Сизифов труд сгубил немало лошадей...

      — Сизифов труд сгубил немало лошадей... — Короткое движение кистью, и очередной плоский камушек устремляется к горизонту.       — И троянских тоже? — Я так не умею. Дури, конечно, хватает, но без варсьюта приходится делать приличный замах. А парень этот — швыряет так, словно он и есть — доспех, только в человеческую кожу поверх затянутый.       — Троянских — в первую очередь, — с важным видом кивает беловолосый, и только по чуть прищуренным векам понятно, что он старательно сдерживает смех.       В наушнике абсолютная тишина: мои Девы отсыпаются после марш-броска, даже двужильную выносливую Ариэллу сморило в тепле и покое, что уж говорить об остальных? Соль и Анубис тактично делают вид, что их здесь нет... Оно, впрочем, может и действительно нет — если Туманницы вновь с головой в рассчёты ушли.       Так что здесь мы с моим визави, можно сказать, одни и предоставлены целиком и полностью самим себе.       — Думаешь, нет смысла?       Я не спрашиваю, откуда он взялся на островке, который можно за пять минут пробежать вдоль и поперёк, и всё достоинство которого — склад глубокого хранения, да законсервированный добротный подземный жилой комплекс, затаившиеся в плотной каменной породе едва ли не с прошлого века. Может, военные в свои игрушки играют, может, Туманницы что задумали. И то, и то имеет место быть — силёнок у клыкастого — что у твоего инконика. А вопросы... Захочет — сам скажет.       — Если и есть — то очень мало, — отвечает парень. Он не ощущается человеком, хотя и выглядит вполне по-человечьи. Он не воспринимается как канмусу, хотя силами ничуть не уступает. Но нет в нём и намёка на Глубинность, и нет ни следа Тумана — иначе Аида или Соланж уже давно были бы тут. — Человечество не выстоит в борьбе с противником, способным восстанавливать популяцию в считанные часы и дни, — слишком разные весовые категории, слишком отличные друг от друга базовые наборы фазовых состояний и метрик.       Мне кажется, или кольца обвитого через торс кнута подрагивают вне зависимости от движений незнакомца?       — Фазовые... — Догадка посещает мгновенно: — поэтому Туманницы почти не могут им противостоять?       — И именно поэтому Дети Бездны не могут причинить вреда Дочерям Тумана. Они живут в одном потоке бытия, но на разных длинах волн, состояний... Словно сдвинутые относительно человечества, как мейнстрима, на фемтосекунды назад и вперёд — находя соприкосновение только через главный поток.       — Аида... Анубис говорила что-то подобное, но языком, безумно усеянным математикой каких-то запредельных порядков... Что, само собой, понимаю отнюдь не способствовало.       Жутковатая у него улыбка — и клыки верхние совсем не кажутся атавизмом. В комплекте с медово-янтарными глазами и вовсе создает впечатление крайне опасного противника.       — Их можно понять, — отвечает он. — Им привычно оперирование огромнейшими матмоделями, до понимания хотя бы поверхностных принципов которых человечеству — как до Луны раком. Отсюда и невозможность упростить некоторые моменты, не потеряв заключённого в них смысла.       — Откуда ты столько знаешь?       — Да я вообще много что знаю, — беззаботно улыбается парень. С запозданием протягивает руку: — Саша, можно просто — Песец.       — Песец — это фамилия?       — Состояние души и призвание, — ладонь у него горячая, невозможно крепкая, такая, которую Дева Флота точно не раздавит.       — Николь, — прослоупочив, уже представляюсь сам. — Но лучше Никки.       Стоим, молчим. Только камушки периодически взвизгивают, вырываясь из пальцев, да с шипением шлёпают по воде, уносясь в даль.       — А если просто — Ник? — И скалится так хитро, морда непонятная, как будто насквозь видит.       — Европейцы слили инфу? — В принципе, ничего ж секретного нет, но всё равно неприятно как-то. Осадочек, все дела. — Или из наших кто-то не в меру языкастый?       — Мне ваши эуропейсы в тестикулы не упирались, а на своих ты зря косяка давишь, я из ваших до тебя только очаровательную блондинку Эмден видел, и то — мельком и издалека.       Есть такая присказка: «3,14здит, как дышит». Вот и я чую, что что-то тут не то...       — Как же тогда ты её имя узнал, Песец?       — Так же, как твоё, — самодовольно лыбится клыкастый. — Вы слишком громко думаете, миледи. Ваши мысли буквально перестраивают ноосферу под себя, треск, я вам доложу, такой, будто исподнее у бога грома с непрофильной стороны рвётся на лоскуты, или кто-то в колокола бьёт с разбегу упрямой головой... Сомнительное удовольствие, в общем, если неподготовленным ухом слушать.       — А ты, значит, подготовленным слушаешь, Большой Ух?       — Специфика работы, — не моргнув и глазом, ответил Саша.       — И кем же ты работаешь, Песец?       — Эшу, — коротко пожал плечами парень, состроив такое выражение клыкастого лица, словно одним этим ответом произвёл чиноповышение товарища Очевидность из капитанов сразу в адмиралы. — Да не пучь ты так глаза, потом в нэте глянешь, чай, словари-то уцелели какие-нибудь. А вообще — вопрос: долго в сём чудесном тельце обитать собираешься? Или всё же есть желание вернуть угрюмость, вонючесть и волосатость, то есть все признаки труЪ-мужика?       — А куда ж я из него денусь-то? Отсюда, как в Конторе, хода нет — только в белых тапках в последний путь. А и была бы возможность вернуть тело — много от того пользы? Ну, тычинка там, все дела... Только пользы от члена в море? Все знают — Дух, Аватара корабля мужское тело не займёт, физиология не та, да резьба не такая... А воевать за спинами своих девчонок... Лучше уж сразу или пулю в висок или гранату в пасть, и вся недолга. Хотя бы стыдно не будет...       Клыкастый рассмеялся — негромко, но как-то очень уж задорно, даже заразно — и я сам, не удержавшись, растянул губы в улыбке, слишком уж чётко всплыла в памяти строчка из прочитанного не здесь и не тут романа: «Стоишь, как буй на именинах...» Только вместо именин — море, а вместо органа — тельце, нашпигованное колонией нанитов новейшего поколения. Говорят, новые инконики тоже по воде ходить учатся, даже бегают уверенно, но — сугубо по мелководью.       Саша же извлёк из набедренной сумки фляжку, с удовольствием сделал несколько крупных глотков, протянул тару ко мне. Напахнуло чем-то не то морозно-мятным, не то льдисто-огуречным — холодным и свежим, одним словом.       — Не сцы, не окосеешь, — Песец панибратски толкнул меня в плечо, качнул флягой. — Считай минералкой на стероидах.       Думаю, от пары глотков вряд ли что-то случится — особенно с поправкой на специфическую физиологию и метаболизм канмусу. Если уж металл порой проходит по категории деликатесов, а химикаты — по статье приправ, то от воды точно ничего не будет.       Саша же, оставив в моих руках фляжку, неторопливо прогуливался по берегу. Странный тип... На вид — килограмм под восемьдесят злых боевых мышц, движения плавные и текучие — Ари порой, в минуты максимальной готовности к стычке, движется так же, и Соня, и Влада... Песец передвигается совершенно бесшумно, словно нет под ногами, обутыми в массивные полувоенные ботинки, ни крупных зёрен песка, ни разнокалиберной гальки, ни подгнивающих водорослей и иных органических останков.       Я успеваю сделать глоток, а второй заканчивается скоротечным фонтаном и попыткой выкашлять из дыхательных путей инородную массу. Там, где стоял Песец, стоит беловолосая желтоглазая девушка, и одежда её точь-в-точь повторяет одеяние Саши. А самого парня и след простыл.       Девушка, склонив голову к плечу, участливо интересуется:       — Похлопать?       — Не... нха-дхо! — избавившись от избытка жидкости, утираю рот рукавом, протираю флягу о мягкую изнанку толстовки. В желудке разрастается ледяная звезда, вспыхивает, разом нагревшись до запредельных температур, и разливается по телу волной бодрящей, какой-то чудовищно активной энергии, на фоне которой и базовый, и даже спецрацион-ОК — всего лишь бледные немощные тени. Уняв кашель, одним глазом кошусь на девушку, вторым держу в поле зрения фляжку. Второй глоток, как и первый — не касаясь губами и языком горлышка — наука Ариэллы даром не пропала.       Передав чудо-напиток беловолосой, уже более детально оглядываюсь — нет нигде клыкастого, даже следы на песке — и те неявные, фиг по таким поймёшь, сейчас они оставлены были, или с конца прошлого шторма отпечатались.       — А где Песец?       — Ну, допустим, я — Песец, — весело скалит не менее клыкастые белоснежные зубы желтоглазая. — Но можно просто Саша.       Смотрю внимательнее. Одежда та же: куртка с шипастыми погонами, свободные брюки-карго с запредельным количеством карманов, по-армейски заправленные в высокие ботинки на толстой подошве. На боку висит черезплечная сумка, закреплённая ремешками на бедре, через торс наискосок — от левого подреберья через правое плечо — всё тот же кнут. Но росту в девице на добрых полторы головы меньше, хотя всё равно чуть-чуть выше меня; и весу в ней, навскидку, хорошо если с полста килограмм наберётся. Но рисунок движений идентичен — совершенно та же лёгкость и экономность, разве что пластичности, сугубо характерной для женского тела, прибавилось, да центр тяжести сместился. В остальном же — всё более чем узнаваемо.       — Да ну нахер! — закрыв глаза, я помотал головой.       — Не поможет, — участливым тоном поведала Саша, которая Песец нумер Два. Или, всё же, Один?       — Бред же! — не придумав, чем занять нервно подрагивающие руки, опустился на гальку, придавив хваталки задницей — всяко меньше лишних телодвижений получится.       — Бред? — как-то зло усмехнулась девушка и, плюхнувшись на пятую точку напротив меня, раскинула в стороны руки: — Посмотри, Никки, которая Ник, которая какбэ-девочка, но которая при том в мозгах стопроцентный какбэ-мальчик! Посмотри вокруг, девочка-корабль, чьё сознание и разум переплетены с душами служивших на твоих предтечах! Посмотри на Глубинных, на Туман — и скажи с чистой совестью, что это всё нормально и так и должно быть! Не скажешь. Потому что это всё — ни разу не бред, а всего лишь чуть-чуть специфичный кластер доменов мироздания, принадлежащих к материнской ветви Терра. Ты ведь понимаешь это, девочка-мальчик, девочка-корабль, загляни в себя, вспомни — прими. Ты помнишь прошлые жизни предтеч, тебе снится космос, ведь так? Ты, Ник-Николь, видела такое, во что они, остальные люди, просто не поверят. Неостановимый поток Пожирателей материи на околотках провинциальной разрабатываемой звезды. Ты сам потрошил звёзды, ты купал их в Танн-лучах, разбирал на составляющие — и, рассортировав, отправлял в родные миры. Ты слышал пульс варп-врат... Все эти мгновения не исчезнут во времени, как слёзы под дождём, даже когда придёт пора умирать!       — Чего ты хочешь?! — не выдержав напора, подаюсь вперёд.       Лицо Саши меняется — неуловимо быстро и незаметно: что-то заставляет отвести на миг взгляд, и вот изящные девичьи черты сменяет украшенная бородкой физиономия парня... Что-то отвлекает взгляд вновь — незначительное, но невозможно любопытное — и вновь вместо парня сидит напротив меня девушка.       — Я? Я всего лишь хочу, чтобы ты проснулся. Выбрался из уютной скорлупы. Кто тебе сказал, что мужчин-канмусу не может быть в принципе?       — Все так говорят...       — Пару тысячелетий назад все говорили, что Земля плоская, триста лет назад верили, что в Австралии все ходят на руках, а прыгать и вовсе нельзя, чтобы не упасть в небо; полста лет назад считалось, что власть дерьмократии в лице мирового гегемона — нерушима и неискоренима, и нет против этой жадной твари ни лома, ни приёма. Сегодня говорят, что в бой идут одни девчонки... — Саша, чьи метаморфозы закончились, зафиксировав его в образе парня, горько усмехнулся. — И ты веришь им?       Слова его царапали душу, зарождали сомнение... Жгли изнутри.       — А ты знаешь, Песец, сколько тут на берегу сидит мужиков — готовых хоть сейчас в бой? В бесполезный, беспомощный бой, где их, бляха-муха, размажут по волнам кровавой взвесью — знаешь, как они от отчаянья лезут на стены, понимая, что бесполезны чуть больше, чем полностью?! Не все могут уместиться в рассчёты береговых рельсотронных батарей, в артдивизионы, в группы огневой поддержки. Знаешь, что творится в их душах, в их мозгах, когда вместо них воевать уходят соплюхи, которым тупо не повезло стать прибежищем Духа и Душ кораблей?!...       Голос мой почти сорвался на крик — и речь оборвала звонкая пощёчина. Голову мотнуло, в глазах на мгновение вспыхнули тысячи светлячков, и я отчего-то понял — Песец сдерживался, и бил далеко не в полную силу — и, вложись он чуть больше в удар — скакать бы моей бестолковке по гальке и песку отдельно от тела.       Пощёчина отрезвила, а злость перекрыл страх — перед совершенно неизвестным, непонятным, таким, с чем никогда не сталкивались ни земной мой предок, ни космический. На его фоне ни феномен канмусу, ни Туман, ни Глубинные больше не казались НЁХ. Саша Песец — не человек и не корабль, не Дитя Бездны и не Туманник, нечто в непонятной, ничего не говорящей должности «Эшу», знающий столько и умеющий такое, что по сравнению с ним все остальные НЁХ — и не НЁХ вовсе, а так, покурить вышли...       Я не успел отреагировать на его движение, а в следующий миг он уже прижимался лбом в мой лоб, и сильные руки сжимали голову, не позволяя ни отдёрнуть её, ни попытаться хотя бы ударить.       — Посмотри на себя моими глазами, Ник, посмотри!..       Янтарь глаз засветился, чуть ли закапал из глазниц, а зрачки начали пульсировать — то сжимаясь в незаметную точку, то расширяясь так, что скрывали даже чёрную дужку.       — Посмотри, девочка-мальчик-корабль!       Я при всём желании не могу даже закрыть глаза — веки просто не движутся, словно приклеенные, а глаза... глаза прикованы к зрачкам Песца, что сужаются и расширяются в ритме чудовищного пульса...       — Посмотри моими глазами!.. — хрипит парень, а я уже ничего не вижу — всё внимание поглощают его зрачки, и пульсация их словно отсекает меня от окружающего мира, от звуков, от света, от температуры и ветра, от гальки, от скрипящего на зубах песка...       И я вижу.       Вижу!       Вижу так, как никогда до этого — даже в полной синхронизации с варсьютом и гостевым оперативным режимом сенсорно-вычислительного массива Анубис.       Тонкая девичья фигурка — это, очевидно, я. Восприятие идёт в каком-то совершенно ином спектре, и о том, что черты лица мои, догадываюсь скорее интуитивно, нежели рассмотрев детали. И тело прорастает в сдвиги — как в грани призмы — мириадами ярких нитей, и нити теряются в скосах и изломах плоскостей, и находятся в совершенно других, и нет возможности уловить взаимосвязь между ними, всё слишком хаотично и перекручено, но — ощущается не глазами, но душой — неуловимый признак сложнейшей системы. И нити эти, вырастая из тела, врастают в полупрозрачную исполинскую тушу, висящую над моими плечами, и в этой горе металла и оружия, масла и, некогда, живой плоти, — я узнаю себя. Осколок древности, до конца выполнивший свой долг — дредноут «Император Николай Первый»...       И сам корпус дредноута просто теряется на фоне другой массы металла — ещё более затерянной в прозрачных изломах незримых призм и постоянно движущихся плоскостей, и я узнаю другую часть себя, и даже имя... Имя, на миг вспыхнув в таких глубинах памяти, куда и заглядывать-то страшно, выжигает путь, наполняет силой, пониманием — и врезается в подкорку, вплавляясь, врастая, вплетаясь в ту личность, что есть я, и мозаика принимает почти что завершенный вид...       Звенит в голове, темнеет в глазах...       Но на исходе сил — воли! — успеваю увидеть то, что не мог узреть ранее: чудовищно огромную, сложную картину, меняющуюся, словно калейдоскоп, объёмную, многослойную, постоянно прорастающую новыми смыслами и векторами... Не сразу доходит: то, что вижу, есть варианты развития, варианты будущего, идущие из многомерного прошлого — и далеко не во всех из них присутствуют только хрупкие женские фигурки, скользящие по волнам. И на какой-то миг всё выстраивается в понятную, логичную цепочку взаимоувязок, событий, действий, триггеров, последствий — всего того массива мелких и незаметных шажков, что и приведут к данному результату. Всё просто и понятно... И откуда мы, и кто мы, и почему — вот так... И это понимание настолько тяжело, что — уже слишком.       Выпадаю в реальность, чувствую солёное на губах...       Пальцы мгновенно заливает красным, живым, липким и горячим.       — Что ж так хлещет-то?!       — Кажется, сенсорную перегрузку тебе обеспечил, — спокойным тоном выносит диагноз Саша и, задрав мою голову, щедро льёт из фляги на лицо. Жидкость шипит, пузырится, растекается по коже, смывая кровь... И оставляет после себя ощущение прохлады, чистоты, свежести — и адского мороза.       — Всё, всё прошло, — успокаивающе говорит Песец, и он опять — она. — Всё закончилось, Ник. Дыши глубже.       Глубже, ага. И без того хриплю так, словно выложился на полную, включая и второе, и сто второе дыхание. В лёгких клокочет, сипит, связки обжигает горячим воздухом, но перед глазами уже нет ни кромешной тьмы, ни разноцветных абстрактных пятен.       — И ты так... постоянно?.. — сидеть сил просто нет — и я ложусь. Острые камушки не доставляют никакого дискомфорта, гул родного моря успокаивает, и даже от резкого запаха гниющих водорослей не испытываю дискомфорта.       Саше незавершённый вопрос понятен:       — Так? — смеётся. — Нет, конечно. Это сильно упрощённая версия восприятия, с ней — почти что слеп.       Я ругаюсь — вяло, без огонька, сугубо заради того, чтобы стравить стресс. Впрочем, Саша, вновь он, одобрительно кивает: вольная вариация на малый петровский загиб ему вполне по душе.       — Выговорись, это полезно.       И я продолжаю. Аппетит приходит во время еды, слова приходят на язык быстрее мыслей — но эмоциональная составляющая стабилизируется с каждым впечатанным в воздух слогом. И отчего-то знаю, что внутренняя сеть не оповестит, не потревожит моих девчонок.       Я матерюсь в небо, прикрыв глаза, глядя внутрь себя, стравливая накопившийся дискомфорт. Знаю — это необходимо.       ...И потому не сразу ощущаю изменения рядом с собой. Чужая, чуждая аура — поверхностно знакомая... Тело реагирует раньше, чем сам успеваю сообразить. Миг — и там, где лежал, лишь оседает поднятое рывком облачко песка, да стучит друг о друга падающая галька, а я, сгруппировавшись, уже простраиваю варианты ликвидации Дочери Бездны.       Она из новой волны — это заметно и по более-менее адекватному взгляду, и по отсутствию рогов и явно выраженного биомеханического симбионта. Волосы заплетены в длинную косу, тело по самое горло заковано в белый комбез, лишь чёрный костистый воротник, заползающий симметрично на скулы, да щитки на груди — из привычного чёрного хитина. И глаза... Спокойные, не горящие внутренней яростью и злобой.       — Ник, я бы не советовал тебе поступать опрометчиво, — спокойно говорит Песец, и я только сейчас замечаю, как по-хозяйски лежит его ладонь на талии Глубинной.       — Если она шевельнётся в мою сторону — я буду драться! — Да, тяжело признавать, но — ауру её я чувствую. И такой мощи у рядовых Детей Бездны не встречал никогда ранее. Даже у они - слабее, у тех Химэ, что встречались - слабее...       — Мира не тронет Стерегущую-Берег, — спокойно говорит о себе в третьем лице Глубинная. — У Миры нет голода, у Миры нет жажды крови, Мире нечего делить со Стерегущей-Берег и её сёстрами.       Голос... Голос красивый, мягкий, влекущий... Почти как...       — Не обижай сестру Миры, Стерегущая-Берег.       Не может быть!       — Может, — кивает Песец, намекая, что я или думаю слишком громко, или же думаю исключительно вслух. — Объект Восемь, не забыла?       И я делаю то, чего не должен совершать в соответствии с любым протоколом Дев Флота, оказавшись в формации «одна канмусу против неизвестного типа Глубинной» — я расслабленно и устало сажусь на песок.       — Откуда информация-то, а, Песец?       — Краем уха слышал, — не моргнув и ухом, отвечает парень.       Смотрит на массивные часы, вделанные в почти неотличимый по фактуре и цвету от кожи наруч, на миг из глубин эпидермиса протаивает странно живая, подвижная татуировка, а кнут его — кнут сам собой приподнимает трёхгранное било, напоминающее хищную змею — и вновь опадает.       — Увы, Ник, пора нам и честь знать, — парень разводит руками. — Никак нельзя к ужину опаздывать, дражайшие супруги не поймут-с.       Саша делает короткий шажок... и тут же оказывается рядом, вмиг преодолев почти десяток метров.       — Разбуди Душу, Ник-Никки, разбуди!       Его рука накрывает мой лоб, от кончиков пальцев разбегается пьянящее тепло, а в голове становится тесно от внезапно хлынувшего потока сведений.       — Всё, что могу сделать для тебя, Ник, не нарушив Баланс и не привлекая внимания Хранителей и Тех, Кто Влияет — лишь поделиться информацией.       Череп буквально распирает изнутри потоком чужих знаний, мозг плавится, оплывает...       И всё успокаивается.       — Я ещё загляну в гости, Ник-Николь. А пока — используй полученную информацию во благо, — он протягивает руку, вкладывает в мою ладонь несколько очень тяжёлых, горячих жемчужин. — Просто сожми в ладонях, когда не будет сил понять.       — Что... Что ты хочешь взамен, Песец?       Саша отстраняется, едва заметно не кивает даже — указывает головой на Глубинную:       — Её мне вполне хватит. Считай, в расчёте.       С едва заметным хлопком он исчезает, взметнув облачко лёгкого песка, и тут же появляется вновь рядом с Дочерью Бездны.       — Мы уходим, Ник. Семь футов под килем, боец! — Он вновь скалит клыки, и на миг мне кажется, что за спиной его живут своей жизнью множество пушистых белых хвостов, а из-под белых прядей выбиваются не менее пушистые уши, издалека похожие на лисьи...       И оба они — непонятный Эшу и неизвестная Дочь Глубины — исчезают: без вспышек, хлопков и прочих спецэффектов. Лишь откуда-то из пустоты, что скрывается за омутом прозрачного воздуха, доносится его голос — и припечатывает:       — Ник — просыпайся!..              

***

             Хрипя, подрываюсь с койки, комкаю насквозь пропитавшуюся потом простынь. Сердце стучит как заполошное, долбится изнутри испуганной птицей в клетку рёбер...       Вспомогательная каюта дежурного офицера — одна отсыпается, пока напарница несёт вахту. Закуток небольшой, по факту — скорее даже, что-то сродни техническому помещению, в которое с трудом, но удалось впихнуть койку, столик да узкий бельевой шкаф.       Вытянув руку, ощупываю стаканы: ледяные.       Значит, скоро Соня придёт на пересменку.       Значит, сон...       Значит, всё приснилось...       Я смотрю на подрагивающие тонкие пальцы с аккуратными ноготками, на узкую ладошку, гладкую кожу.       В душе горько и немного обидно — казалось, что этот Песец и в самом деле не плод воображения. Грустно...       Смотрю на часы: до пересменки ещё треть часа, как раз успею влезть под душ и приготовить чай.       Встаю и слышу лёгкий стук — словно в полость, продавленную телом в матрасе, скатились что-то округлое количеством не менее двух. Медленно, как будто боясь разорвать тонкую ткань реальности, поворачиваю голову, старательно выгоняя из сознания наивную веру в то, что пригрезившееся всё же имело место...       Горсть слабо светящихся внутренним светом жемчужин — довольно крупных. В них пульсируют, плывут укрытые дымкой звёздочки... И бьётся... бьётся сила.       Торопливо сгребаю чужие жемчужины, лихорадочно заталкиваю в пустующую шкатулку — серьги-активаторы всё равно не вынимаю, буквально сросся с ними.       Дар — в шкатулку, шкатулку — во внутренний карман пояса. Чтобы не потерять, не забыть.       Время тикает.       Постельное бельё в жерло прачечного лифта, намокший, сырой от пота матрас — туда же. Короткий запрос полного нового комплекта у дежурного сервисбота, а сам — бегом в душ.       Ледяные струи воды приносят успокоение, охлаждают нервы.       Я смотрю на свои руки: узкие кисти, длинные тонкие пальчики с аккуратными ноготками... И вижу одновременно и другие руки: широкие ладони, более толстые, узловатые пальцы, рельефные костяшки... Словно поверх девичьих рук наложили голопроекцию мужских.       Значит, не сон...       Прислоняюсь лбом к приятной прохладе стенки, имитирующей белый мрамор. Губы сами собой расползаются в улыбке.       — Я... Я — смогу!       И ко мне приходит покой.