***
Прошло уже несколько недель с моих ночных посиделок в библиотеке. По приюту начали расползаться неприятные слухи. Какие именно, я не знал. Я просто слышал, как все вокруг назвали моё имя и мерзко ухмылялись, когда я проходил мимо. Рюноскэ молчал, даже когда я пытал его щекоткой. — Что они говорят про мне? — я сам начинал улыбаться из-за его заразительного смеха. — Н… Н… Не могу сказать, Дазай-сан! — выкрикивал он между приступами, а потом опять начинал смеяться, катаясь по полу. К Гин я даже не подходил, даже не пробовал её разговорить или подкупить, особенно после того, как девочка дала мне нехилую запрещину. От её брата я тоже отстал. У Чуи я же просто не хотел спрашивать. Нет, а зачем ему знать, что меня беспокоят какие-то сплетни. Так и тянулись дни. Со временем меня начали обходить стороной. В столовой я сидел либо один, либо с малышами Акутагавами. Чуя же всегда обедал в компании своих идиотов дружков. Я искоса поглядывал в его сторону, в надежде увидеть, что он тоже смотрит на меня. Но нет. Он весело разговаривал с друзьями, и наверное, забывал о моем существовании. В груди опять заболело. Я отодвинул от себя тарелку — не могу больше есть противную липкую овсянку. Мне хочется яблок, тех самых, что Чуя приносит мне каждый день, когда я сижу и читаю книги в библиотеке. Сегодня он не пришёл. Я опять просидел допоздна между стеллажами, постукивая пальчиком по жёсткому переплёту книги давно услышанную мелодию. Опять осталось пять минут до отбоя. Не желая остаться в темноте и одиночестве, я собираю книги, кладу на полки и иду в комнату. Уже лежа в кровати мне кажется, что что-то не так. В воздухе витал незнакомый, чужой запах. Наверное с улицы занесло… — успокоил я себя. Переворачиваюсь на другой бок и, впервые за долгое время, засыпаю.***
Я стою на пыльной дороге посреди огромной лужайки. Стоит невыносимый зной. Я закрываюсь от палящего солнца руками и иду вперед. В метрах пятистах от меня выросла фигура, то и дело расплывающаяся от летнего зной. Я кричу этому человеку, но он не оборачивается. В голове всплыла одна единственная мысль: «я хочу догнать этого человека». И я бегу, не останавливаясь ни на мгновение, даже чтобы перевести дыхание. И вот я уже совсем близко, мне осталось каких-то сорок метров, когда фигура повернулась ко мне и я увидел его глаза. — Ты должен проснуться!***
Я открыл глаза. Весь мокрый и взбудораженный. Тяжело дышу. Вдруг я замечаю, что происходит что-то странное, что-то не так! Помимо меня в комнате не спал кто-то ещё. Гин и Рюноскэ лежали под своими одеялками, с головой спрятавшись под ними. Что такое? Неужели им холодно! Но ведь… В комнате очень душно! И вдруг до меня доходят эти звуки. Скрип… Скрип… Скрип… Я нервно сглатываю. Я ненавижу, когда мои опасения оказываются верными. Мне становится ещё жарче, чем было до этого. Я медленно поднимаю глаза на матрац сверху, которых хаотично показывался, проминаясь под тяжестью двух тел. Послышались тихие полу стоны, которые тут же заткнуть ладонью. Это… Женские стоны… Меня опять бросило в жар. Внизу живота завязался узел. Я кусаю губы и накрываю лицо подушкой. Только бы не слышать всего этого! Когда же это прекратится?! — Давай сильнее… Во так… — Я понимаю, что никогда не заменю девушка, с которой сейчас там наверху Чуя. Меня душат слезы. И ненависть. Ко всему, к самому себе, к той, что сейчас тает под его телом. Я запускаю руку в спортивные штаны. Я вслушиваюсь только в его голос, только в его стоны, только в его рванное дыхание. Я сильнее кусаю губы, представляю его лицо. Мне хочется верить, что это сейчас надо мне навес рыжий парень, с красивым рельефным телом. Я запомнил его хорошо, когда мы были в душе. Да, я смотрел на него тогда, но, думаю, это заметил только Чуя. Заметил и усмехнулся, распахнув полотенце на бедрах. Еще пара резких движений и мои застиранные боксер наполняет семя. Слёзы, всё ещё не высохшие на щеках, льются снова. Я ненавижу всё, что связанно с этим мудаком!***
Он выспался и отлично развлекся этой ночью. А я тихо пролежал до утра у самой стенки, уткнувшись лицом в подушку, которая была вся пропитана слезами. Её розовое нижнее белье свисало со спинки стула. Рядом же лежали и другие вещи. Во мне родилось одно маленькое желание. Месть и ревность — не лучшее, что происходило со мной. Несмотря на все угрызения совести я взял её вещи и вышел с ними в коридор, прихватив из кладовки малярный скотч. Через десять минут я опять лежал довольный в своей кровати, а на стене в главном холле мужского крыла красовались её вещи. Я наконец-то уснул. — Дазай-сан! Дазай-сан! Проснитесь! — на моей кровати прыгали двое озорных ребятишек. Рюноскэ тряс меня за ночную футболку, а Гин сидела в ногах, с довольной улыбкой на лице, и молча следила за братом. — Вы знаете, что произошло этой ночью?! Моё хорошее настроение как рукой сняло. Но я продолжаю растягивать для них улыбку. — Нет, — честно вру я. Толком не давая мне переодеться, дети тащат меня в холл. По пути Рюноскэ объявил, что сие зрелище мне точно понравится. И знание что? В правоте его слов я ни на секунду не сомневался! Большая. Нет. Просто огромная толпа приютчан столпились вокруг одежды, которую я развесил на стене. Там же была и хозяйка, с красным заплаканным лицом. Видимо, кто-то из девушек принёс ей сменную одежду, так как она была одета. Жаль, — вздохнул я про себя. — Хотелось бы чтоб весь приют увидел тебя во всей красе. Толпа смеялась, показывала пальцами то на неё, то на розовые трусики, висевшие на стене. Скотча я не жалел. И теперь, эта стерва, ломая свои красивые ноготки, отрывала одежду от стены. Чуя тоже был тут. Он смеялся со всеми, раззадоривая толпу ещё больше шуточками про карму. Глядя на него, мне стало противно. Наверное, больше не от его гнусного отношения к девушке, с которой он провел ночь, а от чувств, которые я испытывал к нему. За завтраком все гудели, обсуждая недавнее происшествие. Девушка — Мина — даже не посмела заявиться на завтрак. Я же сидел с довольным лицом, поедая овсянку, и наблюдал за происходящим. В комнате, когда я вернулся туда, всё ещё стоял запах от ночного «веселья» Чуи. Терпкий и противный. Я открыл окно и лёг на кровать. Прикрыл глаза. Дверь с силой открылась и я невольно вздрогнул. — Да ладно, ты так разозлился из-за того, что яблочко вчера не скушал или потому что я умею хорошо проводить время? Дверь была подперта стулом, а я прижат к матрацу злым парнем. Он смотрел на меня так, будто ничего тёплого раньше между нами и не было. Будто это не тот человек, что заботился обо мне всё это время. — Почему ты молчишь? Или я тебя так сильно испугал своим вопросом? Нет, Чуя. Все куда проще — тебя нет больше в моей жизни. Я молчу и тупо, без эмоционально смотрю в его глаза, когда-то сводившие меня с ума. Не получив желаемого, парень поднял кулак со словами: «ты сам выбрал такой путь», впечатал его в моё лицо. — Запомни одно, — он провел подушечкой большого пальца по наливающемуся синяку под правым глазом. — - Чтобы я не делал, я делаю это ради тебя. — Он встал и вышел из комнаты, бросив на посёлок: — Запомни это хорошо, мумия! Придурок… Я закрываю ладонями глаза и содрогаюсь всем телом от приглушенных всхлипов. Что именно из того что ты сделал было ради меня?! Синяк ярким пятном выделяется на моей не здорово бледной коже. Я беру дорожает руками бинты и прикрываю правый глаз. Мне противно пользоваться его подарком, но я делаю это. Выбора у меня всё равно нет. Рюноскэ назвал меня пиратом. Мальчишка сидел у меня на коленях и гладил по голове своей маленькой детской ручкой, пытался успокоить. А я плакал, как девчонка. Тошно от самого себя. Какой же я был дурак, когда не послушал Акутагаву. Всё это время, я доверял дьяволу. Ненависть к самому себе обвилась крепкой лозой вокруг шеи. Я задыхался, но продолжал улыбаться. Никто не должен знать о моих внутренних страданиях и угрызений совести. Мир слишком жесток и непостоянен. Сейчас я боялся лишь потерять этих двух ребят. Просто не нужно их отталкивать своими проблемами. И я молчал. — Только не говори, что ты опять, как и в прошлый раз, упал! — Но ведь это правда, Мори-сан! Мужчина скрестил руки на груди. Я неловко ежусь под пристальным взглядом его маленьких зорких глаз. Отчего становится страшно врать этому человеку, особенно, когда он возвращается прямо над тобой и всматривается, ожидая, когда ты поддашся слабости и сдашься, открыв ему правду. Но директор не знал насколько я хорош в этом — скрывать всё, нося маски. — Мне что, опять весь приют на уши поставить? — он тяжело вздыхает. — Мори-сан, вы же понимаете каков будет мой ответ? — я слегка иронично приподнял брови. — Так что, думаю, вы также понимаете, что в этом нет необходимости. Мори-сан опять тяжело выдыхает, говорит что я неисправим и берётся накладывать новую повязку, смазав для начала синяк какой-то мазью. Она приятно холодит кожу и пахнет чем-то сладким и мятным. Ментол. Его повязка намного аккуратнее моей. Она не слетает и не висит мешком, а плотно, но не сильно, прилегает к голове. Я опять натянул улыбку, попрощался с Мори-сан и вышел из кабинета. По дороге в комнату я встретил группу девушек, столпившихся около окна. Подойдя ближе, я увидел Мину. Она сидела на подоконнике, прижавшись лбом к окну. Из глаз девушки текли слезы, но лицо не выражало ни единой эмоции. Только пустоту. Меня начала мучить совесть. Ведь это из-за меня она сейчас сидела здесь. Все остальные девушки успокаивали её. Но, кажется, Мина их даже не замечала. От чего-то, я увидел в ней себя. Такой-же напуганный и отвергнутый, я лежал ночью, ревя в подушку. С ней, как и со мной, жестоко обошелся один человек. Одна, единственная мразь. Если бы не Чуя, то ни я бы не пошёл на подлость, ни Мина бы сейчас не сидела в окружении утешающих её подруг и не боялась бы показаться на людях. Мы оба с ней сами виноваты только в одном — мы позволили играть с собой. — Эй, всё в порядке? Она обернулась. Пустые серые глаза, русая прядь, заправленная за ухо — она красивая. Я сказал ей об этом. Но в ответ лишь получил презрительное фырканье со стороны других девушек. Я пытался приободрить её, доказать, что не так уж всё плохо. О чем это я? Что жизнь прекрасна и в ней много красок, а не только чёрный и белый. Какая красивая лож, неужели я верю в это сам?! И на последок, что она обязательно найдётся достойную партию. О, да! С её талантами, что я слышал ночью, это будет на раз два! В итоге меня отогнали, как вшивого, бездомного котёнка. Я молча постоял ещё пару секунд. Потом лишь изменился и направился в мужское крыло.***
После обеда шёл дождь. Гин и Рюноскэ спали в своих кроватках. Я лежал тихо на своей заправленной койке и молил бога, чтобы один рыжий мудак провел ближайшие несколько часов подальше от этой комнаты. Но вот только всё пошло наоборот. Дверь тихо скрипнула, открываясь, и также тихо закрылась. Во мне закипала ярость только от вида его довольной рожи. Но я вовремя натягиваю маску безразличия на лицо. Он не имеет права читать мои эмоции. От Чуи пахло алкоголем, не знаю каким именно, но его едкий запах ударил мне в нос, когда парень наклонился к моему уху и с долей иронии прошептал: — А я знаю твой маленький секрет, Осаму Дазай! — нараспев сообщил он мне. Чуя отстранился, огладил тёплыми пальцами мой подбородок и резко поднял за него. Теперь я смотрел в его глаза, а он в мои. Мне опять трудно дышать. Сердце колотится в бешеном ритме. Я боюсь, что он это услышит, складываю руки на груди. — Ты же у нас по мальчикам, верно?***
— Да что вы с ним церемонитесь? Вали его, и дело с концом! Я уже говорил, что за последние пять лет моя жизнь очень сильно изменилась? Это произошло два года назад, может чуть больше. Мне он нравился, правда нравился. У этого юноши была красивая и редкая, но добрая улыбка. Жаль, что он был старше меня на несколько лет. Очень жаль. — Одасаку! Он стоял молча, не шевелясь. Его можно было бы с лёгкостью спутать с восковой фигурой. То, что он был жив можно было заметить по быстро поднимающейся и опускающейся грудной клетке. Я стоял с зареванными глазками, растирая сопли по лицу рукавом старого свитера, и просил Оду не делать… Не делать ничего. — П-прости! Я… Я не покажусь больше тебе на глаза! — Таких как ты не любят. — отрезал он. — Никогда больше не смей показывать эту сторону себя. Тебя будут считать другим. Ты для всех и так изгой. Не усложняй жизнь себе и другим! Запомни это хорошо, Цисума-кун! Ты не можешь говорить людям, что любишь их. Он всё же позволил мне уйти целым. Тогда мне окружила не маленькая толпа взрослых ребят, которые были не прочь почесать себе кулаки. Он был добр ко мне в тот раз. Поэтому я исполнил свое обещание и не показывался ему больше на глаза. Спустя несколько месяцев он умер. Я выполнял свое обещание. Приходя к нему на могилу, я прикрывал бумажкой его портрет на надгробном камне и долго сидел рядом, молчал. Я выполнял свое обещание.***
По мальчикам ли я? Я так и не ответил на тот вопрос. Он вновь ударил меня за молчание. А потом я просто лежал, держась за грудь и восстанавливал дыхание. Лицо он моё в это раз не тронул, сказал, что жалко портить. Как-нибудь в следующий раз. Перёд отбоем я собрал свои вещи — матрац, подушку, одеяло — и ушел спать в библиотеку. Очень долго меня мучили разные чувства: боль, унижение, обида, одиночество. Я промучался ещё какое-то время, а потом вдруг успокоился. То, что пришло мне в голову, действовало сильнее тех транквилизаторов, что давал мне Мори-сан. Я нашёл ножницы, порезал простынь. Узлы вязать просто, но мои руки дрожали так, что парой ткань просто выпадала их моих замерзших ладонь. Она висит передо мной. Я хорошо закрепил её. Встаю на небольшую стопку книг, просовываю голову в петлю. Опора вырывается их под моих ног и я болтаюсь в воздухе. Всё вокруг плывет. Горло разрывают хрипы. Я рефлекторно пытаюсь сделать вдох, но у меня ничего не получается. Лёгкие и пищевод нестерпимо горят. Мне больно, очень больно. Это последняя боль, что будет мучать меня! Силы постепенно покидали. Мир расплывается, превращаясь в одну непонятную кляксу. Мои веки тяжелеют, тело наливается свинцом. Я понемногу обмяк. — Дазай!