***
Первые несколько часов пути прошли гладко. Мира переоделась в брюки и рубашку, чтобы платье не сковывало движений и не цепляло на подол всякий мусор; короткие сапожки из тонкой кожи ей справил к переезду в город дедушка, лучший в деревне обувных дел мастер. Прошло два года — а они всё так же идеально сидели, и шагалось в них легко. Воспоминания о дедушке наполнили её сердце теплом. Им с матерью, недавно к нему перебравшейся, она написала о результатах экзаменов и о том, что задержится ещё на летнюю практику. А вот о том, что проходить её придётся не со всеми в Академии, а в Верденске, сообщить не успела, да и, поразмыслив, посчитала ненужным: только лишнее беспокойство. Слухи, доходя из Верденска до Красноземска, а оттуда — в окрестные деревни, обрастали такими замысловатыми подробностями, что студентка всерьёз опасалась, как бы родичи не примчались с первым попутным обозом спасать её от «лютых лиходеев-захватчиков-кочевников». Поэтому она лишь черканула коротенькую записку соседкам по комнате, Котре и Сандре, будучи уверенной в том, что Славояр не отправил бы её в опасное место. О нежной отеческой любви двухметрового декана Лекарского факультета к своим подопечным знала вся Академия, а то и весь Красноземск. Солнце приятно пригревало спину, сумка с едой, письмом и кое-какими вещами ещё не успела слишком сильно оттянуть плечо. Мира приподняла подбородок и выпрямилась, чувствуя, как незамысловатые движения помогают ей ощутить уверенность в себе. Этому их учили на душевной науке: при необходимости можно «обмануть» разум с помощью тела. Поэтому в последнее время девушка постоянно улыбалась, чувствуя при этом, что стоит ей опустить уголки губ, как слёзы сами хлынут из глаз. Вообще, душевная наука оказалась штукой полезной и интересной, Мира задумывалась над тем, чтобы углубиться в неё. Там же её научили, что душевную боль можно притупить физическими нагрузками: советовалось чаще бывать на свежем воздухе, больше гулять, играть в подвижные игры, вроде лапты, или же уехать в деревню и погрузиться в её нелёгкий быт на какое-то время. Покидать Академию во время экзаменов было бы, по меньшей мере, глупо, играть студентка не любила, поэтому практически каждый день с конспектами наперевес бродила по бору. При встрече со знакомыми студентами или преподавателями можно было отговориться тем, что в бурсе слишком шумно и учить невозможно. Тем более, она действительно учила: читать можно было и на ходу, если хорошенько приноровиться. Зато ходьба помогала привести в порядок мысли. Они сперва роились, как улей потревоженных пчёл. Мира позволяла каждой из них ужалить себя — другого выхода не было, вечно отгонять не выйдет. Они с Анджеем гуляют после занятий: уже что-то больше, чем друзья, но не пара, хотя всё к этому идёт. Её рука в его руке, взгляды встречаются чаще, чем следовало бы. Сгущаются сумерки, завтра утром рано на занятия, но они всё не могут наговориться, поэтому продолжают ходить вокруг Академии, не в силах разойтись в разные стороны: он — в город, она — в бурсу. Первые экзамены, Мира жутко волнуется, вся дрожит, сидя возле кабинета. Анджей берёт её ледяные руки в свои, успокаивающе-тёплые, смотрит прямо в глаза и говорит, что всё будет хорошо. Что он в неё верит. Что он её любит. И целует — красноземец из хорошей, состоятельной семьи на глазах у всех целует бедную студентку из деревни. Та настолько ошарашена, что последующие экзамены прошли, как во сне, и не запомнились совершенно. Первые ссоры. Анджей кричит, называет её деревенщиной, думающей только о себе, кликушей, боящейся всего и вся. Мира тоже кричит, потом — плачет, просит прощения, сходя с ума от страха потерять такого любимого человека. Ей ведь так с ним повезло, он такой хороший, умный, красивый, к хмельным зельям почти равнодушен, не бьёт её, как все мужики в деревне и иные студенты — своих женщин. Он возвращается. Всегда возвращался. Прощения не просил — не считал нужным или не считал, что есть, за что. И последняя ссора — впрочем, это было трудно назвать ссорой. Мира только села готовиться к экзамену по методам определения болезни, обложилась конспектами. Анджей сидел рядом, необыкновенно задумчивый в тот день. От него неожиданно пахло брагой, но глаза были трезвыми. И пустыми. — Я ухожу, — наконец, произнёс он, вставая. — Домой? — не отрываясь от тетради, спросила девушка. — Нет. От тебя. Она медленно поднимает на него огромные непонимающие глаза. В них — изумление, неверие, страх, надежда, что это всего лишь шутка. — Анджей?.. — Я тебя больше не люблю, — припечатывает он, словно каблуком сапога давит зазевавшуюся мерзкую мокрицу, кои иногда появляются в купальнях бурсы. Его лицо ничего не выражает, он разворачивается — и уходит. Мира изо всех сил задрала подбородок, сдерживаясь, чтобы не закричать в голос — от боли, от злости на своё бессилие и его бесчувствие. Слёзы жгли глаза, отчего-то не желая проливаться, словно бы уже всё выплакала. Ласковое солнце вдруг начало казаться ослепительным, собственные ноги — каменно-тяжёлыми, словно бы к каждому привязали по камню, как для утопления. Она замирает на месте и изо всех сил напрягает всё тело, как будто боль внутри можно задавить таким путём. — Девица, здорова ли? Добрый голос заставил её вздрогнуть. Погружённая в свои мысли, Мира не заметила, что её нагнал старик на телеге, запряженной каурой лошадью. Девушка сделала глубокий вдох, приходя в себя и расслабляя пальцы, оказавшиеся сжатыми в кулаки. На ладонях отпечатались красные полумесяцы ногтей. — Да, кажется, утомилась немного. — Видать, давно идёшь, — покачал головой старик. — Садись, что уж там. Я овощи везу на продажу в Аблу, телега маловата, да ты невелика, поместишься, — он остановил лошадь и махнул рукой назад. Мира успела заметить, что пальцы у него корявые, как от многолетней тяжёлой работы, а лицо покрыто тонкой густой сетью морщин, будто паутиной оплетено, и выглядит добрым. Подумав, что на разбойника сердобольный дедуля не тянет, в силу возраста на её девичью честь покушаться не будет, а Абла как раз по пути в Верденск, она благодарно улыбнулась: — Спасибо, дедушка. — Да чегой там, вдвоем веселее. Забирайся скорей. Студентка осторожно угнездилась между мешком с картошкой и большой корзиной, замотанной тряпкой. Неожиданно вспомнилось шуточное испытание, придуманное старшими для только заселившихся в бурсу, — встань в угол и не думай о белом медведе. Звучит как чепуха, ведь медведи есть только бурые, пару раз они даже выходили к бурсе, наведя немало шуму среди студентов. Но когда попросили об этой самой чепухе не думать, её прямо-таки не удавалось выбросить из головы. Тогда, помнится, Мира быстро сдалась и признала своё поражение перед загадочным белым медведем и студентами старших курсов. Может быть, здесь тоже сработает, если она перестанет пытаться отделаться от мыслей об Анджее, думать о нём расхочется?.. — Внученька, ты чего молчишь? — судя по тону, случайный попутчик перед этим что-то спросил, а ответа не дождался. — Что, простите?.. — Я говорю — откуда ты? Куда путь держишь? — Из Красноземской Академии наук, дедушка. Я там учусь на втором курсе, а сейчас экзамены сдала и на практику еду, в Верденск. — В Верденск, говоришь… Неспокойно там нынче. А учишься на кого? — Лекарский факультет. Старичок мгновенно оживился, развернулся к собеседнице, удерживая поводья в одной руке. Впрочем, лошадка, кажется, этого и не заметила и продолжала меланхолично трусить с той же скоростью. — А скажи мне, внучка, человек по имени Славояр читает там ещё лекции? — Славояр — наш декан вот уже лет пять, может, семь, — несколько удивленно ответила Мира. Старик удивил её ещё больше — расхохотался, хлопнув себя по колену и задрав неожиданно гладко выбритый подбородок. — От молодец какой, хитрец! Высоко забрался, шельма! — Вы его знали? — студентка перебирала в голове различные варианты: учиться в одно время они не могли, слишком уж старым, хоть и крепким, казался временный спутник, а Славояру на вид было не больше сорока пяти. — Вы учили его? — Я был деканом, когда он поступил. Отчаянный мальчишка был, помню, сразу его выделил, длинный такой. Растолстел небось сейчас? — Местами, — девушка, не удержавшись, улыбнулась, вспомнив напряжённую пуговицу на животе профессорской мантии. — Вы тогда, должно быть, стали деканом в очень молодом возрасте. — Чой-та? Под полтешок уже привалило, помнится. — Тогда я не понимаю… — Мира растерянно оглядела старика с белоснежно-седой головы, покрытой старой шляпой, до ног. — Сколько же вам лет? — Сотня этой зимой стукнет, в декабре, — он улыбнулся широко, как мальчишка, и молодецки выпрямился. — Не похоже? — Совершенно не похоже. Это же чудо какое-то, — ахнула студентка, всплеснув руками. — Я о таком только в учебниках читала! — Чудо не чудо, а вот он я, столетний человек, смотри, сколько хошь, — старик внезапно замолчал и смерил девушку долгим внимательным взглядом, словно обдумывая что-то. Затем, видимо, приняв решение, заговорил снова: — Знаешь, внучка, я ведь и не хотел туда. Уговаривали больно, сначала остаться преподавать, потом факультет возглавить. Не хотелось, да не мог оставить: не на кого было. Как Славояр преподавать начал, сразу же ушёл — видел, что его это, нужно было ему место освободить. В деревню вернулся… Мечта есть у меня — чтобы люди летать могли, как птицы. Так же свободно, снялся — и полетел, куда душа зовёт. Я пытаюсь сейчас, в сарае, да умишко мой скудный, не хватает знаний… Но не могу бросить — мечта!.. — он перевёл дух, глаза его, вблизи оказавшиеся светло-голубыми, затуманились. Мира молчала, охваченная странным волнением, словно бы жар, с которым старик говорил о своей мечте, передался и ей. Летать!.. Она никогда и не задумывалась об этом, однако сейчас идея показалась восхитительной — подняться в небо и увидеть всю Академию как на ладони, бурсу, все дорожки и тропки в бору. Чтобы ветер трепал волосы и развевал одежду, солнце пригревало спину, и во всём теле — лёгкость необычайная!.. — А у тебя есть мечта, внучка? — прервал её мысли старик. Студентка почувствовала жгучий стыд, ведь ещё совсем недавно её единственным желанием, тем, к чему стремилось всё её существо, было возвращение Анджея. Сейчас, после долгой ходьбы и мыслей о полёте, эта «мечта» казалась такой жалкой, мелкой и ничтожной… Девушка задумалась, меж тонких светлых бровей пролегла складка. — Я бы хотела, чтобы никогда не было войны, дедушка, — наконец, вымолвила она. — Даже имя у меня подходящее — Мира. Старик тяжело вздохнул, коснулся шершавой ладонью её светлых волос, словно благословляя, и отвернулся к лошади. Тема, в связи с неспокойными границами, была болезненной. Студентка снова вернулась к мрачному расположению духа. Мешок с картошкой, к которому она прислонилась, чтобы не упасть, не годился для того, чтобы на нём спать, поэтому девушка просто смотрела назад, на дорогу, уходившую в сторону Красноземска всё дальше и дальше. Мелькнула нехорошая мысль — кто знает, может быть, она больше туда не вернётся? Мира решительно тряхнула головой, отгоняя дурные предчувствия. Всё будет хорошо. Она отвлечётся, забудет Анджея, научится куче всяких интересных и полезных будущему лекарю вещей, заведёт новые знакомства, а может быть, даже новых друзей. Не думать о белом медведе. Не думать.Глава 1
18 мая 2018 г. в 16:52
Солнце светило ярко, совсем по-летнему. Его лучи, проникая через окно в небольшой кабинет, золотили седину на висках декана Лекарского факультета и заставляли щуриться стоявшую перед ним студентку. Декан, мужчина средних лет с вечно напряженным лицом и грустными глазами, сидел за столом, откинувшись на спинку кресла, и мучительно подбирал слова. Щекотливые ситуации никогда не были его сильной стороной.
— Ты же знаешь, идёт война. Это, конечно, так, между нами говоря, но ты и сама понимаешь…
— Понимаю, профессор, — девушка вспомнила, как до хрипоты спорили её одногруппники о том, каковы на самом деле масштабы боевых действий на востоке. Совсем близко — неделя пути от Красноземска, города, где находилась Академия, — проходила граница со степняками-кочевниками, разрозненными племенами, с которыми раньше лишь периодически случались небольшие стычки — и не более того. Но это раньше. Сейчас прошёл слух, что кочевников объединил под своей рукой один вождь, а нападения стали организованными, нападавшие отряды — многочисленными, и случаться это стало слишком часто.
— Крепость довольно далеко от границы, в четырёх днях пути, а то и более, — между тем продолжал декан более уверенным тоном. — Люди там хорошо вооружены, припасов полно, лекарь — мой старый друг, которому я доверяю, как самому себе. Он более опытен, чем я, я больше теоретик и могу дать тебе лишь знания. Он же, думаю, послужит прекрасным наставником для прохождения учебной практики.
— Но я всего лишь на втором курсе. Почему именно я? — устав щуриться, студентка наклонила голову и невольно уткнулась взглядом в пуговицу на профессорской мантии — та с видимым напряжением удерживала рвущийся наружу начальственный животик. Заметив это, мужчина попытался его втянуть, досадуя, что его довольно-таки подтянутую фигуру всё же осквернил этот сомнительный показатель достатка, благополучия и хорошего питания. — Есть столько отличных студентов. Среди старших, среди тех, кто уже определился, что в лекарском искусстве ему ближе, и среди нас, второкурсников, кто ещё не успел.
— Мира, хороший лекарь — это не только академические знания, — профессор впервые за разговор назвал её по имени, от чего девушка вздрогнула, словно бы успев забыть, что это слово вообще относится к ней. — Он также должен быть ответственным, в меру сострадательным, уметь быстро принимать решения в сложных ситуациях, — он осекся, по выражению лица Миры поняв, что аргументация кажется ей высосанной из пальца. И заговорил тише, снова теряя уверенность и превращаясь в неловкого, заговаривающегося, смущающегося перед собственной студенткой: — Я знаю, у тебя что-то случилось. Ты можешь, конечно, не говорить, но после того, как одна из лучших студенток курса явилась ко мне с просьбой отчислить её по собственному желанию… К тому же, со мной говорила профессор Лидвилла. В общем, я решил, что лучше будет на время практики отделить тебя от остальных.
«То есть, даже он уже догадался про меня и Анджея», — пронеслась в голове девушки мысль, от которой сделалось стыдно и почему-то зябко, хотя в кабинете было более чем тепло. Она даже обхватила себя руками, стискивая в пальцах грубоватую ткань голубого платья. Глаза предательски увлажнились, Мира стиснула зубы и повыше подняла подбородок, с трудом удерживаясь от желания истерично, по-бабьи зареветь.
— Хорошо, профессор, я согласна, — произнесла она наконец, поняв, что молчание несколько затянулось. Глубокая складка между бровями декана разгладилась, он даже позволил себе улыбнуться, когда извлекал из ящика стола конверт и протягивал его Мире. Та взяла его обеими руками, бросила быстрый взгляд: плотная бумага, не сразу разорвать, в правом верхнем углу размашистым почерком декана — «Проф.Евергию от проф.Славояра». — Что это?
— Сопроводительное письмо, передашь моему другу. Лично в руки и, думаю, излишне напоминать тебе, что читать чужие письма нехорошо, — Славояр был доволен тем, что неприятный разговор закончился, и собой, ведь убил сразу двух зайцев: и девчонке, может быть, помог, и Евергию неболтливую и толковую помощницу организовал. — Когда там у вас практика начинается? Экзамены все сдала?
— Да, — Мира убрала письмо в сумку. Экзамены прошли в каком-то полусне-полубреду, будто это не она, а кто-то другой учил, ходил за преподавателями тенью, чтобы прояснить непонятные вопросы, писал и прятал шпаргалки и, наконец, отвечал.
— И как успехи? — он рассеянно продолжал беседу, мысленно, судя по внезапно заурчавшему животу, пребывая в обеденном зале.
— Бывало и получше. «Отлично» по теории первой помощи и по введению в травоведение, «хорошо» по физической подготовке, по душевной науке, — перечисляла девушка, загибая пальцы. — И «неплохо» по методам определения болезни, — она чуть поморщилась.
— Ничего, главное, что с первой помощью порядок. Практика у всех начинается через неделю, если я не ошибаюсь; до Веденска три дня пути, поэтому рассчитывай время. А я рассчитываю на тебя, — Славояр поднялся во весь свой почти двухметровый рост, хрустнул пальцами. — Можешь идти.
— Я постараюсь не подвести вас, профессор, — студентка коротко кивнула и поспешила покинуть кабинет.
Воспоминания об экзамене по злосчастным методам наполнили её сердце досадой, ведь столь низкая оценка была получена ей только потому, что экзамен проходил на следующий день после разговора с Анджеем, последнего разговора. Тогда она сначала проплакала несколько часов, а потом всю оставшуюся ночь сидела и глядела в темноту из окна бурсы.
Девушка быстро спустилась по лестнице на первый этаж, выбежала на улицу и глубоко вдохнула нагретый полуденным солнцем июньский воздух. Несмотря на конец месяца, было немного прохладно, однако до бурсы недалеко — всего лишь пересечь парк, и в платье не замёрзнет, без плаща. Мира, придерживая почти пустую сумку, так и норовившую улететь прочь с плеча, торопливо зашагала по широкой, утоптанной ногами множества поколений студентов Академии, дороге.
Парк, строго говоря, назывался парком скорее по привычке: никто не сажал вековые сосны и раскидистый шиповник целенаправленно, они росли и умирали в этих краях задолго до того, как пришли люди. Академию наук Красноземска построили посреди древнего соснового бора, который тогдашний градоначальник отчего-то решил сохранить. Часть деревьев, конечно, была вырублена на постройку домов, но крепостные стены были сложены из камня, древесина в большом объёме не требовалась, и бор уцелел. Он примыкал к восточной городской стене, в которой, по слухам, была потайная дверь, чтобы в случае нападения быстро переправить преподавателей и студентов в безопасное место. К счастью, за почти вековую историю Академии ей ещё ни разу не пользовались.
Как ни старалась Мира отвлечься, мысли её снова и снова возвращались к недавним событиям. На экзамене по методам определения болезни её ответ тянул максимум на «удовлетворительно», но преподаватель сжалилась и не стала портить ей успеваемость плохой оценкой. А студентка тогда, окончательно уверившись в собственной никчёмности, пошла к декану, просить отчисления; и снова удача — его не оказалось на месте. А вот профессору Лидвилле, этой сердобольной женщине, которая принимала тот самый экзамен, здесь удача улыбнулась. Цепочка вроде бы неважных происшествий, которые сейчас отправляют её в маленькую крепость (Веденск, кажется?..) к какому-то профессору (как он вообще может быть профессором, не преподавая в Академии?), причём в нескольких днях пути — неспокойная граница. Конечно, Арведония — княжество небольшое, куда не поедешь, всюду недалеко граница, но…
Но.
Девушка пока не очень понимала, что может ждать её в крепости, но войны боялась страшно. Боялась не за себя, за близких: кошмары про гибель Анджея, его изрубленное мечами тело, кровь, пузырящуюся на губах, стекленеющие глаза, не раз заставляли её просыпаться в холодном поту. Соседки по комнате даже привыкли пару раз в месяц просыпаться от её воплей. Наверное.
Из-за очередного поворота показалась бурса — приземистое четырёхэтажное здание, разделённое на два крыла. Когда-то, первые несколько лет после постройки, оно выглядело даже симпатично, но если бы архитектор увидел его сейчас, он бы не узнал своего детища, столько к нему прилепилось разнообразных надстроек и пристроек, хозяйственных и не только. С недавних пор открылся небольшой факультет Музыки, для студентов которого расчистили и расширили чердак, и теперь остальные студенты время от времени могли наслаждаться репетициями юных певцов и певиц — или страдать от них.
— Кто такая, зачем пришла? — привычно преградила дорогу старшая по бурсе, неизменно сидящая недалеко от входа. Худая, сутулая, с ястребиным носом и в латанной-прелатанной мантии — за глаза её звали ведьмой, в глаза — «извинитепожалуйста», а настоящего имени никто не знал.
— Мира, студентка второго курса Лекарского факультета, комната на третьем этаже, вторая налево, — привычно оттарабанила девушка, протискиваясь мимо старшей в сторону лестницы. Взлететь по ступенькам так быстро, как только позволяет длинная юбка, пять шагов по длинному коридору — этот путь она проделала бы и в кромешной тьме, и с закрытыми глазами, и пьяная, если бы, конечно, у неё когда-либо хватило глупости перебрать горячительного и заявиться в бурсу. Едва студентка протянула руку, чтобы открыть дверь своего обиталища, она распахнулась сама, вывалив в коридор соседку по комнате — Котру.
— Тьфу ты, напугала, — Котра чуть приподняла голову, чтобы смотреть Мире, которая была выше её на добрых пятнадцать сантиметров, в глаза. У неё был чуть крупноватый нос с горбинкой и тонкогубый рот, но в целом внешность скорее привлекательная, чем наоборот.
— Это ты напугала, — фыркнула та, внимательно изучая лицо подруги. Что-то в нём было… Новое?.. — Спешишь куда?
— Да так, в гости астрономы позвали, — румянец на обычно бледных высоких скулах выдавал с головой. Мира улыбнулась — за подругой не первую неделю бегал один парень с факультета Астрономии, высокий такой, что приходилось пригибаться в дверях. Когда-то он пытался ухаживать и за самой Мирой, но та ни о ком не желала думать — кроме Анджея. — Я пойду, ладно?
— Да, конечно, — студентка посторонилась, пропуская подругу, чувствуя на сердце уже привычную за последние дни тяжесть. Надо собираться и скорее отправляться в путь…