Неполноценная любовь

Моя история является причиной насмешек и издевок. Как бы неприятны не были эти вспоминания, я вижу тот последний разговор с матерью каждый вечер перед сном. Я знаю — ничего не изменить, но каждый раз представляю, насколько бы лучше стола моя дальнейшая судьба, если бы я не говорил слишком много. В тот вечер шёл сильный проливной дождь. Домой я пришёл поздно, уже за полночь. Вся одежда промокла насквозь, а я дрожал и клацал зубами так, будто вышел покурить зимой на балкон в одних домашних шортах и футболке. Мама смотрела на меня ни злобно, ни расстроено — в её глазах читалась только усталость и разочарование во всем. Я опять не оправдал её надежд и ожидал очередной лекции, как вдруг эта женщина, вяло поднявшись со стула, спросила: — Где ты был? Я слабо выдохнул и начал рассказывать ей, как гулял после занятий в парке на другом конце города, потому что услышал от однокурсников, про новый супер крутой тир. Стрельба являлась моей страстью, ибо каждый раз спуская курок, я чувствовал некое освобождение или даже, возможно, удовлетворение. Это был мой антистресс. — А затем начался ливень. Я думал, что он скоро кончится и решил переждать его в ресторанчике… — при своём рассказе я активно жестикулировал руками и пытался сделать как можно более убедительным голос. Но что-то шло не так. — Все слухи про тебя правда? — перебила она меня. Долгий и пронзительный взгляд её глаз, таких же тёмных, как у меня, бросал в нервную дрожь. Я молчал. — Отвечай, засранец! — зачем-то, она повысила голос, что ещё сильнее пугало меня. Начали подрагивать руки. — Какие именно? Их много. — общество меня не принимало, никогда. Оно нещадно пыталось выплюнуть меня, даже не успев попробовать на вкус. Я изгой. Всегда был им. Ни в школе, ни в колледже — нигде у меня не было друзей, людей, что хотя бы на миллиметр захотят приблизится ко мне и понять всю ту боль, что я чувствую изо дня в день. — Не смей косить под дурака! Ты знаешь, о чем я. — мама подошла ко мне и, стоя почти вплотную, заглянула в глаза. — То, что ты спишь почти со всеми, кто тебе предложит деньги. То, что ты прослыл самой популярной шлюхой в районе. То, что ты продаешь наркотики и сигареты сверстникам и, что хуже, малолеткам. То, что ты, мой сын, ведёшь себя так не подробно. — она говорила спокойно и холодно, не выражая никаких эмоций. Я дрожал. — Я, конечно, поняла бы, если бы ты делал всё это, чтобы заработать денег для семьи, отдавал их мне. Но ты же не дал мне ровным счётом ничего! Я молчал. Отца я не помнил. Не из-за того, что был маленьким при нашей последней встрече, а потому что старательно пытался забыть его. Я ненавидел человека, что испортил мне психику. Когда мне было десять лет, мой отец опять пьяный заявился домой. Он кричал на нас, бил посуду и мебель, а ещё меня с матерью. Я забился за диван и плакал, просил все существующие силы, чтобы он меня не нашёл. А он нашёл. С грохотом откинув тот диван, он схватил меня за шкирку и потащил куда-то. От него пахло перегаром и табаком. Он тяжело дышал и перехватил мою рубашку посильнее, чтобы не было возможности сбежать. — Если твоя мать не даёт, то ты дашь… — злой и самодовольный голос. По какой-то случайности или шутке вселенной, у меня такая же манера говорить. Почти со всеми, кого я встречаю, ибо ненавижу этих людей — у них всегда все хорошо, а я вынужден жить с дырой в душе и отсчитывать дни до следующей «зарплаты». Сколько бы я не плакал, сколько бы не просил его отпустить меня — всё без толку. Даже спустя пять лет я помню всё: боль, крики, отчаяние и равнодушный взгляд мамы, которая только погладила меня по голове и сказала, что значит, так было угодно вселенной. Вселенной было бы лучше, если бы я не рождался. В тот вечер отец сильно напился, взял ключи от машины и уехал кататься в город. Через час нам позвонили и сказали, что его машина на полной скорости врезалась в грузовик, ехавший по встречке, и упала с моста. Я не ездил на его опознание. Не потому что мать заботливо пыталась скрыть от моих глаз его раздутый после воды труп, а потому что я не хотел больше видеть его лицо. Я собрал всё его вещи и фотографии и закопал на кладбище, рядом с могилой. Пусть всё его останется в сырой земле. И эта мысль не выходила у меня из головы многие годы. Ведь, знаете, что это человек оставил ещё после себя? Меня. Да, именно меня. Я ненавидел жизнь, которую получил, будучи развившись из его семени в утробе матери, которую, к слову, я тоже ненавидел с того дня. Сколько бы способов я не перепробовал, сколько бы раз не надевал на шею петлю или бы не шагал с моста — я, сука, всё ещё жил. Мучило больше даже не мысль о том, что я настолько никчемен, что даже умереть не могу, а вопрос: «Зачем я живу?!» Мне только и говорили: «Ты испорченный ребёнок, ты не ценишь свою мать и её старания!». Не ценю мать? Да вы хоть знаете, старалась ли она ради меня или нет? Она водила домой разных замужних мужчин, споиных в усперть, спала с ними, а на утро говорила, что мол, если они не заплатят ей, то она пойдёт к их женам и всё расскажет. Она обещала разрушить чужой брак, чтобы купить себе бухла и забыться. К слову, именно у неё я взял эту идею — давать другим, чтобы дали тебе. Благодаря этому, я не умер от голода или из-за драки с бомжами, побираясь на помойке. И вот сейчас, стоя передо мной и глядя прямо в глаза, она говорила меня, что я не даю ей денег на нужды. Ненавижу. — Послушай… Мне эти деньги… Самому нужны… — зачем-то, я решил сказать ей всё здесь и сейчас. Слишком много я молчал. Слишком долго тянулись эти пять лет. И я сказал ей всё, что накипело, всё, что было на душе. Она спокойно слушала, изредка кивая и тяжело вздыхая. Когда я закончил, села обратно на стул, скрестив руки и закинув ногу на ногу, сказала: — Вот уже пять лет… Пять гребанных лет ты не называл меня «мамой»… — она тяжело вздохнула. — Ну и не нужно… — она пожала плечами и отошла к старому комоду (к слову, у нас в доме всё было старое и потертое), что-то долго в нем искала, а когда нашла, то протянула меня со словами: — Больше ты мне не сын. И вот я здесь, в этом приюте, чистым и свежим, по сравнению с моим старым домом, конечно же. Я помню, как в тот вечер дождь барабанил в окно. Я помню, как забрал свой паспорт из её рук и, не зная радоваться или в панике бросать ей в ноги и просить прощение, стоял в ступоре несколько секунд. Потом кратко кивнув и выдавив «спасибо», ушёл в свою комнату и начал собирать вещи. На следующий день, она оставила меня у стен приюта, единственного в городе (уверен, если бы был выбор, она точно выбрала вариант похуже) и, пожелав удачи, скрылась за ближайшим перекрёстком. Все документы на меня были переданы директору, которые очень ответственно и педантично сложил их в отдельную папку и убрал на полку. — Отлично! — он сел за стол и, поставив руки на локти, облокотил на них подбородок. — Как ты говорил твоё имя? Сюдзи Цусима? — его тёмные глаза сверкали под редкими прядками челки, спадающих из зачеса на лицо. — Многие ребята, при поступлении сюда, желают сменить имя. Ну, знаешь, плохие ассоциации и всё в таком духе. У тебя есть такое желание? Я замер. Сменить имя? Как будто, мне предложили поменять реальность. От волнения у меня загорелись уши. — Только хорошо подумай! — вздохнул он. — Дазай! — вскрикнул я, сам испугавшись своего напора и решительности. Сбавив обороты, я произнес: — Прошу прощения. Осаму Дазай. Пожалуйста.

***

Уже почти два месяца я живу здесь, в месте, где всегда накормят, где приятно пахнет чистотой, где не нужно прятаться под несколько одеял, чтобы не отморозить конечности. Попав сюда, я ощутил то, чего не чувствовал… Дайте-ка подумать… Пожалуй, никогда. И это была забота. То слово, что бросила в холодный пот в детстве от осознания, что я никогда не вкушу этот запретный, для изгоев вроде меня, плод. Наш директор, Мори-сан, в бывшем врач, имел привычку проверять всех своих подопечных раз в месяц. И, словно по часам, раз в месяц он устраивал личный медосмотр каждого ребёнка. Видели бы вы, как лицо его перекосило от первого взгляда на моё оголенное тело — испещренная шрамами кожа, которую я всегда старательно скрывал под одеждой, настолько его поразила, что мужчина перенёс на следующей день запланированый осмотр детей и провел со мной много часов за беседой. Я рассказал всё. Всё, что посчитал нужным. — И ты… Ты действительно пытался убить себя? — ахнул он. — Ты так юн! — Ох, Мори-сан! Жизнь не обратила на это внимание! — я улыбался так, словно мы говорили не о смерти, а о чем-то более приятном. Хотя… Наш разговор был мне довольно приятен. Не видя ничего плохо в своих словах, я вёл себя очень спокойно и естественно. Мори-сану это очень не нравилось. Мужчина даже предложил пропить мне курс антидепрессантов. — О, не стоит! — я поднял правую руку, чтобы успокоить его, так как бывший врач уже тянулся к полке с медикаментами. И всё же, было то, о чем я просил Мори-сана — бинты. Обычные медицинские бинты. Раньше, когда я ходил в колледж, то всегда перевязывал места, где видно «изъяны». Впоследствии, данное занятие превратилось в манию — я хотел перебинтовать всё тело, а если не делал этого, то будучи даже одетым, чувствовал себя так, словно щеголяю с голой задницей.

***

Время давно перевалило за полночь, и я опять не могу уснуть. С малых лет меня мучили кошмары, из-за которых веки моих глаз навсегда останутся с не здорово лиловым оттенком. Я измождено вздохнул и залез головой под подушку. Во всем корпусе господствовала тишина, нарушаемая мирным сопением из крыла девушек и не громким храпом из крыла мальчиков. Я сел в кровати. В комнате помимо меня было ещё трое ребят. Несмотря на предложение Мори-сана переехать в отдельную комнату, я отказался. Возможно, потому что любил наблюдать за спящими. На соседней кровати спал мальчик, который был на два года младше меня — Акутагава Рюноскэ. Худой, невзрачный, но очень преданный и заботливый. Он был тихим и довольно приятным собеседником, но стоило кому-то обидеть его сестру, Гин, как тот сразу же превращался из милого тихони в свирепого ратвелира, способным если не забить тебя до смерти ногами, то порвать зубами сухожилия. Сама же Гин была точь-в-точь, как брат. Самое страшное для этой малышки было расстаться с братом. Из-за этого ей приходилось притворяться парнем и жить в мужском крыле. Я полюбил этих двоих так, будто те были мне родней, а они в ответ полюбили меня. Мне хотелось назвать их своей семьей, но я не решался произнести этого — знал, какой ценой ребята попали сюда, какие издеваться и унижения они претерпевали в прошлом от родителей. Но несмотря на всю ваниль, был тот, кого я бы ни за что не назвал своей семьей. Ни при каких обстоятельствах. Даже если бы от этого зависела судьба всего мира! Этим самым человеком являлся низкий рыжий ублюдок Чуя Накахара. Это была гниль, что не упускала возможности постебаться или унизить, напомнить мне моё прошлое или тыкнуть в шрамы на шее (неудачная попытка повешанья). Так и тянулись дни, такие беззаботные, незаметно сменяющие друг друга. Здание приюта состояло из двух корпусов, соединяемые между собой коридором. Первый корпус был жилым и делился на крыло мальчиков и девочек. Во втором находилась столовая, библиотека и огромный актовый зал. Моим самым любимым местом в этой дыре являлась пыльная дальняя стенка библиотеки, где стеллажи соприкасаются, образуя небольшой карман, который не видно со стороны. Там я мог спрятаться ото всех и углубляться в свои фантазии о будущем. Все же людей я боялся до сих пор. И особенно его. В детстве меня часто избивали сверстники. Хотя, с годами мало чего изменилось. Даже когда я попал в приют, это не прекратилось. У каждого попавшего сюда своя история жизни — домашнее насилие, раннее сиротство, кто-то просто сбежал от родителей, а от некоторых отказывались или бросали ещё в роддоме. Никто никогда не будет вникать в твои проблемы, сопереживать. Нет, ни за что. Дети просто будут вымещать на тебе злость.

***

С самого утра у меня было плохое предчувствие. Я знал — этот день обязательно попадёт в чёрный список. Так и произошло. — Эй, Скумбрия! Куда намылился? Господи! Это странное прозвище, произнесенное таким раздражающим голосом. Меня начало лихорадить, когда сзади раздались быстрые шаги. Он схватил меня за руку и, резко развернув к себе, швырнул в стенку. Я жмурился от боли удара головой об бетон, а его наглая рожа нависала надо мной. По лицу ублюдка расползалась улыбка. — Только не говори, что сейчас заплачешь, — эта манера говорить, это выражение лица, эти сильные руки, которые опираются сейчас по обе стороны от моей головы — всё это я ненавидел. Я пытался было что-то возразить, но мой голос непроизвольно дрогнул. Раздался громкий смех. За спиной рыжего ублюдка послышались голоса: — Эй, может, отойдешь уже? Парням нужно выпустить пар! Его глаза недобро сверкнули. Чуя медленно повернул голову в бок, откидная свирепым взглядом собравшихся. Их было человек восемь, ни меньше. Меня охватил дикий, животный страх. Меня ещё никогда не били столько людей. Ну что ж, что-то всегда бывает впервые. — Я сам. Мои уши резало от этого тошнотворного звука. Я поморщился. А затем мне прилетел первый удар. Знала с ноги в живот, потом удар коленом в нос. Я уже давно лежал на полу, не в силах даже защищаться руками, а он всё сокрушал на меня удары. Единственное что я мог, это отплевывать кровь, что собиралась у меня во рту неприятно металлическим привкусом. — Эй-эй! Достаточно! — кто-то из стоящих на стреме пытался остановить рыжего, но тот никак не мог успокоиться. Уж такой я лакомый кусочек. — Чуя, остынь! Ты убьешь его! Убьёт? Из последних сил я открыл глаза и посмотрел на его лицо, которое перекосило от ярости. В голове пульсировала только одна мысль: «пожалуйста, убей… Убей меня!». Но он лишь наступил грязным ботинком мне на щеку и, тяжело дыша, сказал: — В следующий раз не попадайся мне на глаза… Отброс! Я никогда не понимал, за что ко мне было направлено столько ненависти. Вот и сейчас, лежа там, на полу приюта, я, мучайся от сильной боли во всем теле, задыхался от собственной крови и проклинал производителей душевого латекса.       «Нежеланный ребёнок. Ты мне не сын!»       «Ты никому не будешь нужен»       «Мы не хотим дружить с тобой, уходи! »       «Да когда же тебя переедет машина?! Достало видеть твою рожу!» Я слышал это каждый день.

***

Спустя какое-то время меня нашёл Мори-сан, который случайно проходил здесь. — Дазай! Дазай, ты меня слышишь? — он похлопал меня по щекам и положил голову на изгиб локтя. Так я, полностью беспомощный и ничтожный, лежал в руках директора и пытался понять, что мне делать дальше. Меня отнесли в медкабинет, обработали раны и ссадины, проверили на целостность зубы. Мори-сан нежно ощупывал каждую кость. Его лицо было напряжено, брови сдвинуты к переносице. Таким и должен быть хороший врач, которому люди должны доверять свое здоровье и жизнь. Мне же было плевать. Теперь точно плевать. — Так, Дазай-кун, встань, пожалуйста. Ты можешь встать? Я послушно поднимаюсь, но тут же ложусь обратно из-за сильной боли в боку. Меня душит кашель. — Так, понятно. — мужчина отходит к шкафу, достаёт белый чемоданчик и идёт обратно. Этот чемоданчик я знаю, как свои пять пальцев. Сейчас крышка с щелчком откинется назад и… — У тебя перелом ребра. Покажи, где болит. — осматривает больное место, несильно, чтобы не причинять боль, изучает длинными тонкими пальцами. — Ребра… Сломано два ребра… Меня накормили таблетками обезболивающего, от которых клонило в сон. Мори-сан разрешил мне поспать на диване в его кабинете, ибо к себе в комнату идти по понятной причине я не хотел. Я лёг и сразу провалился в глубокий сон. Впервые за долгое время. Но ничего не могло быть так гладко, как хотелось бы. Я сижу на полу в тёмной комнате. Всё моё тело дрожит от страха. Я знаю — он придёт сейчас. Придёт и ударит меня по лицу, оставив на нежной детской коже ярко-фиолетовый рубец. И никто не заступиться. Я изгой. Я один. Я слышу тяжёлые приближающиеся шаги. Дверь в комнату открывается, и я непроизвольно замираю. Отец идёт прямо на меня, постепенно ускоряя шаги, берет со стола пульт от кондиционера. Он заносит руку назад, готовясь к удару: «Ты бесполезный! Я лишь трачу деньги на твоё пропитание. Из-за тебя, сопля, я меньше пью саке! Умри! Я просыпаюсь в холодном поту, в горле замирает крик. Опять кошмар. Чьи-то сильные руки сжимают мои плечи и приятный голос, выводящий из липкого ужаса сна. — Мори-сан… — Проснись, нам нужно кое-куда сходить. Приведи себя в порядок. Я не задаю лишних вопросов и лишь делаю то, что от меня требуется. Я даже представить себе не мог, куда мы идём, пока передо мной не предстал огромный актовый зал. Всё, и девушки и парни, были здесь. Кто-то стоял, облокотившись об стенки, кто-то сидел на полу — мест катастрофически было мало. Среди толпы было не трудно заметить мерзкую рыжую макушку. Чуя вместе со своей компанией быдланов, стояли у стены и нервно поглядывая на меня о чем-то перешептывались. Не трудно было догадаться о чем именно — за такое могли посадить в карцер на несколько дней, а то и недель. Так же среди всех остальных ребят я заметил Акутагаву, который пробирался ко мне сквозь толпу, волоча за собой беднягу Гин. — Дазай-сан! Дазай-сан! — парень выбежал ко мне навстречу. Его глаза были сильно расширены от ужаса, при виде ран, полученных при недавнем «нападении». Брюнет хотел было что-то спросить, но его лишь грубо отстранили, чтобы дать пройти мне с директором. Проходя мимо, я бросил парень взгляд, мол прости, я сам не понимаю, что тут происходит. И он кивнул. Чтобы ни происходило, малыш Акутагава всегда понимал меня без слов. Как только я взобрался на невысокую сцену, Мори-сан повернулся к сидящим в зале, поднял вверх одну руку требуя тишины. Как только всё утихли, мужчина громко произнёс: — Сегодня утром произошло жестокое нападение на этого молодого человека, — директор жестом показал на меня, и в тот же момент в мою сторону было устремлены тысячи пар любопытных глаз. Я поежился от неприятного чувства (я ведь уже говорил, что боюсь людей?). — Кто-то очень зверски избил этого мальчика. Когда я нашёл его, то парнишка был уже без сознания. Я хочу знать, кто это сделал. Если человек, который позволил себе такое не встанет и не выйдет к нам на сцену, то меры, принятые мной будут очень жестокими. — все молчали. Молчали даже те, кому было глубоко наплевать на происходящее. «Ужесточение мер»? Насколько я знаю, такое в приюте было только один раз, когда какой-то спятивший псих порезал нескольких ребят. Зал наполнился скрипом кресел. Парни и девушки вертели головами из стороны в сторону, пытаясь найти ту самую мразь, что посмела сотворить со мной такое. — Ну, хорошо! Ты, совершивший такой поступок, должен понести соответственное наказание. Месяц в карцере, без света и тепла. Единственное общение, которое ты будешь получать это диалоги со своей совестью. Меня зовут Осаму Дазай. Мне 15 лет. Всю свою жизнь я подвергался жестоким избиениям и насилию. Но ещё никогда не думал, что кто-то, причинивший мне боль, будто страдать больше, чем того заслуживает. Я привык страдать и принимаю это как должное. В силу своего несчастного детства, я не могу терпеть, когда кто-то несчастен. Особенно из-за меня. Тем временем Мори-сан развернулся ко мне: — Дазай-кун, скажи, кто был тем человеком? Решение пришло ко мне тут же и, не задумываясь о последствиях, я выдал первое пришедшее на ум: — Никто. Я сам упал на мокром полу и сломав два ребра. — я повернулся к директору и склонился, прося прощение. — Это всего лишь небольшой недоразумение, Мори-сан. Прошу простить меня, что не рассказал вам раньше. После моих слов в зале повисла тишина, которая понемногу начала меня настораживать. Я выпрямился и устремился свой взгляд в толпу. Ещё мгновение и каждого, сидящего здесь, пробрал смех. Я мельком огляделся то место, где должен был стоять Чуя, но его там уже не было. Парни и девушки, выходившие из зала, обсуждали мои слова. Думаю, так продолжится ещё пару дней.

***

С тех дней прошла неделя. Трещины в моих ребрах постепенно заживали. Я стал больше времени проводить в своём тайной местечке между стелажами библиотеки. Самым приятным открытием для меня стали детективные триллеры, пылившиеся без внимания на полках. Я проводил много времени за их прочтением и выходил из библиотеки лишь для приёма пищи и перерыва на сон. За всю неделю я ни разу не сталкивался с Чуей. Только изредка видел его огненные волосы в столовой. Каждый раз, когда парень замечал на себе мой взглядом, резко менял направление и уходил прочь или прятался за одним из своих бугаев-дружков. Приходил он в комнату давно за полночь и уходил так же рано, надеясь, что я не замечу его присутствие. Но, видимо, парень не знал о моей бессоннице. Дни опять приняли однообразную форум, монотонно сменяли друг друга. Пока однажды не произошло следующее. По привычке после завтрака я направился в библиотеку, когда меня остановили четверо парней, грубо толкнув в спину. Я лежал на полу, держась за ребра и молил судьбу, чтобы Мори-сан опять прошёл в коридоре. Но этого не произойдёт, потому что директор сейчас проводит собрание персонала. — Эй, ты! — каждый из них был старше меня на несколько лет. Даже если бы я встал в полный рост, то всё равно смотрел бы на них снизу вверх так же ничтожно, как и сейчас. — Сейчас мы будем выпускать на тебе пал. Ты же никому не скажешь, верно? — говорящий злобно оскалил зубы. — Да пофиг! Всё равно за него никто не заступаться, а мы выпустимся из этой дыры через пару недель. — другой, не менее устрашающий ублюдок, наступил ногой на мою кисть, которой я прикрывал ребра. Из лёгкий вырвался сдавленный хрип. — Мы заставим тебя пострадать! Они окружали меня, закрывая свет ламп, висящих прямо над головой. Посыпался град ударов. Меня пинали по рукам и ногам, а я пытался закрыть лицо и ребра. По щекам размазалась кровь вперемешку со слезами. — А ну не трогайте его! — резкий вопль обжег мои уши. Быстрый топот чьих-то ног вырвал меня из омута боли. Прямо рядом со мной упало что-то большое и тяжёлое. Послышались вскрики, звуки ударов и непонятная возня прямо надо моей головой. Я лежал на полу, ставший в комок, спрятав лицо в коленях, и закрывал ладонями шею и голову. Вдруг шум прекратился, а я все ещё не решался открыть глаза. Меня обхватили чьи-то маленькие сильные ручки и потянули на себя. — Эй, придурок, ты жив вообще? Этот голос. Теперь я понял, кому он принадлежал.