гостинцы» из дома, но Юта жуёт совершенно бездумно, не чувствуя вкуса. Ему интересно, как с этим у Тэна, ведь тот всегда был тем ещё обжоркой, и Юта невольно улыбается, вспоминая те самые «интересные» звуки, которые Тэн когда-то издавал во время еды. Но потом он слышит то, что заставляет его улыбку увять. — Юта, не смей меня жалеть, — у Тэна сухой, жёсткий, колючий взгляд. Он как будто пронзает насквозь. — Никогда не смей. И если ты возишься со мной только потому, что чувствуешь вину, то лучше уходи сразу. И никогда не возвращайся. Он улыбается сразу же, как только договаривает — так же сухо, едко, холодно, и Юта прикусывает губу, чувствуя, как лилейный яд струится по его венам. Он с Тэном — не из жалости. И не из чувства вины, пусть даже и испытывает его, очень сильное, почти подавляющее. Но всё же — не поэтому. Совсем не поэтому. Тогда — почему? — Ты любишь его, — ворчит Тэён, не глядя на него, и Юта как-то даже благодарен ему за это. Прямого взгляда он сейчас, скорее всего, не выдержал бы.— Ты влюбился в него по уши, и только слепой этого не заметил бы. Слепой, да — такой, как сам Юта, например. — И что ты предлагаешь? Признаться ему? — Юта фыркает и наклоняется, чтобы плеснуть в лицо ледяной воды. Ему очень жарко — середина двенадцатого месяца, почти конец, и лилии жадно выкачивают из него все силы и всю влагу до последнего. Кожа горит изнутри, и хорошо хоть, что со стороны это незаметно. — Он мне не поверит. Он считает, что я с ним из жалости. Вот теперь Тэён скашивает на него хмурый взгляд, и Юте на мгновение ужасно хочется его обнять. Крепко-крепко, по-дружески. — Так найди способ доказать ему обратное. Ты ж у нас грёбаный мастер романтики, или снова наврал? — А ты сам как думаешь? — грустно усмехается Юта. Жаль, что его самоуверенность в подавляющем своём большинстве всего лишь напускная, наигранная, ненастоящая. Тэён пару мгновений смотрит на него, а потом устало вздыхает. — Я просто хочу, чтобы вы оба из этой воронки выкарабкались, — серьёзно говорит он, и Юта всё же не выдерживает и обнимает, заставляя Тэёна вздрогнуть, выругаться и начать его отпихивать (потому, что смутился, а не потому, что действительно неприятно). Тэён совсем горячий, лёгкий и сухой, как старик. Сожми руки посильнее — и рассыплется. Юте невыносимы одни только мысли о том, что Тэн тоже станет таким. — Тебе сильно больно? — спрашивает он как-то раз после того, как Тэна в его присутствии вновь скручивает приступ кашля. — Просто у тебя они маленькие, не то что у меня… У Тэна ясный взгляд и едва заметная улыбка, и Юта почему-то понимает: ему сейчас снова соврут. —Не больно, — говорит он уверенно, — Но противно, особенно когда их много слипается. И вкус с запахом повсюду, мне кажется, я уже не могу видеть ничего вишнёвого. А у тебя? — Застревают в горле, — грустно улыбается Юта в ответ. — Тоже мерзкое ощущение. Тэн сочувственно кивает. В итоге они засыпают вместе, голова Юты лежит у Тэна на груди, и он может слышать, каким надрывным стало чужое дыхание. Ему кажется, что он даже может слышать, как там, внутри, шелестит лепестками проклятая сакура. Слишком сильно шелестит для шести месяцев. В тот день, когда проходит ровно год, Юта просыпается утром, открывает глаза и говорит самому себе: мне не жаль. В тот же день, придя к Тэну, он обнаруживает того лежащим на полу, бледным и с рассыпанными по полу рядом лепестками. Бледно-розовый практически полностью скрыт под красным, и губы Тэна тоже покрыты алым. Юта бросается к нему в ужасе: он боится, чёрт возьми, он так боится, что не успел, что… Тэн медленно открывает глаза и пытается улыбнуться, это выглядит страшно, действительно страшно, и Юта тянет его к себе в объятия со всей дури, сжимает так, что, наверное, причиняет боль, и говорит то, что уже не поможет ему самому, наверное, но может быть… может быть, спасёт хотя бы Тэна. — Я люблю тебя, Читтапон. Тэн смотрит на него из-под полуопущенных ресниц мутными, совершенно кошачьими глазами, улыбается и молчит. Юта ждёт, напряжённо и напуганно, Юте кажется, что его сердце вот-вот остановится и дурацкие лилии не будут этому причиной. Он не испытывал ничего подобного, признаваясь Сычену. Если честно, он теперь даже не помнит, как вообще это делал. Тэн говорит: — Спасибо. На его губах и правда едва заметный вишнёвый привкус, который не может перебить даже металлический вкус крови. Поцелуи Тэна сладкие и горячие, Юта тонет в них с головой и так же щедро дарит свои, стараясь не думать о той горечи, которую можно в них ощутить. Но Тэн говорит: — У тебя удивительно нежные губы. Но Тэн тянется к нему и отдаётся так самозабвенно, что Юта корит себя только лишь за одно: почему он не признался раньше, почему не настоял на своём, почему не… Он так хочет, чтобы они были счастливы. Своим собственным, странным, сладко-горьким счастьем. По крайней мере, чтобы хотя бы Тэн смог получить то, что он заслуживает. Ради этого Юта готов на всё. Они лежат в одной постели и их тела всё ещё переплетены, когда Тэн снова начинает кашлять. Он явно пытается это скрыть, но Юта чувствует, он слышит, чёрт побери, и внутри него в тот момент случается маленький, локальный конец света. Потому, что вот это — точно всё. Когда он настолько неудачник, что даже его любовь — не помогла. Я ведь так его люблю, в отчаянии думает Юта, так почему, почему?! Он притворяется спящим, но на самом деле просто сбегает. Малодушно и трусливо. И Тэн признаётся сам. На следующее утро, когда находит Юту возле открытого окна, судорожно пытающимся прикурить. Пальцы дрожат, а внутри — отвратительное желание хотя бы так отравить, спалить, выкорчевать под корень каждую из клятых лилий. Тэн встаёт рядом, не обнимает, но в какой-то момент приваливается боком, кладёт голову Юте на плечо и молчит. Юта молчит тоже: давится дымом, словно впервые затянулся, и смотрит, не видя ничего перед собой, на серое небо. Тэн такой горячий, и Юта запрещает себе те слова, которые упрямо всплывают в его голове: это ненадолго. — Я правда тебя люблю, — говорит он зачем-то, дурацким жалобным тоном, как отвергнутый ребёнок. — Я знаю, — тихо отвечает Тэн. Он не меняет позы, словно бы застывая на одном месте, а может, у него просто нет больше сил. — А я тебе солгал. Болезни Тэна уже год и два месяца. Болезни Юты год и несколько дней. Их не спасёт уже ничто, как бы сильно они ни любили друг друга. Юта выбрасывает сигарету и обнимает Тэна обеими руками. Теперь он хочет лишь одного: пожалуйста, пусть я буду первым.