***
Сетчатку глаз жжёт свет ламп. Вокруг нет ни цветника, ни холодного болота. Мне больно вдохнуть. Мои лёгкие горят, будто в них разразилось пламя из преисподнии. Я упрямо пытаюсь сделать хотя-бы один глоток воздуха, но тут же сокрушаюсь приступом кашля. Где я? В миг надо мной нависли две тени. Кажется, меня позвали по имени, но в ушах стоял лишь звон. Я устало закрываю глаза. — Прости… Его голос вывел меня из транса. Я бросаю на него взгляд, но моё зрение никак не может сфокусироваться, но я вижу его рыжие пряди, свисающие на лицо. Мне тяжело двигаться, всё тело онемело. Я с огромным трудом накрываю его ладонь своей. И вдруг я чувствую на коже что-то холодное, мокрое. Неужели он снова плачет…? И моя злость, моя обида, гордость — всё куда-то пропало, исчезло. Будто никогда этого и не было. А теперь спокойной и легко. Я хочу сказать ему, что всё в порядке, я в порядке, что я простил его, но… Из моего горла вырываются лишь рваные хрипы. — Директор! Что с ним? Почему он не может говорить? Ещё чьи-то руку, более грубый, чем у Чуи, но не менее приятные, обнимают мои плечи. Затем тонкие пальцы перебираются на шею, изучают её. — Ничего страшного, парень. Через несколько часов всё пройдёт. Простыня пережала ему голосовые связки, но ничего страшного не произошло. Он скоро будет в норме. Чуя несёт меня на руках по коридору приюта. Ещё ночь? Он больше не смотрит на меня, лишь вперёд. А я не могу отвести взгляд от его лица — он слишком красивый. Он такой один, он лучше чем другие! Да его даже невозможно сравнивать с кем-то! Я впервые лежу на его кровати. Отсюда хорошо видно всю комнату. Так необычно. Он принёс мне горячее молоко и мед. Сообщил, что это от Мори-сана. Но я знал, что директор бы не стоял сейчас у плиты, в час ночи, и не кипятил бы мне молоко. На рукавах Чуи остался запах мёда — никто иной как он сделал мне молоко. Связки постепенно отходят. Из горла больше не вырываются хрипы. Я было хотел задать Чуе один вопрос, но он будто читал мои мысли. — До директора дошли слухи о… — он отвернулся. — О прошлой ночи. — в его голосе было только одно сожаление. Почему? Вечно живые глаза наполнила тоска. Он разглядывал деревья за окном, колыхающиеся от сильного ветра. Говорил он тихо и твердо, то и дело сжимая и разжимая кулаки. — Директор пришёл после отбоя, проверял не притащил ли я ещё кого-то. А потом увидел, что нет ни тебя, ни постельного белья с матрацем. Сразу начал шуметь, возмущаться, допытывался где ты. Я сказал, что ты ушёл молча, ничего не сообщив. И потом вспомнил про библиотеку… Он снова замолчал. Ещё какая-то доля секунды и Чуя лежал у меня на коленях, сгребая обеими руками в охапку и тихо плакал. Опять он плачет из-за меня… Я гляжу его по голове, успокаивая шепчу на ушко, что всё хорошо: — Не произошло ничего страшного… Не плачь… Чуя вздрогнул и поднял на меня глаза. — К… Как это «ничего страшного»? Как?! — его глаза опять наполнились слезами. — Ты же мог умереть…! Из-за меня, понимаешь?! Тебе никогда не понять, что чувствую я, дурья ты башка! Я слушал его и с каждым словом улыбался всё сильнее. Моё сердце опять радостно прыгает в груди. Я мягко вытираю влажные дорожки на его лице, нагибаюсь и нежно целую в лоб. Такой горячий! — Тебе надо выспаться. Я уже готов слезть с его кровати, как вдруг его тёплые руки обхватывают меня за талию, прижимают к себе. Откуда столь силы в таком маленьком человеке?! Я послушно лежу рядом, но тут же вспоминаю всё, что произошло накануне, когда в нос ударил запах той девушки. — Нет, не могу, — я пытаюсь выбраться из его объятий, но Чуя лишь сильнее прижал меня. — Я сделал это для тебя — опять повторил он. — Все сплетни про тебя, все эти гадкие слухи, которые распускали девушки из зависти. Разве ты не слышал? — Понятия не имею о чем ты! — Тот засос… И ещё ночь, когда я спал с тобой… И то, что я заступился за тебя… — он уткнулся лбом в мои лопатки. — Те девушки считали что я делал всё это, потому что ты спишь со мной. Сердце пропустило удар. Что он только что сказал?! Так вот что творилось всё это время за моей спиной! От одной мысли, что я мог бы спать с Чуей меня бросает в жар. Нет-нет-нет, такого никогда не будет! Я не хочу чтобы он поступал со мной так же, как все раньше. Он же… Поймёт, что я легкодоступная дешёвая шкура. Воспользуется, как салфеткой, и бросить! Трудно дышать. Меня выводят из ступора его мягкие прикосновения и голос. Интересно, почему он действует на меня, как лекарство? — Прости меня, Дазай… Это я во всем виноват. Но я всё исправил! Честно! Я поворачиваюсь, обнимаю его за спину и прижимаю к себе. — Больше никого не отпущу… Так и уснули.***
Солнце ещё не встало, когда в комнате началась возня — малышка Гин сидела в своей кроватке, накрывшись с головой одеялком, и тихо шмыгала носиком. — Что такое? Тебе приснился плохой сон? — знаете что? О таком старшем братика, как Рюноскэ, можно было только мечтать. Он посадил её на коленки, мирно покачивая в своих объятиях. — Ну ладно, ладно! Это только сон. Я же лежал в объятиях совершенно другого человека, сладко посапывающего мне на ухо. Я всё также валялся на кровати Чуи — его тепло грело меня всю ночь и я не мог позволить себе уйти. Смущало только одно — его рука под моей футболкой, обнимающая и крепко принимающая к себе. Наши взгляды с Рюноскэ пересеклись. Мальчик открыл от удивления рот и хотел было что-то сказать, но я вовремя поднес палец к губам, прося его не шуметь, и затем показал на уже засыпающую Гин, говоря ему таким образом: «ты же не хочешь её разбудить?». В ответ лишь еле заметный кивок головы и теплая улыбка. Сообразительность этого парнишки меня удивляла всё больше и больше. Прошло ещё некоторое время, когда в коридоре послышались первые шаги. В приюте дети привыкли вставать рано, ибо на окнах не висело занавесок, а ранние летние рассветы оставляли желать лучшего. — Мм… — сладко протянул Чуя за моей спиной, сильнее прижимаясь щечкой. — Твою мать, как же хорошо я спал… И как же болит голова… Больше не буду брать в руки вино…! Никогда! — Утречко, Чуя, — пропел я, целуя разодранные в очередной драке костяшки пальцев. — О, как приятно. — он хрипло смеётся. — Спасибо, Дазай. — Да, Чуя… Я уже задницей чувствую, как тебе это нравится. Чуя, медленно краснея, отодвинулся, прикрываясь одеялом. Меня же взял смех. Я поворачиваюсь к нему и смотрю в эти большие и красивые глаза на сто процентов наполненные стыдом. — Е-естественная реакция организма… Отстань… — Да-да, конечно! — мне всё же удаётся остановиться и сказать что-то. Он такой красивый, когда смущается. Вы даже не представляете, как забавно наливаются его щечки краской. Он неосознанно сжимает губы и это очень мне нравится. Сразу появляется желание поцеловать его. Я мягко дотрагиваюсь до его тесных ночных шорт. Он что-то шепчет, говорит, что может и сам, пытается убрать мою руку, а я лишь нежно снимаю ладонь. Он сразу замирает, слегка приоткрыв ротик. Такой нежный. — Ты серьёзно? — я не могу сдержать улыбку. — Неужели всё? — Заткнись, Дазай! — зашипел он. — Странно, странно! Прошлой ночью тебе понадобилось больше времени… — Я тебе сейчас руку сломаю! Он злиться. И это не менее мило. Он менее заводит. Он стоит, облокотившись об раковину, и чистит зубы. Рядом туда сюда мечутся парни, стоит гул голосов, смешавшийся с шумом воды. Я подошёл к Чуе и незаметно ущипнул его за бедро. Да, мне нравится как он краснеет. Он становится невыносимо красивым, таким домашних, безобидным. Но в итоге я просто получаю хороший подзатыльник. Я смеюсь, а он опять злится. — Извращенец! Гормоны попридержи! — он держит меня за футболку, вдалбливает спиной в холодный, мокрый кафель. Его глазки гневно сверкают, будто пытаются прожечь во мне дыру. А я улыбаюсь, как последний идиот. — Кто бы говорил, — думаю, немного сарказма не помешает. — Это вообще-то ты сейчас прижал полуголого парня к стене, а не я… — я отвел взгляд в сторону. — Ох, кстати, есть свидетели… Я опять улыбаюсь, но уже как-то по другому. Во мне заиграло странное чувство. Я не испытывал такого раньше. Что это?! Желание ударить… Я замечаю на его лице туже ухмылку, когда парни, нагло наблюдавшие за нами, стали свистеть и выкрикивать оскорбления. «Фу, что за гейство?!», «Блять, парни, если хотите потрахаться, то только не здесь, не на моих глазах!», «Воу-воу! Верим вам, верим! Горячие! А теперь свалили, мешаете!». Мы только кивнули друг другу. Чуя отпустил меня, поправив футболку, и развернулся на пятках к «публике». Я же стоял немного позади него, деловито засунув руки в карманы шорт, и лениво, с заметной остротой иронии сообщил: — Заметьте парни, вы первые это начали! Впервые били кого-то на моих глазах. Так яростно и злобно. Светлая плитка была вся измазана кровью, а лица парней превращены в отбивные. И ярость и безумие в его взгляде. Я невольно отступил на шаг назад, когда Чуя поднялся, вытирая чужую кровь с лица, подошёл ко мне. — Ты чего? — он удивительно поднял брови. — Это всё, — он ткнул большим пальцем себе за спину. — Тоже ради тебя. — Верю! — я улыбнулся. Мы посадили их в ряд у стенки, смыли с их лиц и плитки кровь, убрали чей-то выбитый зуб, который Чуя потом повесил на веревочке и носил, как трофей. Во мне бушевал адреналин. Мне казалось, будто я нашёл то, чем хочу заниматься — хочу всегда быть рядом с ним и наказывать тех, кто посмеет посмотреть на нашу сторону. Хочу смотреть, как он выбивает душу их этих смельчаков. Чуя и я ведём себя как ни в чем не бывало. Спокойной завтракаем, разговариваем, но самое главное — мы сидим за одним столом. Приют, он как деревня, тут информация распространяется быстрее хлопка от выстрела пули. В нашу сторону обращены косые взгляды, слышен тихий шепот за столами девушек. — Чуя, ты же понимаешь, что они уже в курсе, — неловко шепчу я, поглядывая на соседние столы. — Конечно, — он улыбается и меня это понемногу успокаивает. Рыжий лишь пожимает плечами, когда я снова начинаю причитать, задавать глупые вопросы, типо «а что если нас вызовет Мори-сан или будут разбирательства». — Слушай сюда, Скумбрия, — он тяжело вздыхает и отодвигается тарелку. — Те ребята это заслужили. Это раз! — он загнул один палец. — Директора никогда не волнуют такие вопросы, как драки. Он просто закрывает на это глаза и предлагает разобраться нам самим. Это два. — он загнул ещё один палец. — И наконец-то последние. Дазай, — он положил руки перед собой. В его взгляде читалось что-то опасное и невероятно интригующее, захватывающее дух. Чуя схватил меня за ворот и подтянуть к себе. Как же это было близко! — Разве нет того, что тебя волнует больше, чем какие-то ублюдки? Меня бросило в мандраж. Я чувствовал, как по виску стирает маленькая капелька пота. — Естественно есть… — я сглатываю, чувствую, как пересохло во рту. — Больше всего в мире меня волнуешь только ты. И только сейчас я понял, что мы находились в полной тишине, нарушаемую лишь дыханием ребят и моим бешенным сердцебиением. Из столовой я вылетел, как сумасшедший. Я бежал не сбавляя обороты до самой библиотеки, а остановился, лишь когда со всего размаху врезался в стеллаж. Меня откинуло на пол и завалило книгами. Огромная деревянная махина опасно пошатнулась, а затем полетела прямо на меня, но её верхние ярусы затормозили об стену. Вниз посыпалась штукатурка. Я лежал, заваленный книгами и не в силах подняться. С непривычки болели ноги, я тяжело дышал. Вот почему? Ну почему мне так не везёт со смертью? — устало сверлю взглядом стеллаж, который чуть-чуть меня не раздавил. — Почему ты не упал на меня?! — Я закрываю глаза руками и устало выдыхаю: — Наверное, я просто проклят судьбой! — Чушь не неси! — он стоял на коленях и смотрел на меня сверху вниз. Осмотрел стеллаж, книги и штукатурку на моем лице. — Ты же объяснишь мне, что тут произошло? — Чуя вытер рукавом белую пыль и прижался губами к моей щеке. — Или мне самому нужно ломать голову? — Да пошёл ты… — Я отворачиваюсь, чтобы он не видел этой глупой улыбки на моих губах. Но он видит, всё равно, сукин сын, видит её. И я знаю это. Знаю, и улыбаюсь ещё больше. Мы пролежали там на полу ещё очень долго. Точнее, я лежал, а Чуя убирал книги, ставил на месте стеллаж, вытирал штукатурку. Я же не отводил от него взгляда. Может потому что его ноги такие прямые и тонкие, или же потому что снизу мне открывался прекрасный обзор на его подтянутый зад? Мне становится стыдно и я отвожу взгляд. Я лежу головой на его коленях. Чуя перебирает пальчиками мои волосы и рассказывает что-то, но я его не слушаю. Мне хорошо, тепло. Я вздыхаю его запах, обнимаю за талию. Хочу всегда быть вместе с ним. — Я знаю, что это не принято, но… — он прекратил перебирать мои волосы и замер в ожидание, когда я посмотрю на него. — Почему ты отказался здесь? Я молчу. Тихо кладу голову обратно, на его родные колени, и задерживаю дыхание. Меня душат воспоминания о прошлом. Меня разрывает изнутри ненависть к отцу, к матери, к ребятам, с которыми я учился, к тем, с кем я спал, чтобы заработать на еду и одежду. — Хотя… — столько сожаления в голосе! — Прости… Прости, Дазай! Я всё понял! Это была плохая идея… Он прижал мою голову к своей груди и я слышу, как сильно бьётся его сердце. Обнимаю его в ответ и негромко произношу: — Всё в порядке, Чуя… И я рассказал всё. — Мои родители были не рады появлению ребёнка, их волновали только секс, деньги, наркотики и развлечение. Я же всегда был один. И так продолжалось до тех пор, пока отца не уволили с работы. Он начал много пить, играть в карты и спускать в некуда последние сбережения. Мать пыталась как-то это исправить, но ничего не выходило. Отец начал избивать нас. Может быть от безысходности, а может просто так, для развлечения. — Я немного помедлил, сглатывая твердый ком в горле. — Когда мне было десять, отец изнасиловал меня и тем же вечером умер в автокатастрофе. С деньгами пошло всё ещё хуже. Мать приводила домой богатеньких женатых мужчин и спала с ними, а после просила денег за молчание. А я… Я презирал её, но ещё больше презирал себя, потому что зарабатывал на жизнь примерно так же. Ложился под любого, кто предлагал денег… Я просто хотел выжить… А она. Она узнала об этом и предъявила мне, сказала, что я поступаю неправильно, что должен отдавать все деньги ей. Я не согласился. И, как итог, оказался тут. Я поднял голову и увидел его лицо. Он смотрел на меня. Очень долго и без эмоционально. А потом молча встал и ушел. Дверь с глухим стуком закрылась. И только сейчас я осознал, какую ошибку совершил. Ведь никто бы и никогда не стал принимать меня таким, какой я есть. Он просто был не готов! — успокаиваю я себя. Я обнимаю колени руками. Нет, я не плачу. Мне просто тяжело от осознание, что я испортил свое счастье. Сам. Никто не тянул меня за язык. И опять я буду один. И снова начнётся борьба за жизнь, борьба за кусок хлеба, борьба, в которой тебе никто не поможет. Меня душит, не могу вздохнуть. Я разматываю запястья, откидываю бинты в сторону. Зал наполняется тихим истерическим смехом. Мне больно. Я взял в руки ножницы, берусь за лезвие и провожу им по испещренной шрамами коже. — А ну стоять! — я немного пошатнулся от лёгкого удара по затылку. — Да тебя на пять минут оставить нельзя! — Ч… Чуя? Он стоял с круглыми от страха глазами и сдвинутыми к переносице бровями. В руках было тёплое одеяло и… Сочное зелёное яблоко. Парень укутал меня в одеяло, и отдал спелый плод. Оторвав полосу от рубашки, он обвязал моё запястье, на котором образовался маленький еле заметный порез. — Больше так не делай. Никогда. Он вытирает влагу с моего лица, прижимает к себе. — Н-но ведь… Ты же разочарован во мне… — Глупости! С чего ты вообще это взял? — я молчал. И ведь точно, с чего? — Я не брошу тебя, только из-за твоего прошлого. У всех оно здесь ужасное, Дазай.