Кое-что о последствиях употребления жареного супа

Мирон весь день чувствовал себя не в своей тарелке. Дело было даже не в том, что Женя криво приклеила ему вампирские клыки, и уж явно не в том, что по площадке бегал остоебенивший всем Дудь вместе со своей командой. Просто реально слишком много всего в последнее время навалилось, а как разгребать — хуй знает. К чертям катилось буквально всё — Паша должен был приехать на съёмки и дать интервью Дудю, но так и не приехал, автомат с кофе в очередной раз трагично наебнулся, по павильону таскалась кодла Витиных друзьяшек — Замай припёрся вместе со своим журналистишкой и всеми силами пытался не допускать конфликтов на пустом месте; Витя, который по ряду причин так и не уехал в Москву, пришёл сам и притащил с собой Федю, а теперь ныл о том, что у него болит голова и жрать хочется. Чертовски проницательный Федя, вместо того, чтобы сгонять ему за шавой, только гладил его по руке и пялился крайне влюблённо, что не вызывало умиления ни у кого, кроме этих двоих и впечатлительного Лупы… тьфу, Лёши. К тому же, делу это помогало мало, а факт оставался фактом: голодный Витя — злой Витя. Женечка тоже злилась — её бесил Дудь, она хотела кофе и чтобы этот непрекращающийся пиздец со съёмками наконец-то закончился. А сам Мирон… он, честно говоря, ждал, когда на площадку заявится Слава, но день потихоньку перетекал в вечер, а его всё не было. Это было странно. Не то чтобы между ними что-то наладилось с тех пор, как они виделись в последний раз, просто после того, как Мирон узнал правду про свой главный кошмар всея третьего курса, он чувствовал себя немножко виноватым… да распоследним мудаком он себя чувствовал, если говорить честно и откровенно. И ничто от этой напасти не помогало — ни сделки с собственной совестью, ни попытки образумиться и рассуждать логически: серьёзно, откуда Мирону было знать, что Слава вполне искренен в своём кретинизме, и затеял этот цирк с конями не ради того, чтобы выстебать ботана-филолуха, а потому что пытался таким образом снискать его внимания? Чего он собирался добиться — вопрос резонный, но бестолковый, его можно отдать на откуп самому Славе, чёрт ведь его знает, что тогда происходило в его пьяной башке. Но добился он явно не того, чего заслужил, и кто знает, не будь Мирон таким идиотом без капли самоиронии, может, вектор их отношений сдвинулся бы в другую сторону. Только история не терпит сослагательных наклонений, а сейчас-то что делать? Поговорить с ним? Ссыкотно ведь. — Приём, Земля! — гаркнула Женя. Мирон выплыл из своих упаднических мыслей, проморгался и с удивлением уставился на неё. — Чего? — Идём грим с тебя смоем, павильон через двадцать минут закрывается. — Уже? — Уже. Да где ты сегодня летаешь, господи… — Ладно, идём. — Подождите! Мирон обернулся; Дудь лениво выплыл из-за декорации в самый последний момент, как заправский бондовский злодей. И это он им за пафос предъявлял?.. — Чего? — нахмурился древнейший из древнейших. Так хотел намекнуть журналистишке, что ему здесь не рады, что даже кривоватыми клыками блеснул. — А интервью? — А раньше ты подойти не мог? — Я подходил, ты от меня отмахивался, — обиженно пробормотал Дудь. Мирон вздохнул, почесал бровь, затем махнул рукой: — Только быстро. — Буквально пара вопросов! Из павильона они вывалились получасом спустя — Мирон к тому моменту матерился в голос и мечтал наброситься на грёбаного некомпетентного обмудка с кулаками, сам обмудок предвкушал, как вырежет из их, пусть и короткой, беседы весь «лишний» контекст и оставит только те куски, которые порочат светлое имя подающей надежды кинозвезды, Витя на пару с Замаем пытались разрулить ситуацию с наименьшими потерями… короче, до Мирона только на улице дошло, что он по-прежнему не смыл грим и даже не переоделся. И по поводу Славы так ничего и не разузнал, а Витя между тем уже почти садился в такси. — Вить! Погоди! — Что? — А Слава почему не приехал? Работает? — Да какое там. Взял неделю за свой счёт. — И что делает? — Что-что, дома заперся, бухает. На Федьку бычит, что он ко мне переехал. — Ясно. Но с ним хоть всё в порядке? — Без понятия. Позвони да узнай. — А ты не… — А я — не! — возмутился он. Даже руки на груди скрестил. — Хорош уже детский сад разводить, возьми да поговори с ним! Взрослый же дядька! Да, некормленный Витя был очень, очень злым. — Да нет, я-то поговорю, я просто хотел у тебя его номер попросить, — отмазался Мирон. — А, ну если номер… сброшу тебе его контакт в телеге, погоди. — Ага. Спасибо. Все потихоньку разъезжались. Мирон покрутил в руках телефон, ткнул в Славин контакт, долго думал, что написать, но на ум так и не пришло ничего адекватного. Им нужно было поговорить, но писать банальное: «Давай поговорим» было как-то глупо. И — да, ссыкотно, разумеется, куда же без этого. В итоге он просто решил поехать домой, вызвал тачку, — не в метро же спускаться в таком прикиде, — и пихнул телефон в карман вампирских брюк. А уже после, усадив жопу на переднее сидение и пристегнувшись, плюнул на доводы разума и попросил таксиста сменить место прибытия — мужик недобро покосился на кривые клыки и со вздохом забил в навигатор новый адрес. Славин дом Мирону никогда не нравился — уж больно мрачное впечатление производила эта грязная и разъёбанная даже на фоне остальных панелька. На дверях лифта привычно болталась бумажка с надписью: «Лифт НЕ РАБОТАЕТ» — кажется, её отсюда вообще никогда не снимали, а где-то наверху ржали явно уторченные гопари. Из-за них-то вся нерешительность и прошла сама собой — как бы Мирону ни хотелось затупить перед дверью и рефлексировать, пиздиться с чёткими в его планы точно не входило, поэтому пришлось поскорее нажать на звонок. Слава довольно долго шёл к двери, а затем открыл, не глядя и даже не спросив, кто там. — Возвращение блудного сы… ох, ебать, Носферату! Ты тут чё забыл? — Да просто в гости зашёл. Ехал мимо, знаешь ли… — В своём лучшем костюме. — Ага. Решил гопоту у тебя на лестнице распугать. — Не, оно хорошо, конечно, только пуганые они, их хуй чем впечатлишь… ты заходи давай, коли не шутишь. Я-то думал, это Витяй Федьку из дома выгнал, а оно вон оно как… В квартире было холодно — Мирон даже задумался, стоит ли ему снять вампирское пафосное пальто или всё-таки остаться в нём от греха подальше. В итоге снял, помыл руки и зашёл на кухню. С прошлого раза тут ничего не изменилось — стола на привычном месте так и не было, холодильник был девственно-пустым, а кусок обоев снова валялся на полу. — Слав. — Чё? — Почему у тебя дома такая морозилка? — Ты ещё спроси, зачем я бухаю постоянно, — хмыкнул Слава. Но всё же соблаговолил пояснить для особо одарённых: — Да окно у меня в комнате разбито. Да, об этом Мирон уже слышал, только не верил — до последнего думал, что это Витин рофл. — А поставить новое? — Да похуй. Витон разберётся. — Он уезжает скоро. — Значит, насмерть замёрзну, — довольно ухмыльнулся Слава. Мирон подавил тяжёлый вздох — ну, теперь-то понятно, от кого Витя набрался этого похоронного юморка. — А стол где? — Да всё там же. А, это! Тебе чай, кофе, водки, вискаря? А, не, вискарь я допил. Конина есть. — Давай сначала стол обратно принесём. Таскать столы в планы Мирона, разумеется, совершенно не входило, но это был отличный повод оттянуть неизбежное. — Да хули, давай… перфекционист, блин. В Фединой комнате, как ни странно, было тепло, а на столе, что ещё страннее, не было ни остатков еды, ни пустых тарелок — хотелось верить, что Слава не такой свин, каким кажется, и ещё после той пьянки всё убрал. Кряхтя и матерясь, они потащили тяжеленный образец советской дизайнерской мысли на кухню — Мирон трижды проклял всё на свете и с ног до головы обматерил криворукого визави, который врезался во все углы, а под конец чуть не отдавил ему пальцы, резко толкнув стол к стене, — а затем устало плюхнулись на табуретки. — Вот теперь можно кофе. — Вот теперь на хуй иди, — беззлобно отозвался Слава, убирая со лба налипшую чёлку. — Хуй с тобой. — Да погоди ты, щас сделаю, дай отдышусь только. Рассказывай пока, какого хуя ты припёрся. Не столы же таскать. — Я просто подумал, нам поговорить надо. — А. Слава как-то разом помрачнел, закрылся. Вздохнул тяжко, затем покачал лохматой башкой: — Ты сначала альтер-эго своё спрячь. — В смысле? — Клыки, блядь, оторви! Серьёзно, невозможно же тебя всерьёз воспринимать, так и тянет ржать. Судя по его виду, ржать его совсем не тянуло, однако это была ещё одна прекрасная возможность оттянуть неизбежное, и Мирон решил, что грех ею не воспользоваться. Грим смывался туго — сказывалось отсутствие Жениной пахучей херни для снятия макияжа, но он всё же справился. А вот клыки отваливаться не хотели ни в какую. — Же-ень, — протянул он вместо приветствия. — А как клыки снять? Пауза на том конце телефона была недолгой, следом за ней раздался оглушительный хохот. — Очень, блядь, смешно! — возмутился он. — Ох, блин… короче, ты в прошлый раз жаловался, что они постоянно отваливаются… — Ну. — Ну я и приклеила их на клей для протезов. — Женя! Женя продолжала ржать. Пробормотала что-то невнятное про то, что клей по идее сам растворится часов через двенадцать после нанесения, а потом Мирон, которому катастрофически не понравилось это её «по идее», психанул и повесил трубку. Из ванны он вышел настолько нервным и раздражённым, будто у Славы в канализации завёлся Дудь, не меньше. С ходу потребовал коньяка в свой кофе и плюхнулся на табуретку. — Чего случилось? — Да эти ебучие клыки!.. Он коротко обрисовал ситуацию, даже не надеясь получить хотя бы каплю сочувствия, и совершенно не удивился, когда Слава принялся ржать — что примечательно, раза в два громче и дольше, чем Женя. — Ладно, ладно, — простонал он, отсмеявшись. — Не парься, тебе даже идёт. — Я просто счастлив. — Да брось ты, такая хуйня с кем угодно может случиться. Самоиронию вруби. Это ж реально смешно! Мирон было собирался высказать этому идиоту всё, что он думает про него и его специфическое чувство юмора, а затем вдруг понял, что на самом деле Слава прав. Смеяться от этого осознания ему, разумеется, не захотелось, но и бычить он не стал. Вместо этого с силой потёр лицо и вздохнул: — Я просто пиздец устал. — Так и хули ты тут? Ложись давай, я тебе у Федоса постелю. — Нет, погоди, я же поговорить приехал. Я домой потом собирался. — Успеем ещё поговорить, его вампиршество, не переживай. Домой тем более успеешь. Я сам уже не в той кондиции, чтоб разговоры разговаривать, мне только передёрнуть и храпака дать. Пойдём, пойдём… так, где тут у Федоса бельё чистое? А, вот, нашёл. Ты не стой столбом, диван разбери пока, что ли. Застыл, пластмассы кусман… Мирону только и оставалось, что послушаться — а что было делать, если Слава решил взять шефство над «болезной нежитью» и пёр напролом, игнорируя всё на своём пути? Через десять минут Мирон, переодевшийся в чужую огромную футболку с дурацким принтом, уже возлежал на диване и удивлялся, почему этот дебилушка с синдромом гиперопеки не подоткнул ему одеялко. Правда, на предмет оказалось, что Славины мысли текли примерно в том же направлении — он погасил свет и спросил: — Колыбельную спеть, Мирош? Или сказку могу рассказать. Я хорошие знаю. Еврейские. — Съебись на хуй, — улыбнулся Мирон. И добавил: — Слав… спасибо. — Обращайся, я тебя и с клыками люблю. И он вышел. Из-за окна доносился приглушённый гул машин и ругань алкашни на детской площадке; было непривычно засыпать под этот шум, дома-то стояли стеклопакеты, а это совсем не то, что допотопные окна в деревянных рамах. Одно из которых ещё и разбито. А Слава там спит. Вот кто он после этого — идиот или инфантильный бедолага? А может, и то, и другое?.. Мирон вздохнул и перевернулся на другой бок — пятнадцать минут назад он чувствовал, что вырубится, едва его голова коснётся подушки, а теперь сна не было ни в одном глазу. Ещё и чёртов телефон пиликнул входящим уведомлением — это Женя прислала какой-то войс. Наверняка ведь продолжала угарать над несчастной нежитью, а грёбаные клыки, между прочим, мешали спать — ну, не то чтобы мешали, но они крайне непривычно ощущались во рту и не давали нормально расслабиться. Ещё и эти отблески фар за окном… господи, лучше бы и правда домой поехал. Ну да, из эгоистичных побуждений — лучше, а Слава бы расстроился. Он мучил себя растянувшиеся в вечность полчаса прежде, чем поднялся со скрипучего дивана и прошлёпал на кухню. Приоткрыл форточку, поёжился от ледяного ветра, затем подтянул к себе пепельницу и закурил. Подумал, затем хапнул из сушилки чистую кружку, случайно громыхнув тарелками, налил себе коньяка на два пальца. Принюхался — нормальная, вроде, конина. Выпил, докурил сигарету, сразу же потянулся за второй. А Слава, несмотря ни на что, так и не выполз — и как ему только удавалось спать в этой адской холодрыге и с алкашнёй, орущей под окнами? Мирон даже сходил к его двери и прислушался — из комнаты доносились только скрип дивана и похрапывание. Бесцельно бухать в одинокого было предельно скучно. Пришлось налить себе ещё и свалить обратно в комнату, надеясь, что хотя бы там будет, чем заняться, раз уж чёртов организм решил устроить бунт. И он не прогадал: над столом обнаружились книжные полки, набитые разного рода литературой — оказывается, Федя котировал фантастику, классические романы и фолианты философской направленности. В итоге Мирон замотался в плед и засел за Бердяева. Он не знал, сколько времени он читал, но из авторских измышлений о пантеистическом монизме его вывел скрип двери и Славино хриплое: — Ебать, ты чё, охуел? Я тебя нахуя спать укладывал, чтоб ты тут книжки читал? — Бессонница, — вздохнул Мирон. — Сто пудов старческое. Чё не разбудил-то? Так, погодь, ща отолью и приду. Минут через пять он действительно вернулся — довольный и со стаканом в руке. Уселся рядом, отобрал у Мирона книжку, повертел её в руках и скептически отбросил в сторону. — Чё, зубки как? Мирон потрогал клыки языком — правый едва пошатывался при сильном нажиме, а левый сидел, как влитой. — Всё ещё при мне. — Мешают? — Да не особо, просто некомфортно. — Эх ты, Эдвард Каллен. Нехуй было так в роль вживаться. — Следи за языком, смертный, — оскалился он, обнажив пресловутые клыки. — Не забывай, кто перед тобой! — Боюсь-боюсь, — заржал Слава. — Да, людская опрометчивость не знает границ… многие пали её жертвой, и многие ещё падут. — Ладно, Алукард, хорош пафос плодить. Намахнём или сразу кусаться будешь? — Намахнём, — с готовностью отозвался Мирон. Коньяк в его кружке заканчивался, но его грела мысль, что если хорошенько попросить, его смертный раб принесёт ещё порцию. Слава поднял тост за долгую жизнь живых трупов, Мирон пробормотал что-то про оксюмороны и тут же был переименован в Оксимирона. В общем-то, он был не против, и разговаривать со Славой ему нравилось, но усталость брала своё. Он прикрыл глаза зевнул. — Бля, да ты издеваешься, — возмутился Слава. — Мне теперь опять тебя спать укладывать? — А хули толку? Всё равно сейчас не засну, организм сбоит. — Не, ну так не пойдёт. Давай ложись, короче. Я свет погашу, и будем пиздеть, пока тебя не вырубит. Или тебе обязательно гроб нужен? — Слав, заебал. Хорош уже херню пороть, — вздохнул Мирон. И, вздёрнув брови, добавил: — Не спим мы в гробах, это всё инсинуации, выдумки недалёких писателей и киноделов! — Ладно, убедил. Ложись, короче. Мирон устроился поудобнее, натянул одеяло по самые уши и хотел было расслабиться — какое там, правый клык шатался всё сильнее, и все попытки перестать трогать его языком были заведомо обречены на провал. — Ты мне сказки обещал, — напомнил он. — Точняк! Ну слушай тогда. Давным-давно, на первом курсе, мы с Ваней, ну, помнишь Ваню, собрались в клубешник — ему родаки денег прислали, вот он и решил, что надо потусить. Я не особо хотел — ненавижу все эти стадные пляски, и бухло там пиздец какое дорогое, а уж про музыку молчу — ладно ещё Дорн, но русский рэп… блевать тянет. — Зачем пошёл тогда? — Да Ванька всё орал, «пошли» да «пошли». Он, знаешь, такой — умеет убедить, когда ему что-то усрётся. Ну и вот, приехали мы в клуб, сидим, бухаем. И тут к нему тёлка подкатила — страшная, ужас! Не, как бы, хуй с ним, что страшная, но она ещё и тупая, как пробина! И настырная. Он ей чего только не плёл — и про сифу, и про то, что он пидор, а всё без толку. Короче, пока я над ним угорал, он чуть кукухой не отъехал — ну прикинь, он танцевать — она за ним, он в сортир — она за ним, он к стойке — она за ним. Реально пиздец. Потом он ей коктейль проставил, думал, отъебётся, но хуй там плавал — эта дура ещё сильнее прилипла. Он уже выл! Натурально выл! — Бедняга. — Сам виноват, нехуй было туда идти, — ухмыльнулся Слава. — Ну вот, короче, к чему я это. К нам внезапно парень подсел, угрюмый такой. Я его ещё раньше заметил — он с каким-то белобрысым корешем у бара тёрся, пялился на нас и ухмылялся. Ну вот, его кореш свинтил куда-то, а он к нам подсел, Ваньку так приобнял и говорит: «Милый, ну какого хуя? Я отошёл с Саньком попиздеть, а ты уже какую-то шмару подцепил». Я охуел, Ваня тоже пиздец охуел. А этот поворачивается к тёлке и говорит абсолютно серьёзно: «Слышишь, мразь, пошла на хуй от моего парня». Ну, она пересрала и свалила. А этот убрал руки и такой: «Пацаны, с вас пиво». Короче, Ваню он реально спас, хотя я его до сих пор за эту хуйню стебу. Такая вот сказка. — Главное, что конец у сказки хороший, — улыбнулся Мирон. — Только почему она еврейская? — А, так это Витя был. Так с ним и познакомились. Тут уж Мирон не выдержал и заржал — представил себе смазливого Ваню, окружённого левыми тёлками, который только закатывает глаза и вздыхает в ответ на предъявы вечно ревнующего Вити. Смешная, в общем, картина, хоть ситком с элементами мелодрамы снимай. Может, на хуй эту сагу вампирскую? Такое широкому зрителю намного лучше зайдёт. Да, Ваня определённо был бы идеальным центровым персонажем ситкома. Судя по всему, в их компании именно он был главным двигателем прогресса и мог сотворить буквально из воздуха локальный пиздец. Взять хотя бы решётку, загадочно исчезнувшую с его окна… кстати о ней. — Слава. — Чё? — А куда Ваня всё-таки дел решётку? — Смотри, и ты в курсе, что ли? — заржал он. — Да все в курсе! — Не, я-то могу рассказать, не проблема. Но готов ли ты к страшной правде? — Конечно. Слава устроился поудобнее, отхлебнул из своей кружки и начал: — Да там всё просто, как два пальца об асфальт. Скучно даже. Я ещё тогда с Ванькой в одной комнате жил, мы же вместе с Хабаровска приехали. Ну, то есть, поселили меня с другим чуваком, но мы потом поменялись… не важно. В общем, как только мы заехали, он начал ныть о том, что с этой решёткой чувствует себя, как в тюряге. Ну и пинал её периодически. Помню, как-то зашёл, а он подбегает ко мне и орёт: «Чувак, она ШАТАЕТСЯ». Ну шатается и шатается, мне-то чего… короче, зря я тогда ему мозги не вправил, хотя с другой стороны, дело-то не моё, пусть развлекается, как хочет. Короче, в один из дней он пиздец нажрался, а я устал чего-то, спать лёг рано. Просыпаюсь от грохота. Смотрю на Вано — Вано счастливо дымит в открытое окно. Решётка валяется внизу, в клумбе. Я ему говорю: «Слушай, дебик, завтра тебе этой решёткой по башке настучат, из общаги выселят за порчу имущества». Я-то думал его припугнуть — типа, можно же было сказать, что она сама отвалилась, но Ванька был пьяный в щи, вот и воспринял всё всерьёз. Я обратно спать лёг, а он свинтил куда-то. На следующее утро просыпаюсь, решётка уже в комнате стоит, у шкафа. Я спрашиваю, какого, мол, хуя и как ты, мудак, её сюда допёр? Молчит, только стонет с похмелюги и отмахивается от меня. Потом, к вечеру, пришёл Витя. — Так эта сказка тоже еврейская? — Да у нас половина сказок еврейские, ты что! Короче, пришёл, увидел решётку. Распихал Ваню, таблеток ему дал каких-то от похмелюги. Спрашивает, мол, это что у вас тут такое? Ну, Ваня и рассказал, что он вчера её сначала выломал, потом испугался, что его запалят, и потащил её на металлолом сдавать. Только три часа ночи было — закрыто всё, вот он её обратно и принёс, чудом не спалился. Витя спрашивает: «Она тебе нужна?» Ванька говорит, мол, не, нахуя, забери её подальше, бога ради. Ну, Витя и забрал, не то толкнул кому-то, не то сам на металлолом сдал. — Охуенно — казённое имущество-то сдавать. Хотя ему всегда нужны были деньги. Ты же в курсе, что у него есть вполне рабочий план по захвату мира? — Нет, — удивился Слава. — Он не говорил. Сдаётся мне, я не хочу вникать в суть. — Точно, не хочешь. Реализация упирается только в финансирование, собственно. — И в лень. — Естественно, но при нём об этом лучше не говорить. — Да-а, давненько я от Витона пиздюлей не выхватывал. — А было? — Было разок. Но я тогда совсем зарвался. Потом как-нибудь расскажу, если хочешь. Мирон кивнул. А затем, неожиданно для себя зевнул и потянулся — невроз ушёл, жизнь стала чуть прекраснее, и даже ебучие алкаши за окнами, решившие разукрасить жизнь русским рэпом, почти не мешали. Слава будто почувствовал, что его миссия выполнена, тут же спустил ноги с дивана и собрался прощаться и сваливать, пришлось схватить его за край футболки. — Стой. Последнее скажу и пойдёшь. — Не, чувак, давай уже до завтра всё отложим, а? — И так откладывали. Короче, про тот инцидент. — Какой инцидент? — Твою серенаду с кастрюлей. Слава съёжился и нервно потёр шею. А затем вдруг сказал очень тихо и искренне: — Прости, я реально как мудак себя повёл. И на пацанов не злись, они не при чём, это я эту хуйню затеял. Мирон едва успел подобрать отвалившуюся варежку. Серьёзно, столько лет он ждал этих слов, а теперь, когда он их услышал, стыдно стало ему самому. Довёл, блин, пацана, заставил считать себя виноватым в том, что из лучших побуждений сделал. — Да ты-то чего извиняешься? — поморщился он. — Затеял и затеял. Это я перед тобой извиниться должен. — Это ещё за что? — Вёл себя, как мудак. Я же мог бы предположить, что ты это искренне. Но… — Ладно, всё, все всех простили, никто ни на кого не держит зла, закрыли тему. — Хорошо. — Мир? — Чего? — Да нет, я в смысле, зарываем топор войны? — Конечно. — Хуясе. Так просто всё. Я думал, ты мне предъявлять будешь. — Это ещё за что? — Ну, типа. За то, что я тебя люблю, там. Вся хуйня. Не, как бы, говорят, у тебя парень был, но мало ли… — Кто говорит? — нахмурился Мирон. — Ну, говорят. Ясно. Витя говорит, значит. По крайней мере, больше никто из Славиной компании, если не из всего универа, этой информацией обладать не должен. Витя-то узнал благодаря стечению нелепых случайностей; а в остальное время и с другими людьми они были очень, очень аккуратны и старались не палилиться. — Вите переебать мало. Интересно, кому он ещё распиздел… Блядь, а если бы это всплыло? — Не, ну погоди! Это, считай, совсем недавно было, буквально в начале лета. Я просто загонялся, типа, вдруг ты гомофоб и дашь мне в ёбыч, если я к тебе со своей хуйнёй подойду. Вот Витон меня и успокоил. — Нет, ну я же не настолько ссученный… погоди, в каком смысле в начале лета? Ты до сих пор загоняешься, что ли? — Типа. Да. Извини. Честное слово, Мирон никогда не стал бы осуждать человека за то, что он в кого-то влюблён, но в этот раз истеричный смешок вырвался сам собой — Слава правда не мог вычеркнуть его из своей жизни так долго, несмотря на скотское отношение к себе? — А ты не сдаёшься! — Подумал и добавил: — Слав, это комплимент. — Окей. — Слушай… Я тебе ничего не обещаю, но пиздить тебя в любом случае не буду. — Я уж надеюсь. Слава вдруг ощутимо расслабился — как будто снял все внутренние блоки, и улыбнулся тепло и искренне — в кои-то веки не оскалился, планируя, как бы пожёстче подъебать оппонента, а именно улыбнулся. Его можно было понять — он ожидал бури, а вместо этого у него впервые за долгие годы появилась надежда. — Так, всё, — подытожил Мирон. — Вопросы порешали, теперь можно и по койкам. — Тебе завтра надо куда-нибудь? Будить тебя? — Не, будить точно не надо. Я ближе к вечеру отчалю, если у тебя планов нет. — Да можешь тут хоть поселиться, Федос-то меня бросил. Мирон скептически оглядел микроскопическую сырую комнату с советскими обоями в аляповатый цветочек, и покачал головой: — К таким подвигам я ещё не готов. — Да не больно-то и хотелось, — хмыкнул Слава. — Всё равно бесишь меня, вомпэр ябучий. И с завидным проворством, которого никогда не ожидаешь от двухметрового лося, он наклонился и поцеловал Мирона. Было бы даже охуенно, если бы от него не таращило дешёвым коньяком, но, ей-богу, это уже такие мелочи… — Простите, извините, — протянул Слава без капли сожаления в голосе. — Всегда мечтал засосать упыря. Блядь, да кто бы сомневался. — Упыря… которому срочно надо к дантисту, видимо, — вздохнул Мирон, вытащив изо рта остоебенивший за вечер кусок пластика. — Клык из-за тебя выпал. — Ну наконец-то в человека превращаешься! Так, дай-ка его сюда. — Зачем? — Боевой трофей же! На шнурочке носить буду, красота-а. Он поднялся с дивана, заразительно зевнул, сунул ноги в тапочки и, наконец, собрался сваливать. — Доброй ночи. — Доброй, его вампиршество! Захочешь пообниматься — приходи. Мирон никак это не прокомментировал; подумал, что после сегодняшних разговоров выносить Славу станет ещё труднее, но почему-то теперь его это совершенно не пугало. Он, наконец, закрыл глаза и собрался спать, когда из соседней комнаты донеслось тихое, но очень радостное Славкино: «Мирошка! Ты, блядь, просто не поверишь, чё случилось». Интересно, что у него там за Мирошки — не манекен же. Или… Додумать мысль до конца не удалось — Мирон заснул. С утра, то есть, часа в два дня, его ждал горячий кофе, кривоватая яичница с превратившимся в угольки беконом и Слава, настолько довольный, что хотелось ему оплеуху зарядить в профилактических целях. Ещё и телефон пиликнул — Женя прислала ещё одно голосовое в довесок к ночному. «Так, Мирон, я нашла инструкцию в нете. Пишут, нужно прополоскать рот тёплой водой, а потом аккуратно шатать зубы туда-сюда, пока они не отклеятся. Не благодари». И свежее: «Блядь, я надеюсь, ты всё-таки догадался вчера, как их снять!» Слава громко расхохотался. Мирон понял, что ещё немного, и он убьёт первого, кто подвернётся под руку. Кого-нибудь, кто сидит рядом и паскудно ржёт. Кто всем своим видом так и просит: «Убейте меня, Мирон Янович». Чьё имя начинается на «Сла», а заканчивается на «ва». — Слава, блядь. Это нихуя не смешно. — Не, мужик, это ОЧЕНЬ смешно! Мирон, огромным волевым усилием, успокоился и абстрагировался — ну, молча уткнулся в яичницу и принялся сосредоточенно её жевать, не обращая внимания на раздражающие внешние факторы. Да — возможно, для стороннего наблюдателя его вчерашние мытарства действительно выглядели вполне забавно. Возможно, в глубине души Мирону тоже было немножко смешно. Не настолько, чтобы перехотеть убить мерзко глумящегося над ним Славу, но настолько, чтобы отложить это эпохальное действо на какой-нибудь другой день.