двое и давящие факторы

На город медленно опускается вечер. В воздухе потягивает затхлостью и сыростью, на плечи сваливается легкая прохлада, отчего в олимпийку хочется кутаться сильнее. Из окон выглядывают слепыми глазами жильцы, окидывают двор пренебрежительным взглядом, затем снова возвращаясь к обыденным делам, думая, что не следовало снимать квартиру в таком грязном районе, наполненным смрадом, как и они сами. Май только начался, а казался холодным февралем, в конце которого Игорь ходил в той же черной олимпийке с узкой горловиной, когда застегиваешь. Хотелось дышать полной грудью, но легкие отчаянно отказывались, столпотворяя воздух где-то в аорте. — Эй, — сзади послышался прокуренный сиплый голос Лехи, что жил в соседнем доме, — завтра пизделка намечается, слышал? Я хоть и не понял что к чему, вроде вообще с нихуя, но подумываю прийти, так кулаки чешутся, что аж жуть, любому бы начистил. Леха харкает под ноги, растирает носком кроссовка, а затем пытливо взирает на Лаврова, ожидая получить ответ. — Между кем хоть? Хотя можешь не отвечать, — молодой человек шмыгнул носом и глубже засунул руки в карманы. — Меня совершенно не интересуют подобные разборки, лишь бы баснословно потешить свое эго и якобы честь. Не, Лех, без меня обойдетесь. В луже отражался свет фонарного столба, от чего его и так тусклые блики, казались еще мрачнее и бессмысленней. Дуновение ветра исказило отражение в луже, стал виден край балкона четвертого этажа и пара окон. Леха обогнул Игоря кругом и ненароком с полного шага шлепнул потрепанным и повидавшим свое кроссовком в злополучную лужу и зашагал в ту же сторону, откуда пришел. — Интеллектуал хуев, — бросил он тихо, зная, что будь Лавров в другом расположении духа, за такие слова мог и отхватить. Игорь вздохнул, на выдохе обреченно свистя носом, и пошел своими широкими шагами вдоль старой советской пятиэтажки, завернул за угол, прямиком направляясь к дому человека, с которым вот уже некоторое время не выходит никаких разговоров. Ладони кололо, а во рту невольно скапливалась слюна. Пройдя через детскую площадку и преодолев буквально еще несколько метров, Лавров очутился у ровно такого же дома ростом в пять этажей, как и его собственный. На скамейке неподалеку сидела компания шумных пьяных мужиков лет за сорок, которые явно выясняли отношения, хотя, может, это их привычный тон для мирной беседы. Пахло весной отчего-то совсем чуть-чуть, куда больше дешевым пойлом или, скорее, дешевой жизнью. Деревянная покосившаяся лавка чуть шатнулась от веса Игоря, когда тот на нее приземлился. У столь знакомого подъезда было приятно находиться, многое, что бойко врезалось в память, происходило именно здесь, начиная от игры в горячую картошку в десять, заканчивая неловким молчанием двухнедельной давности. Лавров достал из кармана пачку Винстона, спички, а затем чиркнув, мог предаться никотиновому трипу, что неаккуратно обжигал горло, саднил легкие и заговорщически облегчал мысли. Воспоминания, если бы Игорь попробовал их на вкус, казались солеными. От них кружилась голова, а сопоставлять что-то с чем-то не было сил или желания. Сердце заходилось неровным биением, то слишком быстрым, то непозволительно медленным. Ладони перестало колоть, они начинали гореть жаром. Сигареты, которые использовались, как спасение, душили только сильнее, но все же доставляли. Из соседнего подъезда вышла широкоплечая дама в домашнем халате и огромных, не по размеру, ботинках, она с ходу закричала имя своего муженька, что затесался в компании местных алкашей, и расторопно направилась к нему. — Ты че тут? — послышался тихий, до боли знакомый голос Стаса, что незаметно вытек из подъезда. В тапках на босу ногу он сделал пару шагов и приземлился на лавку рядом с другом. — Ну, — растерявшись промямлил Игорь, — тебя караулю. — Он прищурил глаза, выдохнул дым и пожал теплую тонкую ладонь Конченкова. — Маньяк, — улыбнулся Стас и потянулся к сигарете друга, получив по руке мягкий хлопок. — Алло, дай. Я пару тяжек только, не бойся не скурю. Жалко? Мужика стало выворачивать прямо в кусты с характерным неприятным звуком, жена гладила того по спине и приговаривала что-то, видимо, уговаривала зайти в квартиру. Тот опирался обеими руками на свои пухлые колени, увлеченный процессом. — Твои где? — Кончились. Мамкины Кисс что ли пиздить? Я на кого похож? Лавров достал из пачки целую и протянул другу, тот поджег ее имевшейся зажигалкой, наклоняясь немного вперед. На Стаса хотелось смотреть, ловить его резкие и угловатые движения и смаковать на языке. Стаса хотелось. Между ними снова повисла тягучая тишина, из-за которой оба топли. Игорь сглотнул и снова услышал неровное биение внутри себя, мурашки гурьбой пробежали по спине, скользнув к пояснице. Он вытянул ноги, разгоняя кровь и прогоняя холод. В голове звенит и хочется чего-то, что не связать в слова. — Мне кажется, маньяк все-таки ты. Меня увидел, когда в окно выглянул? — Игорь машинально тянется к губам за сигаретой, хотя только что ее докурил. — Ага. От Стаса тянуло яблоками и немного освежителем воздуха, от Игоря тянуло робостью и абсолютным непониманием того, как завязать разговор. Под руки женщина завела мужа в дом, за ними громко шарахнула подъездная дверь. Со скамейки, где сидели собутыльники провинившегося мужчины, донесся заразительный смех. Время капало поминутно, пауза затягивалась, дышать уже не хотелось. Стас причудливо заламывал пальцы и смотрел перед собой. Меньше всего Игорю хотелось, чтобы сейчас он поднял свои глубоко-карие глаза на него. — Завтра пизделка какая-то, знаешь что-нибудь? — наконец-то разбил тишину Лавров. Он покосился на Конченкова, но тот лишь отрицательно мотнул головой. — О чем конкретно ты хотел поговорить? — Стас все-таки поднял свои глаза на Игоря. На костяшках ссадины, много ссадин, кровь. Стас шипит, отмахивается, матерится громко и четко, скалит зубы. Игорь пинает того подонка под дых, тот издает какие-то непонятные звуки. Пиво. Первая банка, вторая, абсент, что Вадик ворует у отца. Улица, ночь, темно, холодно. Вадик блюет, уходит. Задыхающийся смех, улыбка. Скрипучие качели, разговоры о бедности, весне, будущем. Лавка у подъезда Стаса. Дым, пальцы, руки. Руки на коленях. Взгляд глаза в глаза, нерешительность. Неровное дыхание, сухие губы, в голове крутится «ближе». Игорь целует осторожно, но властно, Стас отвечает испуганно, но податливо. Сердце заходится в бешеном ритме, слышится сквозь грудь, щемит и трещит. Рука на затылке, на языке привкус никотина, нечем дышать. Страшный подъезд, не менее страшная стена служит точкой опоры, в голове «больше». В глазах Игоря уверенность, в глазах Стаса вселенная. Под синею ветровку лезет рука, гладит, ощущает позвонки, выбивает воздух из легких. Поцелуи на шее, на скулах, губах. Руки всевластные, острые, теплые, они словно везде. Границы дозволенного растворяются, остаются только губы, губы, губы. На Игоре лица нет. Где-то метрах в сорока от них раздается звук взорвавшейся петарды, наверное, мелкая шпана снова пугает ободранных уличных кошек. Из окна снова выглядывают люди, смотрят со злобой на двор, детей, улицу, жизнь, запах которой так резко въедается в нос, закрывают форточку. Стас вздыхает и слабо бьет себя по бедру. Весна пришла давно, а ею и не слышно. — Мама как? — А я как? — Конченков подрывается, стреляет грозным взглядом и раздраженно сжимает челюсть, словно готовясь к бою. — Мы даже заговорить нормально друг с другом не решаемся, о чем может идти речь. Где твоя былая смелость? Блять, я заебываюсь с вечными мыслями, они мне жить уже мешают. Стаса уже более двух недель прошибает холодный пот, когда в поле его видимости возникает Игорь. Дома мать, маленькая сестра, крики и ругань, со всех внешних сторон его атаковал непокой, так еще во внутренней области постоянно клокочет, не давая спокойно заниматься обыденными делами. Он открывает окно с деревянной рамой, защелку форточки уже давно заело, достает сигареты и курит на основе пара сижек в час, бегает в ларек через две дороги к дяде Грише, что точно продаст, а потом снова втягивает тяжелый дым. — Видимо, пора это обсудить, да? — Игорь виновато тупит взгляд, уже совсем не пытаясь перевести тему или отшутиться, как бывало раньше. — Давно пора. Бывшие приятели, что распивали вместе с довольной рожей несколько минут назад, чуть не устроили потасовку. Один гаркал на другого, срываясь на хрип, второй грозил полупустой бутылкой, противно икая. Разругавшись конкретно, мужики разошлись в разные стороны, вальяжной походкой удаляясь к своим жилищам, если, конечно, такие имелись. Холодало только сильнее, олимпийка никак не спасала, не спасало уже совершенно ничего. — Как я уже сказал, в последнее время я только и делаю, что борюсь с мыслями, — Стас спрятал подбородок в ворот домашней растянутой толстовки. — После того, что произошло тогда, хм, я не знаю, куда себя деть. — Я тоже, — кивает Игорь. Ему действительно тяжело даже просто говорить. В голове эхом голос Стаса, родной и ломаный. Молодой человек сглатывает и разминает затекшую шею, прикрывает глаза. Вечер давит на веки, на шею, на их скомканный разговор. — Как поступим? — спрашивает Стас в бессилии. Давил не вечер, давила страна, ее люди, общество, район, дома, стены и прочие факторы. Давило желание снова целовать, чувствовать, действовать. В голове сызнова крутилось «ближе». Руки Стаса удобно покоились на его бедрах, худые, на костяшках ссадины. Игорь скользнул по ним мягко глазами, отвел, а в разуме закралась навязчивая идея. — Как поступили бы люди, которые не боятся ответственности, — вполголоса томно произнес Лавров и взял ладонь Стаса в свою большую и холодную. Рядом пробежала бездомная собака с большими глупыми глазами, шерсть у нее была грязной, а половины хвоста и вовсе не было. Жалости она не вызывала, разве только на маленький процент. Жалость вызывали люди, что были душными до невозможности, а обвиняли в своих проблемах весь свет, но только не самих себя. — Че на лето планировать будем? — задал вопрос Игорь, открыто улыбаясь смущению Стаса. — Для начала годовую по физике исправлю, — проговорил Конченков и крепко сжал широкую ладонь. — Я далеко планировать не умею. Намного легче справляться с давящими внешними факторами, если делать это вместе.