Кое-что о последствиях употребления жареного супа

Технически всё началось курсе на втором, когда в слюни бухой Славка притащил откуда-то манекен. Манекен был жесть каким криповым, и впечатлительный Федя по первости постоянно просил Славу нахуй выкинуть эту жуть, но тот почему-то категорически отказывался — назвал его Мирончиком в честь некоего мудака с филфака, нарисовал ему хуй на щеке перманентным маркером и задвинул в угол. Иногда подолгу разговаривал с ним, а иногда подходил и молча пинал. Так и жили в общаге — два долбоёба и манекен. Именно из-за него, лысого и стрёмного, им и пришлось впервые искать место, где можно нормально нализаться. Раньше они прямо в общаге бухали, но как-то так совпало, что в день его, Мирошкиного, появления их спалили за этим делом и сто пудов выгнали бы бомжевать на улицу, если бы не Федины репутация и обаяние. А ведь ему никто даже спасибо не сказал, особенно этот пластмассовый, который приносил несчастья — в последнем Федя был на сто процентов уверен. А ещё по синьке ему постоянно мерещилось, что эта херь на него пялится, и он в конец заебал Славу своими конспирологическими теориями о живых манекенах, тот не выдержал и принял волевое решение, что в комнате они бухать больше не будут. Нашли в итоге какую-то недорогую рыгаловку в жопе мира и до конца пятого курса пили там стрёмное дешманское пиво и запивали водкой, шотами дня и бабской отвёрткой. Потом уже, после института, переехали всё тем же составом в крохотную двушку на Ломоносовской. Двушка была примечательна тем, что в одной из комнат было разбито окно — объёбанный красноглазый хозяин хаты всё обещал поставить стеклопакеты, да руки не доходили, — а на кухне отваливались обои. Когда Замай впервые пришёл к ним в гости, он конкретно охуел, узнав, что из удобств здесь только ванна, туалет и сломанный холодильник, а из развлечений — «Пятёрочка» и платформа «Сортировочная» в шаговой доступности. Красота, в общем, что тут сказать, прямо есть, где развернуться… а потом свернуться обратно и горько заплакать от тоски да безнадёги. Пиздец, короче. Местная рыгаловка располагалась в тёмном неприметном подвале рядом с Елизаровской. Она была чуть приличнее той, что на Кораблях — здесь хотя бы иногда убирали в туалете и при определённой степени везения даже можно было найти свободный столик в ночь с пятницы на субботу, — но таким в их тандеме обычно занимался Слава, потому что Феде по жизни везло как утопленнику. — Нефартовым пацанам нигде не рады, — вздыхал Слава, глядя на Федю почти с сочувствием. — А ты, Федос, хоть и хороший парень, но такой душнила иногда… Федя слал его на хуй и обижался, но потом всё равно прощал, потому что в редкие моменты, когда Славка чувствовал, что проебался, он вдруг становился невероятно милым и строил такое виноватое выражение ебала, что злиться на него становилось решительно невозможно. В любой другой ситуации он сам был тем ещё душнилой, но вот за эти наивные глазища Федька ему многое готов был спустить с рук. И Замай. И даже несостоявшийся фейс Мишган. В этом мире, по ходу, был только один человек, которого было не сломить Славкиным жалостливым взглядом, но о нём Федя старался думать пореже, чтобы не усугублять своё и без того безграничное слепое обожание по отношение к нему. Витя. Витя был… ну, некой точкой невозврата, — так Федя считал. Мерилом степени опьянения и адекватности, если угодно. Тем, кто приходит, когда под ногами горит земля, тем паче когда вместе с ней пылает очко. Они познакомились сто лет назад, курсе на первом ещё, сошлись на фоне стремительно разворачивающегося пиздеца — Федька был катастрофически пьян, и ему резко захотелось попробовать что-то посерьёзнее плюшек. Когда Замая заебало слушать его нытьё, он, немного поколебавшись, позвонил Вите — Витя не обломался и приехал прямо в общагу. — У тебя есть, да? — спросил Федя с надеждой. — Смотря что тебе надо. — Ну… марочки. Или таблеточки. Или порошок какой. — На нормальный порошок у тебя в жизни денег не хватит. А марки… марки, марки, марки… да, марки, наверное, можно достать. — Так у тебя есть? — У меня — нет, — ухмыльнулся Витя. — Но я знаю человека, у которого есть. — А когда будет мо… — А ты не волнуйся. Челик сейчас отсыпается, обещал позвонить, как проснётся. Посидим-попердим пока. Расскажешь заодно, чего это тебя так заклинило. — Ну, я подумал просто… у нас все под чем-то, а мы со Славой только плюхи иногда лепим, ну… Витя повернул к нему голову, поглядел со смесью жалости и интереса. Спросил, на кого Федька учится, про семью тоже спросил, про хобби. Потом, когда узнал, что он стихи пишет, покачал головой, поджал пухлые губы, вздохнул недовольно. Сказал: — Ты ж человек творческий, получается. — Я — да, я творческий, — довольно закивал Федя. Когда он сильно пьянел, он был готов согласиться с любым эпитетом, который к нему применяют — как-то он весь вечер гордо отзывался на прозвище «толстыш», а с утра, когда протрезвел, чуть не вломил пизды глумливо хихикающему Славе, который и заварил всю эту кашу. — За тобой будет, кому приглядеть, в случае чего? — Это чего — «чего»? От передозировки ЛСД ещё не умирал никто! — От передозировки-то не умирал… а про бэд трипы ты что-нибудь слышал? Про бэд трипы Федя, конечно, слышал, но Вите всё равно пришлось популярно объяснить ему, что он вполне может загрузиться и попытаться, например, выйти из окна, а полёт с третьего этажа хоть и не всегда заканчивается крышкой гроба, но всё же вещь довольно неприятная. — А ты сам пробовал? Не в смысле из окна летать, а в смысле, ЛСД? — Пробовал, — кивнул Витя. — Я вообще дохуя всего пробовал. — И что скажешь? — Хуйня это всё, даже начинать не стоит. Тут даже не в физической зависимости дело, а в психологической — привыкнешь чуть что сознание расширять, и всё. — А что тогда будет? — Что-что... Присядешь на дешёвую аптеку в итоге, потому что на нормальные темы денег нет, и такие откаты каждый день будешь ловить — ёбнуться башкой можно. Очень не советую. Остаток вечера трепались обо всём на свете; парадоксально, но к этой теме Федя не вернулся ни в тот день, ни в дальнейшем. А с Витей они дружили и по сей день, и услугами его пользовались — оказалось, через свои связи он мог достать что угодно и кого угодно. Это он нашёл чувака, который за еду и бутылку конины написал Ване диплом. Это он через каких-то знакомых чуть ли не бесплатно арендовал клуб, когда Денис и Юля решили пожениться. Это к нему обратился отчаявшийся купить нормальную квартиру Замай. Получив запрос, Витя сперва долго ныл, что это вообще не его сфера влияния, затем морщил лоб и говорил, что ему нужно подумать, а потом решал проблему — даже такую, которую больше никто решить бы не смог. И абсолютно очаровательнейшим образом улыбался, когда Федя благодарил его за всё, что он сделал. Ещё Витя мог помочь отмыть деньги, знал нормальных барыг, показывал желающим кафе, где готовят самую охуенную шаверму в городе, и ещё дохуя всего. Короче говоря, он был почти всесильным, и если в мире и была какая-то вещь, которую он бы не смог сделать — так это выйти из дома в законный выходной. Сегодня, кстати, у Вити как раз был законный выходной. Он так и сказал, вернее гаркнул в трубку так невовремя позвонившему Феде, и сбросил звонок — ничего удивительного, он всегда так делал, когда его приглашали потусить в среду. Что примечательно — выходной в середине недели он поставил себе сам по причинам, которые отказывался называть даже под дулом пистолета, а Слава с Федей как раз к среде окончательно стряхивали с себя последствия воскресной алкокомы и были готовы тусить дальше — как видно, в гордом одиночестве. Обидно было — не на дачу ж звали дрова колоть, а посидеть где-нибудь. Культурно. Цивилизованно. Без хуйни. Услышав это, Слава истерично расхохотался и долго не мог остановиться, а затем, продолжая похрюкивать, ушёл искать в шкафу наименее мятую рубашку. Федя обиделся, но упрямо пошёл по второму кругу и набрал Замая — в который уже раз за вечер. — Андрюх, Витон точно не придёт. Может, всё-таки пойдёшь с нами бухать, а? Ну что мы там вдвоём будем? — Я занят, я стену сверлю! — В восемь вечера? — А когда, если я работаю, блядь, до семи?! — В выходные, например… — В выходные меня соседи отпиздят! Федя буркнул, что раз так, то не особо и хотелось, и повесил трубку. Приходилось соображать на лету, а на лету Федя разучился — Витя за последние несколько лет привил ему дурацкую привычку строить план и стараться придерживаться оного, а не пускать всё на самотёк, а к хорошему, как известно, быстро привыкаешь. — Ну что, — лениво спросил Слава, высовывая любопытный нос из своей комнатушки. — Послал тебя Замай? — Он, бля, стену сверлит. — В восемь вечера? — Вот и я про то же… — Пизде-ец. Ну чего, Миша в Воронеже, Ваня… вообще хуй знает, я до него дозвониться не могу, наверняка опять в запой ушёл. Вдвоём квасить будем, значит. — Слав. — Чё? — Давай сильно не нажираться тогда? Если меня вырубит, и Вите опять придётся сюда переться и меня до дома тащить, мне пизда. — Да ладно тебе, ему, по-моему, в кайф. Он бы сюда не ездил, если б его что-то не устраивало. — Да не пизди. — Ну, а хули, когда он ещё чью-нибудь красивую жопу помацает? — Охуеть. Это ты щас мне комплимент отвесил или Витю оскорбил? — поинтересовался Федя. — А хуй его знает, — пожал плечами Слава. — Всё, бля, собирайся давай, бухло стынет, депрессуха крепчает, пошли уже. — Сам, блядь, в труселях стоит, охуеть готов к выходу… только и можешь — других торопить… Профессионально ворчать его тоже Витя научил, к слову. Основной принцип был несложным: бубнить нужно было монотонно и едва на грани слышимости — так это раздражало окружающих в разы сильнее. В рыгаловке было тихо и тухло — народа было мало, бармен откровенно скучал за стойкой и всё ныл, что некие вандалы в прошлые выходные сломали челюсть его сменщику — этого было не жаль, он был редкостным мудачьём — и дверь сортира. Федя потупился и не стал говорить, что дверь выпилил он — замок снова заклинило, а он как-то не рассчитал силу, ну и разъебал всё случайно; Слава с тех пор дразнил его Халком, будто Феде и без того не было ужасно стыдно. Поболтали немного, спросили, есть ли акции на шоты и даже не удивились, что такие действительно имелись. Бармен слишком хорошо знал — к ночи его постоянные клиенты так нажрутся, что можно будет выставить им любой счёт, а они даже не вспомнят, что им обещали нарисовать приличную скидку. Потом пили и ссорились. Потом пили и мирились. Потом внезапно приехал Замай. Сказал: — Да куда ж вы без меня, придурки. Придурки закивали. На троих соображалось в разы лучше. Единственное, что портило атмосферу праздника с налётом поминок — это извечная песня Андрея про то, что пора бы уже перестать столько бухать. Сам-то он взялся за ум курсе на третьем — устроился на нормальную работу, перестал спускать все деньги на алкашку, начал откладывать на квартиру. Вон пару лет назад в ипотеку влез, — теперь они с Витей всё думали, где бы Замаю поднять бабла, чтобы этот ебучий долг закрыть как можно быстрее, — короче, у него была нормальная жизнь. Слава, хоть и закончил тот же факультет на пару лет позже, пиздаболил по максимуму — нашёл непыльную работёнку в каком-то ТЦ, пропивал все деньги и всего за семь тонн снимал вместе с Федькой, наверное, самую хуёвую хату в Петербурге — и это вместо того, чтобы остепениться, найти мягкую домашнюю жену и нарожать кучу маленьких Славянчиков! Славянчиков Слава не хотел — он давным-давно крашнулся в одного отбитого придурка с филфака и с тех пор безнадёжно и картинно страдал по нему и его лысой башке, периодически впадая в такую меланхолию, что даже пацифисту Феде иногда хотелось ему между надбровных дуг зарядить. Всем казалось, Славку попустит, когда он закончит универ, но на самом деле стало только хуже — без этого носатого чудовища в поле зрения он совсем приуныл и весь последний месяц только и делал, что к хуевой матери спивался, забив на все доводы разума. На предложение для начала хотя бы добавить Мирошку в друзья ВК он реагировал, как вампир на чесночный креп-суп — недоумённо и очень болезненно. И — да, манекен был назван именно в его честь, разумеется, но Федя вполне резонно предполагал, что пластмассовый вариант, несмотря на всю свою криповость, выглядел явно лучше оригинала. Слава между тем с напористостью маньяка в очередной раз перевёл тему на свой носатый краш — вообще-то, они обсуждали недавно минувший конкурс красоты, и Федя, который отвлёкся всего на секунду, чтобы прислать Вите всратый стикер с тюленем, даже не хотел знать, как так вышло, что они снова заговорили про Мирона. — Я ж его с первого курса ненавидел, нахуй, — в очередной раз начал рассказывать Слава. Оказывается, сегодня его развезло всего с восьми шотов и стакана местного разбодяженного виски. — А он… пидор ебаный, как специально вот это вот всё… тоже мне, нахуй, отличник, ебать его… дипло-ом у него красный, как моя залупа прям, а хули толку с филолуха взять… мудак, бля… — При Ване, главное, такое не спиздани, — порекомендовал Андрей. Ваня тоже отучился на филолуха, и вполне мог отпиздить за неуважительное отношение к выбранной профессии. — Так то Ваня! А этот… у-у, сука, надменное жидовское ебало! Не то, чтобы Феде действительно было дело до умственных способностей Мирона — они и знакомы-то не были, — но ему, если честно, тоже хотелось поучаствовать в разговоре, потому что чем сильнее он синел, тем пиздлявее становился. — Да на хуй этого выскочку вообще, — заплетающимся языком вставил он свои пять копеек. Оказывается, и его тоже сегодня развезло с шести шотов и бабской Пина Колады. А нехуй натощак бухать было, нужно было закусывать. — Вот хули он мудила-то такой? Славу будто переключили — он вскинулся, перегнулся через Андрея, посмотрел на Федьку с праведным негодованием в горящих глазах, сжал руки в кулаки. — Слышь, бля, ты какого хуя его мудилой назвал?! — Так ты тоже назвал… — удивлённо ответил Федя. За следующие десять минут он узнал о себе дохуя нового — что он одинокий бесполезный неудачник с дипломом философа, что ему нет места в мире, что его второй подбородок больше, чем Витина жопа, что его имя затеряется во времени, и вообще: он полный Игнат. На Игната Федя обиделся сильнее всего — резко поднялся на ноги, швырнул на стойку свою последнюю тысячу и, шатаясь, вышел из бара до того, как кто-либо попытался бы его остановить. В голову упрямо лезли мысли, что скорее всего никто и не попытается. Сперва он, ни на секунду не переставая материть Славу, бесцельно побрёл в сторону Ломоносовской, а затем развернулся и двинулся в противоположном направлении — домой не хотелось совершенно. Он резво прошёл мимо метро, углубился во дворы, затем набрёл на какой-то садик — посидел немного на лавочке у фонтана, попытался включить разрядившийся в нулину телефон, но быстро смирился с неизбежным и побрёл дальше. Сам не понял, как оказался на набережной; усталость навалилась как-то совсем уж неожиданно, ужасно хотелось спать. Кажется, где-то здесь ходили трамваи до дома, вспомнил Федя. И застыл, привалившись к фонарному столбу, пока рядом с ним не затормозило такси. Из машины вылез чертовски недовольный жизнью Витя — мрачный, как туча, и злой, как голодная саранча. Федя его очень любил, правда, но его появление было самой хуёвой новостью за весь этот бесконечный злоебучий вечер. — Да ёб твою мать, мудак ты обоссаный, ты какого хуя мобилу вырубил?! — Так батарейка села… — Батарейка у него села… а я на очко присел из-за батарейки твоей! Сука, совсем охуел — слинял, никому нихуя не сказал, телефон недоступен! И заметно нервничающий Витя кинулся Федю обнимать. Постояли под фонарём, пока обоих не попустило; вокруг ещё красиво очень было — скверик через дорогу и Нева совсем близко, по проспекту иногда тачки проезжали, а так народу совсем не было — сегодня ветер охуевший задувал, вечером объявили штормовое предупреждение, у Федьки даже резиночку с башки сдуло, когда он из рыгаловки выходил, и теперь его патлы трепыхались на ветру — видимо, для того, чтобы он чувствовал себя ещё глупее, чем обычно. — Прости, что тебе сорваться пришлось. У тебя ж выходной. — Да убить вас всех мало, пидорасы, — вздохнул Витя. И погладил Федьку по растрёпанной голове — нежно, хоть и немного неуклюже. — Сидел себе спокойно, в МТГ с друганом играл, и тут Замай звонит, орёт, что ты пропал. Они-то думали, что ты проветришься и вернёшься, а тебя всё нет и нет. Ой и дождётесь у меня когда-нибудь. Вот вернусь в Москву — кто ваши жопы спасать будет? Это, кстати, была любимая Витина присказка. Изначально-то он в Питер приехал, чтобы разобраться с наследством какой-то двоюродной прабабки — она не оставила завещания, зато оставила огромную трёшку в центре, на нафталиновый запах которой тут же слетелась куча родственников. С тех пор утекло много воды и было выпито много крови, но судебные разбирательства так и тянулись бесконечной резинкой, пока квартира стояла опечатанной. Ситуация была максимально неуважаемой — так Витя обычно говорил. Ещё говорил, что ненавидит грёбаный Питер вместе с его поребриками и булками. Мечтал, что когда-нибудь вернётся домой и будет кошмарить родной райончик. Повторял, что это всё временно. Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. — Я не знаю, Вить, как мы без тебя, — честно признался Федька. Это он ещё не стал признаваться, что ему от одной перспективы Витиного отъезда сразу становится больно и неприятно. — Я для вас книжку напишу про способы выживания в городских джунглях. — Ну тогда ещё ладно. Помолчали немножко. Федя окончательно пригрелся рядом с большим тёплым Витей, но тот вдруг мягко отодвинулся и залип в телефон — решил, что хватит под шквальным ветром стоять, пора уже вызвать такси и доехать до дома. Это была здравая мысль — никто из них не горел желанием слечь с воспалением лёгких. — Холодно, бля, — пожаловался Федя. — Ну вот и чего ты стоял тут? — спросил Витя почти ласково. Почти ласково в его случае означало, что он больше не пытался убить проебавшегося по всем осям и параметрам друга одним взглядом. — Трамвая ждал. — Угу. Трамвая, значит. И долго ждал? — Ага. — А рельсы ты где-нибудь здесь видишь? — Ну… нет, а что? — Да так, информация к размышлению. Ладно, всё, вон тачка приехала. Пойдём, домой тебя отвезу. — Не хочу домой, — возроптал Федя. — Там Славка, он злой! — Ну что ещё за детский сад? Разберёмся мы со Славкой, не переживай. — Ну Витон, ну я правда туда не хочу… давай ты лучше к себе поедешь, а я там на лавочке заночую у фонтана, нормально… Витя этот бред даже комментировать никак не стал — открыл дверь машины, усадил вяло сопротивляющегося Федьку на заднее сидение и увёз в свою квартиру. Спровадил в душ, постелил ему на диване и только устало кивнул в ответ на искренние благодарности. Потом ушёл на кухню, позвонил окончательно присевшему на очко Замаю, дабы отчитаться о проделанной работе — сложно было не подслушать их вялый спор о нормах допустимого поведения в общественных местах, — попрощались они уже без взаимных претензий. Последнее, что Федя услышал прежде, чем вымереть до утра, — мол, Витя всё понимает, но обижать своего Федю он никому не позволит. И вот эта вот хуйня была самым теплым и приятным, что он слышал в жизни.