ided

чанель быстро схватывает, где бэкхена можно касаться, а какие границы лучше не пересекать. бэкхен относится с пониманием и терпением, когда чанель бессознательно касается чуть откровеннее и чуть горячее обычного. в целом их отношения количеством соприкосновений не отличаются от отношений других, но иногда чанель чувствует, как начинают подсасывать определенные желания, когда бэкхен целует томительнее, глубже. бэкхеново тело будто бы терпкое, и что-то остается на чанелевом языке каждый раз, когда он проходится им по шее бэкхена. есть вещи, которые бэкхен просто не может ему запретить. есть вещи, на которые чанель соглашается ради бэкхена. их отношения умещаются в набор слов, которыми пользуются все люди. за исключением некоторых. для чанеля практически все прикосновения обозначают начало всевозможного обладания. и бэкхен делает это непритязательно, бессловесно, но расслабляюще и вроде даже лениво. когда они вместе смотрят фильм, чанель сползает на пол, опираясь спиной о диван. бэкхен разводит ноги в своих мягких домашних штанах, что тоже широкие, в стороны, чтобы чанелю было удобно. бэкхен запускает руку в чанелевы волосы и вытаскивает ее только тогда, когда чанелю нужно отойти в туалет или фильм уже кончился. чанель может обнимать его, не опуская руки ниже ширинки. иногда чанель злится. злится много и на все без разбора. в такие дни он уходит без предупреждения и возвращается с разодранными костяшками. бэкхен не задает вопросов и помогать не лезет, если чанель не просит. а он не просит: молча закрывает дверь на кухню, перемазывается, перепластыревается и много курит. бэкхен тревожит, спрашивая, хочет ли чанель есть. чанель просит сделать кофе и принести ноутбук. в такие дни чанель много пишет, мало разговаривает и практически не ест. они съехались пару месяцев назад, и оба относятся к любым ситуациям с терпением и пониманием. терпение и понимание. терпениепонимание. терпонимание. чанель готов вытатуировать себе это на лбу и никогда ни в чем не попрекать бэкхена, какую бы сложность это ни составило. бывают дни, когда у бэкхена слишком хорошее настроение. он может закинуть ногу чанелю через бедро; может залезть на колени; может тесно прижаться или втянуть во вкусный поцелуй выходного дня: торопливый, непринужденный — теплый язык и аккуратные губы. бэкхен много говорит, делится идеями, рассказывает о планах и действительно много ест. бэкхен пахнет теплым черным чаем, немного колой и какими-то тайно пойманными ухмылками. само очарование с линий челюсти, разрезающей чанелев рот в улыбку. они спешно и страстно целуются. чанель начинает пахнуть мятной заживляющей мазью и сигаретным дымом все чаще и чаще. бэкхен занят учебой, текстами и работой, не замечая, кажется, как что-то плавно начинает идти не так, как шло до сего момента. они меньше говорят, чанель все чаще отрывается от бэкхена и выглядит так, словно его обдали кипятком. бэкхен меньше танцует, больше просто слушает что-то там в своих наушниках. музыка все та же, такая же подвижная, но танцевать бэкхену не хочется. потому что чанель забывает перебивать некоторые запахи гелем для душа и шампунем. запах тяжелых духов вызывает в бэкхене паранойю, и он обнюхивает себя, флаконы чанеля. принюхивается к прохожим, к ребятам в университете. пока не находит его. ким чонин, по мнению бэкхена, не особо выдающаяся личность. но его лицо, по словам минсока, хорошо смотрится в кадре: большие выразительные глаза, аккуратный кончик мягкого носа, пухловатые губы и идеальная улыбка с рядом ровных зубов. бэкхену с его ротовой геометрией сюда не влезть. чонин в одежде подчеркивает бедра, его талию видно в любой свободной рубашке. бэкхен смотрит на себя в зеркало туалета и думает, что его сердце на самом деле всегда было разбитым, но до этого момента он, вероятно, не чувствовал это так остро и болезненно. они все реже смотрят фильмы вместе. реже говорят о том, кто что пишет. больше не дают работы друг другу на проверку или редакцию. бэкхен перед сменами выжимает из себя одну и ту же строчку про одинокие дни с просьбой думать о нем какое-то горе. чанель больше не трогает его безымянные пальцы, ногти которых всегда покрыты темно-зеленым лаком. чанелю нравится этот цвет, и бэкхен сделал его своим любимым. бэкхен, кажется, просто угодил в ловушку чьего-то фавора. и это не отстойно. это гадко. пак чанель был для него джинсовой курткой, рукописной нотой, мятной конфетой, черной кепкой и легким поцелуем. блять, да, чанель стал для бэкхена ебаным одуванчиком, и бэкхен готов был загадывать столько желаний, сколько бы только смог. бэкхен полюбил большие шляпы и архитектуру в стиле барокко ради чанеля. все это дерьмо — одна ебучая несправедливость, возможно, но чанель действительно не виноват. все в порядке. для бэкхена такой расклад неудивителен, не поразителен, но что-то больно бьет под кадыком, и бэкхен почти задыхается. он не даст и не собирается давать чанелю то, что тот может хотеть. бэкхен просто не может. вот и все. но чанель хотя бы мог поступить с ним честно. от чанеля пахло тяжелыми духами всякий раз, как бэкхен возвращался с работы. чанель приходил домой немного раньше и просто ложился спать. ему не хотелось есть, обниматься или готовить что-нибудь легкое к возвращению бэкхена. ныла спина, ныла расцарапанная ягодица, и чанелю просто хотелось спать. бэкхен приходит к шести часам. чанель сопит, толком не укрывшись. бэкхен ведет носом по его шее и чувствует тяжелые духи и корицу. он тихо вытаскивает чемодан из шкафа и вещи в него укладывает неаккуратно, неопрятно совсем — вместе с вешалками. похрен, если что-то помнется. у бэкхена от слез, кажется, мнется все лицо. чанель просыпается, когда бэкхен бьется колесом чемодана о косяк, не вписавшись. — эй, ты куда? — спрашивает он. бэкхену не хочется грубить, не хочется грызться, но все, что он говорит, это: — после него ты даже не принял душ. ты еблан, пак чанель. — бэкхен. — никаких извинений и никаких оправданий, потому что я не осуждаю тебя, — бэкхен шмыгает носом и прочищает горло, — скандала не будет, я просто уйду, ладно? — прости, эй, — чанель, встав, пытается подойти и подлезть к лицу, но бэкхен отмахивается от него, как от назойливой мухи, — прости меня, я просто… я устал, вот и все. такое же может быть, да? прости, бэкхен. прости меня. — бери от жизни, чанель, все, что сможешь, окей? перед тем, как вытащить чемодан в подъезд и закрыть дверь, бэкхен бросает «забирай, блять, все». повседневность и идеал просто не смогли ужиться вместе, говорит минсок, сжимая бэкхеново плечо. но все действительно в порядке. бэкхен отходит от рабства творческих страданий чуть больше чем через месяц. от него пахнет охлажденной ромашкой и виноградом. он старательно избавляется от всех запахов, но какие-то вывести не может. он тогда прихватил чанелеву белую майку, и какие-то вещи на полке пропахли имбирем, мятой и малиной. бэкхен возвращается к ней, когда становится невмоготу. он нюхает ее, прикладывает к щеке как чанелеву ладонь. но потом просто идет накуриваться. он не бросает работу, не бросает тексты, но в историях все чаще и чаще появляется белая майка и черная кепка. бэкхен, кажется, написал целую повесть для человека, который теперь не отдаст ему ни единого своего слова. и это не горько. это до жути старомодно. чанель хорошо выглядит. джинсы с дикими дырами на коленях, большие майки, большие толстовки, все те же кепки, черный спортивный рюкзак. чанелевы уши на солнце почти светятся, и бэкхен старается не смотреть и не улыбаться, пока курит. он отворачивается и танцует перед минсоком, пока тот не начинает смеяться и не предлагает перекусить. чанель с самого начала знал, что полноприродным человеком бэкхена не назовешь, но упустил из внимания момент, когда его сердце склеили и засладили. его сердце перестало вонять мертвечиной, заблагоухав облепихой и апельсином. чанель не хотел выбирать между душой и телом, но его просто подкосило в один момент. ему нужна была перезарядка, но он забыл про последнюю пулю в барабане и случайно выстрелил себе в голову. чанель бьет ровные линии от костяшек до ногтевых пластин на безымянных пальцах в память о том, что единственное, что так страстно он вымаливал, от него ушло, тихо закрыв дверь с громким словом. они пересекаются не только на парах, но и на посиделках у общих друзей. ребята стараются не делать акцент на грустных фрагментах их общей жизни. они просто веселятся, хорошо проводят время, и это то, что им всем нужно. но заходящее солнце путается в чанелевых волосах, и — спустя несколько месяцев — бэкхен все еще замечает это, блять. отвратительно и горько, и бэкхен просто уходит на балкон, чтобы покурить и выдохнуть спокойно. чанель идет следом тихо и нога в ногу — без промедлений. он садится напротив и закуривает молча. бэхен смотрит на придавленные окурки в грязной пепельнице на маленьком столике между ними. — бэкхен. — блики в твоих волосах. они говорят одновременно и оба замолкают, пойманные на чем-то, что сейчас смущает и вызывает неловкость. бэкхен нервно касается шеи, ловит кончиками пальцев цепочку и вытаскивает ее из-под рубашки. на ней висит ключ, и чанель этот ключ знает. бэкхен говорит: — солнце бликует в твоих волосах, и это способно отвести от меня на время ощущение необратимости. будто я не могу вынести столько любви вперемешку с болью, но я выношу, и от этого только херовее. чанель просто смотрит на него. он снова делает это, чувствуя, как сердце покрывается растопленным медом. его затылок холодный и мокрый от волнения, но пальцы и грудина горят так, что, дотронувшись, чанель может что угодно превратить в золото. черт, он так его любит. вот, блять, и все. никаких подтекстов и сложностей. элементарное и вполне определяемое чувство, пойманное на закате, который они встречают на засранном балконе. — я могу переночевать у тебя сегодня? — спрашивает бэкхен, и его голос отчего-то хрипит. чанель только кивает, туша сигарету. иногда все, что может чанель, — это повторять себе, что мир не умер и конец света еще не наступил. пока бэкхен принимает душ, чанель моет руки с мылом, пахнущим чабрецом и вишней, переодевается и ложится в постель. бэкхен в чанелевой одежде выглядит не комично и не забавно, а так, что чанелево сердце начинает биться будто бы в последние минуты жизни. он все такой же уютный, комфортный, домашний. бэкхен все еще принадлежит чанелю, и от этого им обоим некуда деваться. бэкхен ложится на бок — чанель повторяет за ним. бэкхен пыхтит с минуту-другую, а потом двигается вплотную, прижимается, обнимает и ждет, пока чанель не обнимает в ответ. чанель целует его в мокрую макушку и гладит между лопаток — прямо как раньше. — я тебя люблю, — шепчет чанель. бэкхен целует его в ключицу, выглянувшую из-под майки, и горячо дышит в шею. утром бэкхен мнется, предлагает кофе и посмотреть что-нибудь вместе. чанель снова усаживается у него в ногах и ждет, пока бэкхен запустит руку в его волосы.