***
Запах гари, железа и чего-то неприятно сладкого разбудили Вон Юкхэя. Он повел носом, сморщился, веки задергались и открылись. Сначала он ничего не увидел и испугался. Вон шумно задышал, захотел поднять руку, но не смог и стал вертеть глазами, что пытались поймать хоть какой-то образ. Прошло не больше пары секунд, за которые он уже решил, что ослеп. Раздался голос. ― Все хорошо, сейчас ночь. Вон резко дернул головой в сторону и тут же почувствовал невыносимую боль, словно этим движением ему свернули шею. В глазах начало что-то вырисовываться и он заметил рядом фигуру. ― Темная ночь, ― добавил голос. Очень мягкий, тихий и спокойный. Успокаивающий. ― Чону? ― хриплым шепотом произнес Юкхэй, но снова ощутил ужасную боль и поморщился, застонав. ― Не болтай. А лучше и не двигайся. ― Что слу… ― с трудом выдавил из себя солдат, но Ким его прервал. ― Я же говорю тебе, не болтай. Ничего не случилось, ― он замолк и глубоко вздохнул, ― Закончилась для нас с тобой война ― вот что случилось. Вон нахмурился, пытаясь сфокусировать взгляд ― ночь была такой темной, ни луны в небе, ни звезд. Тучи всё перекрыли, а рядом ни света, ни огней и ни души. ― Мы умерли? ― прохрипел Вон. Чону начал смеяться, а закончил тяжелым тревожным кашлем. ― Еще нет. ― А где все? ― Все… ― он запнулся, прерываясь на вынужденный вздох, ― умерли. А другие ушли. Юкхэй ощутил, как боль физическая перерастает во что-то тяжелое внутри, еще более страшное и невыносимое. Он различал окружающую себя местность все лучше, видел верхушки деревьев, видел краем глаза очертания Чону, видел с другой стороны от себя разваленную часть землянки. ― Как ушли? Как… умерли? ― сипло прошептал он. ― Ушли, потому что скоро сюда придут вражеские солдаты. А умерли как… как и все на войне умирают, так и умерли. ― Нет, ― Юкхэй попытался замотать головой, но замычал от боли. Он захотел встать, но не смог, захотел дернуть руками, ногами, но ни одна часть тела его не слушалась. Вся спина изнывала от ужасной боли, что выстреливала с новой силой каждый раз, когда он вертел головой, ― Нет! ― зарычал он с хриплым вздохом, ― Нет! ― Не двигайся! ― Чону обвел руками его голову и прижал к земле так, чтобы Вон не мог шевельнуться. Тот заорал еще громче. ― Выпусти меня! Дай мне встать, убери свои руки! Нет! Они не ушли, не умерли! Я тоже пойду, я еще не умер! ― он кричал, срывая голос, рвался, вырывался сквозь невыносимую боль. Глаза заполонил туман ужаса, Юкхэй не чувствовал тела, он лежал здесь, живой мертвец ― и был живее всех живых. Сердце Чону обливалось кровью. Он не знал, почему так просто принял смерть, но теперь, видя такого товарища, пусть даже того, с которым они не ладили, его одолевало сочувствие и отчаяние. Он думал, что если не сможет успокоить Вона, то сам начнет сходить с ума. ― Юкхэй, успокойся, ― он даже не пытался его перекричать, просто настойчиво твердил над искаженным ужасом лицом, ― Успокойся! В какой-то момент припадок закончился. Вон замолк, хватая воздух ртом. Чону тоже замолчал, переводя дух. ― Неужели так оно... ― зашептал китаец. Он закрыл глаза и замычал от боли, душевной или физической ― уже не понятно. Чону выпустил голову и отстранился, чтобы не видеть чужие муки, и чтобы скрыть муки свои. На глаза наворачивались слезы. Он облокотился о камень за своей спиной, коснулся кровоточащего разрыва на боку и зашипел от боли. Юкхэй продолжал что-то шептать. ― Неужели умирать. Значит, была она права... Чону, уже почти отключившийся, уловил последнюю фразу и переспросил. ― Была права? ― Да, она была права. Недоумевая, Ким приподнялся, придерживаясь за бок и закашлялся. Звук этот глухо разлетелся по темноте и снова все стихло. Чону спросил. ― В чем была права? ― В том, что я не вернусь. ― Кто тебе такое сказал? ― прошептал Ким; он удивился, как подобное могут говорить солдату перед войной. ― Моя невеста, ― захрипел Юкхэй, ― Я спросил, будет она писать мне письма? А она сказала: «Мы с тобой больше не увидимся, не хочу я писать покойнику». Чону застыл. Боль этой фразы передалась ему физически. Все пазлы неразгаданной истории, наконец, сложились перед ним. Он ощутил эту пустоту, эту дыру в душе молодого солдата, с которой он вынужден был жить, воевать и идти на смерть. Увидел её черный след в каждом издевательстве, в каждом избиении и провокации. Чону был поражен и не знал, что ответить, а Вон добавил. ― Ты, кажется, еще выживешь. ― Нет. ― прокашлялся Ким, ― Не выживу. ― Но если выживешь.. ― тяжело начал Вон, ― Ты же постоянно письма кому-то пишешь? ― Матери я пишу. ― Матери ― это хорошо. ― Юкхэй чему-то улыбнулся, ― Правда легче от этого становится? ― Да. ― А она отвечала? ― Пока ни разу. Юкхэй вздохнул. Его разум туманился все больше, боль медленно отходила на второй план. ― Тогда, если выживешь, ― он прервался на короткий стон, жмурясь, и с тяжелым вздохом продолжил, ― Напиши мне письмо. Чону, держа свой разорванный бок, поглядел на него, но возражать в предсмертный час не стал. ― Хорошо. Ты прочтешь? ― Когда-нибудь прочту, ― горько усмехнулся китаец, ― В том месте, куда отправляются все письма, что не доходят до адресатов. ― Тогда, ― Чону сглотнул тяжелый ком, ― Если там будет много моих писем, что я писал матери, ты их тоже сохрани, хорошо? ― Хорошо. Рядовой Вон Юкхэй закрыл глаза, одними губами прошептал «прости меня», а после ощутил, как невыносимая боль, наконец, стала утихать. Сидящий рядом Чону откинулся на камень. Он нащупал рукой смятый листочек в кармане и улыбнулся. Последнее свое письмо он передаст матери лично в руки, подумал Чону, и с облегчением, с чувством невыразимой свободы и благоговения, закрыл глаза.Глава 3. Письма.
11 мая 2018 г. в 19:58
Чону писал письмо.
Карандаш выскальзывал из пальцев ― слишком короткий, исписанный практически полностью, но это то еще счастье, что он у него вообще был. Сосредоточенное выражение его лица время от времени хмурилось, пока он старательно чиркал аккуратные буквы по грязному и смятому клочку бумаги. Связной, переносящий письма, должен был вот-вот покинуть лагерь. Чону хотелось успеть рассказать всё. Описать предстоящую битву, описать битву минувшую и то, как ранили его товарища. Меньше всего ему хотелось рассказывать про взрывы, про дробь автоматов и про оглушительный, сотрясающий землю танковый снаряд. Вместо этого, Чону писал о том, как красиво небо по вечерам и как пустынно тихо по утрам в лесу. Он не писал, что пыль во время битвы поднимается так, что ни неба не видать, ни солнца. Что от грохота пулей и гранат уши закладывает на несколько дней, и что его трясло сутки, когда в паре метров в воздух подорвался его товарищ.
Также он не писал, как рядовой Вон Юкхэй, который плохо говорил по-корейски, постоянно над ним издевался. Зато военный врач Цянь Кун всегда его поддерживал и успокаивал. Как два человека одной национальности могли быть такими разными?
Из китайской армии в их роте был еще один, Дун Сычен. Они никогда не разговаривали, правда, Чону часто замечал, как тот самый Вон Юкхэй издевался и над Сыченом.
На самом нижнем краю листка Чону дописал:
«Люблю тебя, мама. Страшно хочется немного жареного картофеля. Надеюсь, получу ответ в этот раз. Расскажи мне в нем, почему война не только на поле боя, но и здесь, внутри, в собственном же лагере? Разве можем мы победить, когда воюем друг с другом?»
В землянку заглянул рядовой Дун Сычен. Чону поднял голову и привычно накрыл ладонью листок на коленке. Вошедший растерянно огляделся, пробубнил неразборчивые извинения и уже хотел выйти, но Чону его остановил.
― Что ищешь?
Сычен застыл, пытаясь сообразить над ответом ― чужой язык ему все еще давался с натягом, с большим трудом, в отличии от других двух китайских солдат. Он помотал головой, решив, что передумал и снова собрался уходить. Чону уловил в его глазах некую нужду, а потому добавил.
― Я могу помочь?
Раздумья китайского солдата длились недолго. Сычен кивнул головой, а после все-таки зашел и подошел ближе. Чону по привычке сложил листочек, пряча написанное в своей ладони. Замечая это действие, Сычен поднял извиняющийся взгляд, а после указал на чужую ладонь.
― Тебе нужно мое письмо? ― удивленно спросил Чону, непроизвольно сжимая пальцы.
Дун тут же помотал головой и ткнул более конкретно. На карандаш.
― А, это? ― Ким озарился мягкой улыбкой и поднял маленький карандашик в воздух, ― Хочешь написать письмо?
Сычен кивнул и ответил робкой, но мягкой улыбкой. Он присел рядом, уперся ладонями в свои колени и замер, вопросительно взглянув на Чону. Тот тоже смотрел на него недоумеваючи, неловкое мгновение они молчали.
― Бумага, ― с небольшой запинкой произнес погодя Сычен и Чону тут же воскликнул, кивая головой.
― А, точно! ― он торопливо озарился вокруг, похлопал себя по форме и достал из одного кармана маленький скомканный листочек. Подул на него, попытался распрямить и очистить от грязи и пыли, что копилась в складках одежды из-за постоянных сражений.
По выражению лица китайского солдата было заметно, что он не очень рад получить такой пергамент. Чону сконфуженно улыбнулся.
― Других нет. Сам пишу на этих.
Сычен поднял глаза и улыбнулся в ответ, располагаясь поудобнее.
― Спасибо, ― прозвучало почти без акцента, Дун взял листок.
Карандаш он тоже забрал и Чону уже хотел выйти ― для него написание письма было процессом личным, откровенным, но Сычен приступил тут же, не обращая никакого внимания на чужое присутствие. С несвойственной его тихому образу дикостью заметалась кисть над бумагой, сжимающая маленький грязный карандаш. Впрочем, Чону понял, что все равно не знает китайский, а потому не смог бы прочесть написанного. Тут же он почувствовал себя глупцом, когда вспомнил, как прятал свое письмо от Сычена.
Голоса на улице стали громче, послышался топот, шум, волнение, и к ним в землянку заглянул рядовой Вон Юкхэй.
Он не сразу разобрал, кто в ней находился. Нырнул головой, объявил приказ, и хотел было выйти, но остался.
― Строй на улице! Будут выдавать ордена! ― раздался хриплый бас, по которому даже слепой мог бы определить высокого, крепкого, молодого и здорового солдата. Вон Юкхэй был таким, и таковым себя ощущал. Энергия в нем билась через край, никто не сомневался, что этот парень пройдет войну до конца.
Он заметил своего товарища, китайского солдата ― Дун Сычена, и своего неприятеля ― Ким Чону.
― Ничего себе компания, ― насмешливо сказал Юкхэй и зашел в землянку, забывая об исполнении приказа.
Чону нахмурился и приподнялся со своего места. Сначала для того, чтобы отправиться на строй, а теперь уже в качестве защитной реакции. С Воном у него были крайне напряженные отношения. По какой-то неизвестной причине Юкхэй невзлюбил Чону. Буквально, с первого дня их знакомства. Тогда Ким сидел в грузовике, покачивался, и строчил письма матери на коленке. Напротив сидел Юкхэй и странное недовольство, исходящее от него и направленное прямо на Чону, ощущалось, не поднимая глаз.
― Подружке пишешь? ― глядя исподлобья, насмешливо и вызывающе произнес Вон.
Чону неторопливо поднял голову. Он не боялся его, хотя и понимал, что в случае стычки останется хорошенько подбитым. Такое поведение казалось ему глупым, детским и в наивысшей степени непонятным.
― И что, если так? ― мягкий голос Чону лишь попытался прозвучать грубее, но и этого хватило Юкхэю, чтобы вскочить со своего места. Он набросился с кулаками, вмазал с завидной точностью прямо в челюсть, но удар, как измерил Чону, был не так уж силен, каким казался.
Ребята, сидящие с ними в грузовике, повскакивали и облепили Вона. Чону никто не трогал, потому что он не собирался давать сдачи. В тот день обоим им влетело от командира.
После произошло еще несколько неприятных инцидентов. Правда, теперь Ким благоразумно игнорировал все провокации молодого солдата. Он не пытался узнать, в чем дело, не пытался заговорить или подружиться. Просто делал вид, что Юкхэя вообще не существует. С заселением в лагерь это стало труднее. Рота редела, и Чону думал, что это должно было сплочать выживших, но все становилось только хуже. По отношению к нему, ― из-за того, как Юкхэй его задирал, становясь все большим авторитетом в роте, некоторые солдаты начинали относиться к Чону с таким же пренебрежением. Они прозвали его «писакой» и «слабаком» за то, что он постоянно писал кому-то письма. Чону так и не мог понять, что в этом плохого и почему он попал именно в ту роту, где за письма тебя могли избить.
― Сычен, ― грубо начал Вон, ― Тебя этот писака заразил?
Дун, между тем, наконец отвлекся. Он встал со своего места и сказал по-китайски.
― Мне надо было написать письмо.
Юкхэй сморщился, окатил Чону недоверчивым взглядом и снова посмотрел на Сычена.
― Ты серьезно? ― он нахмурился, и, не дожидаясь ответа, выплюнул с невыразимым презрением, ― Еще один. Набрали себе подружек перед армией, как будто не на войну собрались, а черт знает куда! ― его голос повышался, ― Только и делаете тут, что романчики свои пишете. Нет бы ружья чистить, тренироваться, отжиматься. А они прячутся по землянкам и пишут, пишут, пишут! Никакой пользы от вас!
― Рядовой Вон Юкхэй, ― внезапно раздался суровый голос старшины, заглянувшего в землянку, ― Чего это ты о пользе глагольствуешь?
Все три солдата быстро выпрямились, поворачиваясь к старшине, главнокомандующему ротой, Со Ёнхо. Тот, хмурясь и любопытствуя, оглядел присутствующих.
― Я тебе какое задание давал?
― Оповестить всех о сборе! ― четко и громко, как положено, произнес Юкхэй.
― Ну и какого ты тут застрял?
Китаец притих. Ёнхо заглянул за его спину, оценил обстановку, посмотрел на Чону, потом на Сычена и, хмыкнув, снова остановился на Юкхэе.
― Вот ты о пользе говорил, Юкхэй. А ведь эти двое получают сегодня орден, а ты нет.
Вон вздрогнул. Глаза у него вспыхнули огнем, тело пережило мучительную дрожь, еле сдерживающую взрыв эмоций.
― Чону четверых уже завалил, Сычен двоих. А ты пока ни одного. Может тебе тоже письма начать писать? ― старшина улыбнулся, но никто не засмеялся.
Юкхэй дышал тяжело, держать все в себе агрессию становилось труднее, но авторитет и важность главнокомандующего его сдерживали. Если бы его поймал помощник Ёнхо, командир Ли Тэён, Юхкэй подумал, что вот ему бы он точно врезал с размаху.
― Если это пойдет во благо нашей армии, то начну, ― снова так же громко и четко отозвался китаец.
Чону услышал в голосе едва ли уловимую тряску, эмоцию, гнев. В голове мелькнуло, что после этой беседы, Юкхэй вполне может просто избить Чону, за одно и Сычена. Для него это было в порядке вещей.
― Хвалю за такое рвение, ― спокойно добавил Ёнхо и пошел к выходу, ― А теперь все быстро на строй!
Вышел главнокомандующий, вышел Сычен, вышел Юкхэй и последним вышел Чону. Он остановился ― какая-то мимолетная тревожность закралась в душу, мгновение слишком тихое и мрачное, он поднял голову к небу и услышал тихий гул, до боли знакомый и предвещающий смерть.
― Истребители! ― уже выкрикнул кто-то из солдат. Чону завалился обратно в землянку. Тут же за ним ввалился Юкхэй. Они успели только взглянуть друг на друга, как раздался взрыв и все потухло.