The Avengers: Youth Hostel

В определённый период своей жизни Эрик Леншерр пообещал себе больше никогда не влюбляться. После смерти матери, которую он потерял в том возрасте, в каком детям противопоказано лицом к лицу сталкиваться с горем и осознанием мимолётности человеческой жизни, Эрик, воспитываемый отцом, рос чрезвычайно замкнутым и закрытым ребёнком. Он редко играл с другими детьми и прятал от них свои игрушки, а в начальных классах отличался спокойствием и усидчивостью, которые временами превращались в пугающее для его возраста хладнокровие. Зачастую он оставался равнодушным к ребятам, проявляющим хоть какое-нибудь желание подружиться с ним, и не светился на школьных мероприятиях. В пятом классе Эрик подрался с парнем, который был старше его на два года, и, сидя в кабинете директора с ноющей болью в опухшей, стремительно синеющей скуле, ни разу не извинился. Он думал, что таким образом восстановил справедливость, но, будучи куда умнее большинства своих сверстников, говорить, что ему в какой-то степени понравилось причинять обидчику боль, не стал. Возможно, именно поэтому школьный психолог расценил сложившуюся ситуацию как единичный случай, не предполагающий повышенной агрессии со стороны Эрика, и дело быстро замяли. Тем не менее, тётя Эрика, обеспокоенная этим эпизодом, которому никто в семье Леншерров не придал особого значения, настояла на том, чтобы её племянник занялся каким-нибудь спортом, чтобы направить его энергию в относительно безопасное русло. Как и любой мальчишка, начинающий постигать свою независимость, Эрик сначала упирался, находя всевозможные — даже самые незначительные и откровенно нелепые — причины, чтобы отказаться от этой идеи, но потом поддался уговорам отца. Никто не знает, где бы Эрик сейчас был, если бы не дальновидность его тёти, которая всё ещё тайно гордится собой за правильное решение. К тому же физические нагрузки пришлись Эрику по вкусу. В средней школе он блестяще играл в бейсбол, а его гладкая подача и моментальная реакция обеспечили его команде не одну победу на городских соревнованиях, а ему самому — относительную известность в школе и в узких кругах за её пределами. Именно бейсбол, чередуемый с футболом и плаванием, сделали из Эрика высокого и стройного юношу, привлекающего много заинтересованных женских взглядов, которые он обычно просто игнорировал. Становясь старше, Эрик оставался нелюдимым, однако уже в меньшей степени — благодаря переходному возрасту, который, надо сказать, прошёл довольно гладко и практически безболезненно. По крайней мере, его отец был в этом уверен. Он, конечно, не знал о первом неудачном опыте своего сына в отношениях с девушкой, который оставил в Эрике след, до сих пор дающий о себе знать, поэтому вполне справедливо считал, что кошмарный пубертат наконец-то остался позади. Он также не переживал насчёт подружек своего сына, вероятно, думая, что в этом деле ему не нужны советы и он как-нибудь разберётся сам. Проблема была в том, что Эрик, единожды пережив предательство, перестал верить — не только девчонкам, которые заглядывались на него и в старшей школе, но и людям вообще. Он так старательно избегал всякого общения, что в «Ист-Оринж Скул» едва разговаривал с кем-нибудь, а вокруг его улыбки в первый год обучения ходили невероятные легенды. Он стал для одноклассников угрюмой тенью, а для товарищей по команде — тёмной лошадкой, но это не означало, что окружающие перестали замечать Эрика Леншерра — того хмурого парня с немецким акцентом из физико-математического класса. Его желание отгородиться возымело обратный эффект. Симпатичный и умный, носивший чёрные водолазки с высоким горлом и кожаные куртки, куривший на каждой перемене, создавший вокруг себя ореол таинственности, непредсказуемый и загадочный, Эрик не был обделён вниманием девушек, которые буквально рассматривали под микроскопом каждую деталь его индивидуальности, чтобы добраться до истины. По правде говоря, существенных результатов это не давало. Парни же побаивались Эрика, обходя его стороной, и он сам, постепенно черствея и теряя сострадание, долго уверял себя в том, что больше никому не позволит проникнуть в своё сердце и ранить себя. До тех пор, пока в его жизни не появился Чарльз Ксавье. Впервые они встретились в холле мужского общежития, когда Чарльз и несколько его друзей-гиков играли в «Подземелья и Драконы», собравшись на местной вечеринке для ботаников. Эрик не знает, каким образом в тот день оказался среди типов, помешанных на видеоиграх и науке, но он отчётливо помнит момент, когда увидел улыбку Чарльза, о котором тогда не знал ровным счётом ничего. И сердце Эрика, окаменевшее, безразличное, молчавшее столько лет, вдруг волнительно сжалось, когда Чарльз невесомо улыбнулся своему удачному ходу. Чуть позже, когда они стали уже достаточно близки, чтобы прочно доверять друг другу, Эрик отметил, что никогда раньше не встречал настолько открытых, честных и искренних людей. Рядом с Чарльзом он чувствовал себя последним злодеем на земле и самым отвратительным человеком во всей вселенной. Как ни странно, это не угнетало и не злило Эрика, а, напротив, вызывало в нём желание подавлять в себе выработанные с годами защитные реакции, чтобы не испугать и не обидеть нового друга. А все стены и барьеры, которые он выстраивал вокруг себя, чтобы обособиться от окружающих, рушились, стоило ему только нечаянно встретиться с ясно-голубыми глазами. Интуиция не подвела Эрика: Чарльз Ксавье действительно оказался удивительным человеком. Он поступил в старшую школу на два года раньше, чем того требовала американская система образования, давно оторвавшись от своих ровесников и продвинувшись далеко вперёд в плане интеллектуального развития. Все учителя и психологи, когда-либо имевшие дело с Чарльзом, сходились во мнении, что он вполне готов к поступлению в колледж, но все они также опасались, что такой ответственный шаг может привести к непоправимым последствиям. Чарльз не хуже них понимал, что вхождение в социальную среду, к которой он в силу своего возраста пока не был готов, скорее навредит его психике, чем даст какие-то плодотворные результаты. Даже если он успешно справится с учебной программой колледжа, то едва ли сможет правильно поставить себя перед студентами. В общем-то, торопиться ему было некуда, и поэтому престижная школа в пригороде Нью-Йорка, куда совсем недавно перебралась семья Ксавье, стала для него лучшим решением. Таким образом Чарльз, всегда вежливый, участливый к чужим проблемам и воспитанный, уверенный в своих жизненных установках и готовый часами говорить на интересные ему темы, очаровал Эрика почти моментально. Они сошлись довольно быстро и через две недели стали не разлей вода, но заходить дальше дружбы никто из них не решался, хотя взаимная симпатия была очевидна и лежала на поверхности их отношения друг к другу. Эрик, который слишком долго оставался глухим к человеческим чувствам, боялся вскрывать старые раны и обнажать свою слабость, а Чарльз не хотел спешить или казаться навязчивым. Проходило время, и Рейвен, сводная сестра Чарльза, которая всегда была в курсе его личных дел, начала терять терпение и активно призывала брата к действиям. — Чарли, просто подумай: ты же лапочка, — вздохнула она, когда Чарльз позвонил домой одним сентябрьским вечером. — А он, судя по твоим рассказам, просто ожившая и сошедшая с пьедестала ренессансная статуя с претензией на сверхвысокий уровень IQ и затяжную депрессию. — У него нет депрессии! — возразил Чарльз. — Да, Эрик мрачноватый, но это всего лишь особенности характера и психотипа. — Ну конечно, как я могла забыть, — он представил, как Рейвен саркастично закатывает глаза. — Вы идеально подходите друг другу — вот что по-настоящему важно. Тебе всё равно придётся делать всё самому. Такова наша участь, понимаешь? — О, я не знаю, Рейвен, всё это так сложно. Мне нужно время, чтобы подумать… — простонал Чарльз, а потом настороженно добавил: — Погоди-ка… Что значит «наша участь»? Рейвен была хорошей сестрой и понимающей подругой. И хотя их с Чарльзом взгляды на мир чаще всего расходились, он был благодарен ей за участливость и заинтересованность в его проблемах, независимо от их масштаба. Рейвен всегда была рядом, оказывая поддержку в те моменты, когда Чарльз чувствовал себя бессильным перед возникающими трудностями. — Боги, ты в старшей школе, здесь просто не принято думать. До тех пор, пока ты не начнёшь проявлять инициативу — в пределах разумного, конечно, — дело не сдвинется с мёртвой точки. А я бы не хотела, чтобы ты упускал шанс переспать с парнем, который тебе нравится. — Боже мой, Рейвен! — Не обижайся, — со смехом сказала она, воссоздав в голове образ смущённо покрасневшего брата. — Под «переспать» я имела в виду сблизиться, начать отношения, построить счастливую семью, завести троих детей и собаку, прожить вместе долгую жизнь, умереть в один день… В любом случае: всё в твоих руках, братишка. Самая простая и одновременно самая сложная истина жизни, чтоб ты знал. В холодный октябрьский вторник, поднимаясь вверх по лестнице общежития к блоку «E» и беспечно болтая о придирчивом мистере Шоу, Чарльз вспомнил этот разговор с сестрой и пришёл к выводу, что она была права. Выбирая путь пассивного ожидания, он обрекает себя на муки неопределённости и, возможно, упускает свой шанс стать счастливым. Но, боже, как же трясутся колени! Комната Чарльза на первый взгляд показалась Эрику почти аскетичной: бледно-голубые стены, стол с двумя стульями, кровать, ковёр, покрывающий гладкий линолеум, книжный стеллаж и шкаф для одежды — ничего больше. Вернувшись сюда во второй раз, Эрик счёл обстановку в какой-то мере уютной и успокаивающей: тут было здорово работать над совместными проектами или просто проводить вечера после загруженных школьных будней, обсуждая литературу и живопись. В конце концов Эрик привык к этому месту, с которым было связано много тёплых воспоминаний, и очень расстроился, когда из тихой обители покоя оно превратилось в самую обыкновенную комнату в общежитии. Дело в том, что на четвёртом году обучения в «Ист-Ориндж Скул» Чарльзу пришлось делить свою территорию с двумя новоиспечёнными девятиклассниками, по отношению к которым он впоследствии стал чем-то вроде более опытного друга и наставника. И что бы он ни говорил по поводу чувства юмора Алекса или удивительных аналитических способностей Хэнка, для Эрика эти двое навсегда остались нежеланными гостями, которые разрушили то, что ему было дорого. Однако Чарльз всё ещё оставался Чарльзом — самым светлым и красивым из всех тех, кого Эрик когда-либо знал, — поэтому появление двух парней, которые не внушали доверия, практически никак не отражалось на их дружбе. (Правда, если Хэнк, полностью погружённый в учёбу, выглядел безобидно и даже дружелюбно, то заносчивый Алекс Эрику откровенно не нравился.) Он размышлял над этим, наблюдая, как Чарльз неуклюже и забавно пытается попасть ключом в замочную скважину. — У тебя руки трясутся. — А? — рассеянно переспросил Чарльз. — Что ты сказал? — Руки. — О, не обращай внимания. Я просто… — он толкнул дверь. — Не знаю, что на меня нашло. В школе у Чарльза была идеальная успеваемость и репутация одного из самых ответственных учеников. Он с радостью помогал друзьям, которые обращались к нему за советом или помощью с домашним заданием, хотя и по объяснимым причинам опасались реакции Эрика, который весьма сдержанно, но тщательно следил за окружением Чарльза. (Например, Уэйд Уилсон теперь и на версту не подойдёт к нему после того случая в кафетерии, который едва не закончился отчислением для Эрика, начавшего драку.) Одним словом, Чарльз был не только умным, но и в меру коммуникабельным, что отличало его от основной массы ребят, желающих связать своё будущее с наукой. Учиться ему нравилось так же, как и общаться. Эрик же, входя в состав школьной футбольной команды, никогда особенно не напрягался по поводу уроков, а его оценки, всегда оставлявшие желать лучшего, не вызывали у него беспокойства, и это в конечном счёте привело к серьёзным проблемам с несколькими дисциплинами. Поэтому в начале этого года Чарльз предложил ему дополнительные занятия, стараясь выбирать время, когда Алекс и Хэнк, которые пока не нашли общего языка, болтались где-нибудь вне общежития. Не то чтобы Эрика хоть сколько-нибудь волновал его выпускной табель, но нужно быть клиническим идиотом или кем-нибудь ещё более глупым, чтобы упустить возможность несколько раз в неделю оставаться с Чарльзом наедине. Генетика — весьма любопытный (Чарльз говорит: увлекательный) раздел биологии, и о ней он способен говорить настолько долго, насколько это вообще возможно. Обычно Чарльз не следит за ответными реакциями Эрика, уходя в своих размышлениях всё глубже и глубже, но сегодня, предварительно прокрутив в голове слова Рейвен, он решил последовать её совету и вдруг обнаружил, что разговаривает вовсе не с Эриком, а с разбросанными по кровати книгами из его личной библиотеки. Чарльз подумал, что Эрику просто нужно немного времени и совсем скоро он включится в работу, но отсутствующий взгляд серых глаз говорил сам за себя. Через двадцать минут Чарльз сдался. — Эрик? — Да? Эрик не понял ни одного слова, произнесённого Чарльзом, не потому, что был глупым или наивным, нет. У Эрика подвешен язык, он много читает и вообще иногда ведёт себя так, будто знает всё на свете. Но когда Чарльз так близко, Эрик не может думать ни о чём, кроме его розовых губ и том, как они двигаются, пока он говорит о ДНК или генах, которые передаются только по женской линии и никогда не являются доминантными. Но вот красивые губы сомкнулись, и Чарльз замолчал, выжидающе заглянув Эрику в глаза. — Я что-то упустил? — запоздало опомнился он. — Друг мой, ты меня совсем не слушаешь, — Чарльз покачал головой. — С чего ты взял? — Эрик правда старался выглядеть честным, но, видимо, что-то в голодном взгляде выдало его с головой. Не все его мысли относительно Чарльза были всецело детскими и невинными. Порой Эрик даже винил себя в плотоядности, полагая, что не имеет права на фантазии подобного рода, но… согласно статистике, молодые люди думают о сексе около 19 раз в день, поэтому в его случае всё было не так уж плохо. — Я просто задумался. — И о чём же? — Да так, — Эрик сощурился, почесав щетинистый подбородок и выдав собственную нервозность. — Ерунда. — Довольно странный комплимент, — Чарльз опустил ресницы, и по его лицу скользнула тень лукавой улыбки. — Мне такого ещё никогда не говорили. И каждую такую ерунду тебе хочется поцеловать? Эрика эти слова застали врасплох, но он не подал виду, позволяя ситуации принять иной, куда более интересный оборот: — Mein Gott, Чарльз, иногда мне кажется, что ты умеешь читать мысли. — Не трудно догадаться, о чём думает парень, который весь вечер в открытую пялится на тебя, — ответил Чарльз. Он понятия не имел, откуда берёт все эти колкие и уверенные обороты речи, ловко соскакивающие с его языка. От волнения Чарльз едва был способен дышать — не то что флиртовать с Эриком, от которого он без ума. Однако, выдержав короткую паузу, Чарльз без запинки добавил: — Мне не нужно быть телепатом, чтобы узнать, чего ты хочешь, Эрик. — О, извини, что я такой предсказуемый. — Знаешь, в этом случае предсказуемость будет даже кстати. — Вот как? Что-то в их лицах, обращённых друг к другу, вдруг изменилось. Все препятствия, стоявшие на пути к этому моменту, разом рухнули, неловкость отступила, и они наконец открыли прямую дорогу к более глубокому и интимному чувству, чтобы разделить его на двоих. Эрик протянул к Чарльзу руку и приложил ладонь к его щеке: он как-то видел этот красивый жест в кино. Чарльз прикрыл глаза, кожей пробуя новые ощущения на вкус. Шершавая структура пальцев тронула скулу и спустилась вниз, к шее. Странные и необъяснимо приятные ощущения, похожие на слабые электрические разряды, — это когда кто-то, в кого ты без памяти влюблён, касается тебя. Чарльз мелко задрожал, нервно улыбнулся и прильнул ближе к чужой руке. От Эрика остро пахло сигаретами, дождём и мокрой листвой. Он сосредоточенно свёл брови к переносице, кажется, всё ещё опасаясь быть отвергнутым или неправильно понятым, но с каждым мгновением набираясь смелости, чтобы озвучить вертевшиеся на языке слова. — Чарльз, я… Эрик поклялся бы на чём угодно, что тогда был готов сказать любую глупость, которая заставила бы Чарльза рассмеяться, склонив голову. Эрик отчаянно боролся со своей внутренней слабостью — с вечным одиночеством и эгоизмом, которые он так долго выдавал за независимость и железную волю. Оказывается, чтобы отдавать любовь, нужно куда больше сил, чем того требует презрение к любым её проявлениям. Эрик взял Чарльза за подбородок и внимательно заглянул в его глаза, в последний раз спрашивая, уверен ли он. Откуда в тебе столько неуверенности, Эрик? — Я хочу этого так же, как и ты, не волнуйся, — тихо сказал Чарльз. — А теперь, — он положил свою тёплую руку поверх руки Эрика, — если ты, конечно, не против, мы продолжим тему. Хорошо? — Вообще-то я против, — хмыкнул Эрик, подаваясь вперёд. — Думаю, мы могли бы найти занятие интереснее, чем твоя генетика. — О, ты так уверен? — откинувшись на подушку, Чарльз закусил нижнюю губу и наградил Эрика самой бесстыдной улыбкой, какую только мог изобразить. — Я что-нибудь придумаю. Обхватывая руками шею Эрика, Чарльз решил, что завтра после школы он сразу же позвонит Рейвен. Им определённо есть что обсудить.