Враг коленопреклоненный

Камера, в которой содержали Финниана Артрира, была крохотной, гардеробная комната Эмирана была больше ее в несколько раз и уж ни в коей мере не давила так угнетающе. Эмиран, впрочем, отлично осознавал, что причиной этого угнетающего ощущения были не только малые размеры, но и невероятное количество подавляющих плетений; ему даже захотелось изобразить что-то — не настолько громоздкое, как несколькими часами ранее в храме, но и не совсем крохотное, чтобы не ошибиться с выводами, но, немного поиграв с этой мыслью, Эмиран решил все же не провоцировать охрану. Тем более люди, ведшие его в это крыло, люди, до этого инструктировавшие, а еще раньше Таир Мондалар, были очень недовольны намерением Эмирана и не особенно скрывали этого. Настроения их были ему, прямо сказать, не очень интересны, но ему совершенно не хотелось без значительных причин настраивать против себя влиятельную службу. На верности их это никак не сказалось бы, на рьяности, с какой они исполняли его распоряжения, а помимо этого просьбы и совсем незаметные постороннему поручения, — еще как. Понимал ли Артрир, о чем думал Эмиран? На его лице затаилась усмешка, Артир даже счел нужным извиниться, что не приветствует своего титулованного родственника в соответствии с правилами и не показывает подобающего почтения. Эмиран только брови поднял: не без причин этого пленника держали в неудобной позе, да еще не спускали глаз, да еще вокруг камеры было столько следящих амулетов, чтобы на любое движение магии рядом с ним реагировало хоть что-то. Он знал о причинах, знакомился с расследованием — не тщательно, для более глубокого изучения у него не возникло желания, Эмиран, правда, малодушно прикрылся недостатком времени; с приговором был согласен полностью, условия содержания одобрял. Впрочем, находясь в одном помещении с Артриром, Эмиран ощущал, как начинали ныть суставы, настолько неудобно были изогнуты конечности его. Говорить тоже приходилось громче привычного; и снова — у Эмирана росла уверенность, что Артрир не очень хорошо слышит из-за шлема, закрывавшего большую часть его головы, но это возмещается особенным вниманием, которое он то ли развил невероятно за время заключения из уже имевшейся способности, то ли обнаружил в себе и тщательно взлелеял только в тюрьме. Они говорили все о том же. Эмиран подтвердил, что Констант был выдернут из постели некими непонятными событиями в значительном удалении от него — «на втором или третьем круге, я подозреваю?», — уточнил Артрир и в качестве знака верноподданнического настроения сообщил, что по все той же скрытой от него пока причине переживал слишком сильные чувства, чтобы так просто игнорировать происходившее. «На втором, самой поверхности его», — в качестве знака благодарности подтвердил Эмиран. В ответ на это Артрир задумчиво заметил, что эти тупицы избегают слишком глубокого погружения в материю из-за собственной неосведомленности о ее инертных характеристиках, но отказался пояснять, что имел в виду. Эмиран попытался выяснить, что за ритуал проводился, что так встревожил Константа; в ответ он получил расплывчатое: император чрезмерно ответственно отнесся к своей обязанности заботиться о безопасности своих земель и отхватил кусок, к нему относящийся во вторую очередь, ничего, с чем бы не справился толковый колдун с доступным инициированному в такой мере коронованному Вальдору, слишком много для самонадеянного юнца. «В таком случае, решение Константа действовать через подготовленных солдат было очень предусмотрительным?» — поинтересовался Эмиран. Артрир долго молчал в ответ — это не на шутку взволновало Эмирана. — Выбирать инструмент — тоже искусство, светлейший князь, — медленно ответил Артрир. — Я слишком давно не имел удовольствия общаться с дворцовой стражей, чтобы позволить себе делать далеко идущие выводы. Возможно, наш юный родственник понимал, что делает. Возможно, просто ухватился за ближайший инструмент. В таком случае, ему повезло. Небеса явно испытывают к нему значительную симпатию. И дальше: Эмиран задавал осторожные вопросы, Артрир давал ни к чему не обязывающие ответы, и каждый угадывал в словах другого чуть больше, чем если бы эти самые слова были просто написаны на бумаге. Эмиран не был уверен, насколько внимательно их слушают сейчас — наверняка ведь не желают пропускать ничего; Артрир, казалось ему, так и был уверен, что вне пределов этой камеры слушают их, затаив дыхание. Он все же спросил прямо: что угрожало Константу? — Позвольте спросить прежде, молодой родственник, как чувствуют себя участвовавшие в прерывании ритуала гвардейцы, — усмехнувшись, ответил Артрир. — По-разному, — признал Эмиран. — Некоторые вполне в состоянии выйти на службу в свою смену, иным понадобится значительное время, чтобы восстановиться. Полковник, руководившая… — Он задумался. Не из отчетов — из разговоров с глазу на глаз с заместителями Брангон он только и узнал, что именно происходило и как именно Констант действовал. Не очень ловко, признал Эмиран — с другой стороны, был ли еще кто-то, способный практически без подготовки, без какого-либо знания проделать то же, точно так же не допустив куда более значительных жертв или ущерба? Хельма до последнего оставалась командиром, позволила себе отбой, только когда все участвовавшие в операции гвардейцы были размещены, все отчеты написаны, все инструкции о восполнении дежурств отданы. При этом был еще капитан, чьими органами чувств пользовался Констант (так, по крайней мере, понял Эмиран), сейчас находившийся в госпитале в состоянии, далеком от удовлетворительного. И его распоряжениям Хельма следовала в точности, нисколько не сомневаясь, кто говорит его устами, а ее Эмиран знал как человека прямолинейного, уверенного в своей правоте и решительного. — М-м? — подбадривающе произнес Артрир. — В эту ночь произошло немало удивительного, — рассеянно произнес Эмиран и встал. Затем, осознав, что чуть не начал расшагивать по камере, словно находился у себя в кабинете, решив, что это, по крайней мере, неуместно, снова уселся. Движения его не остались незамеченными — Артрир ухмыльнулся и склонил голову к плечу, чтобы, скорее всего, более точно определить, что именно делает Эмиран. Едва ли причиной этому было простое любопытство; скорее, так по косвенным признакам можно было додумать куда больше, сделать куда более общие выводы. Из этого не следовало ничего, и Артрир в любом случае остался бы со своими выводами в этой камере, а в скором времени так и снова под горизонтом, но до тех пор все же предпочтительно было оставаться с ним настороже. Так что Эмиран продолжил, сам отчаянно надеясь, что Артрир все же не настолько ловок, чтобы прочесть его мысли: — Предположу даже, что самым удивительным было, как мало оказались подвержены угрозе люди, совершенно не умеющие с ней обращаться. К его удивлению, Артрир скривился. — Предположу, что вы переоцениваете знания местных нюхачей о том, что за угрозу они пытаются ухватить за хвост. Возможно даже, эта осторожность… больная осторожность ваших личных охранных служб тут куда более полезна. И, кроме того… Он замолчал и даже перестал улыбаться. Эмиран все же встал и сделал четыре шага, больше не позволили размеры камеры. — Кроме того, наш венценосный родственник обладает куда более свободным воображением, — подхватил он, ощущая беспокойство, подозревая, что и Артрир охвачен похожим чувством. Он отлично представлял себе, что инквизицию и — шире — прокуратуру учат в первую очередь изучать детали, не упускать ничего, а одновременно не давать волю воображению сверх необходимого. Наверное, в случае с чем-то непонятным, необъяснимым, незнакомым именно необузданное воображение могло бы помочь, главное при этом — остаться в живых. У Константа получилось. Пока. По невероятному везению скорее и благодаря тому, что Хельма Брангон сохраняла трезвый рассудок вплоть до появления специалистов из инквизиции. Артрир молчал. Эмиран прислонился к стене и покосился в сторону двери. Он не был уверен, придумывает ли или действительно испытывает нечто странное, подозрительное, не совсем допустимое, но и не невозможное: не пытается ли Артрир воздействовать на него, то ли для того, чтобы внушить некие мысли, то ли чтобы добиться нужного ему действия. В любом случае, колени у него задрожали, ладони начали колоть тысячи игл, а кончики пальцев онемели, перед глазами замелькали черные точки. Дышать становилось тяжелее, в ушах зашумела кровь, и на нее накладывались некие слова — так, по крайней мере, понимал это Эмиран. Он ухватился за застежку сюртука и глубоко вздохнул; груз сдвинулся с груди, но отдельные образы, слова, картинки все роились в голове, никак не объединяясь во внятные мысли. Он опустился на скамью и шумно выдохнул. — Нет, у Константа это получилось куда лучше. И по иному праву, архус, которого вы лишены, ибо слишком далеко отстоите от трона, да еще и к алтарю в храме относились с таким пренебрежением, — со мстительным удовлетворением произнес он. — Виной ли такой неловкости долгое пребывание в тюрьме, или вы и вне ее не были способны на большее? Артрир поморщился и отвернулся. — Я всегда ратовал за то, что на внушение мыслей не способен ни один человек. Я до сих пор считаю, что не неправ, племянник, — хладнокровно произнес он. — Моя попытка направлена скорее на проверку иных воздействий и на вашу им открытость. И на расторопность тупиц за дверями этой клетушки. Я удовлетворен выводом, полученным на первое, отчасти и скорее опосредованно на второе и не могу не отметить, что мы все еще вдвоем. А ведь бывали времена, что мне достаточно было слегка надавить на гостя, и сюда тут же врывались под дюжину людей с самыми разными намерениями в моем отношении, и никакие из них не были для меня благоприятными. — Что за иные воздействия? Бросьте, — резко сказал Эмиран, когда Артрир безразлично пожал плечами. — Вы заговорили об этом, значит, если не похвастаться хотите, так хотя бы сравнить ощущения мои и ваши. Ну? — В первом случае, как вам должно быть очевидно, меня интересовало, могу ли я дотянуться до сил, находящихся в распоряжении иных людей в неограниченном объеме. Не разочаровывайте меня, светлейший Вальдор, не говорите, что думали о чем-то ином. — Что вы. Я был бы очень разочарован, если бы вы не попытались это сделать, да еще в такой благоприятной ситуации, пользуясь моим требованием не мешать нам. Артрир хмыкнул и кивнул. — За вашу голову не радеют так, как за венценосную. За ним присматривали куда бдительнее. — Или раньше и в присутствии других людей вы воздействовали куда сильнее, так что не заметить это не могли и тупицы за стенами? Артрир покачал головой и не без удовлетворения усмехнулся. — Они не смогли не заметить воздействие совсем с иной стороны. Юноша обнаружил в себе неожиданно большие способности к защите. До такой степени впечатляющие, что смогли бы, пожалуй, разворотить стены на несколько секций в этом проклятом муравейнике. Но в качестве ответа на ваше требование. Я совершенно безобиден, увы, блокировка моих возможностей куда сильнее, чем устраивало бы меня. Хотя, боюсь, мои добрейшие приятели из тюрьмы под землей заявили бы на этот счет, что меня бы полностью лишить магии да еще запереть в каменном мешке с непроницаемыми для нее стенами. Приношу свои извинения за несколько неприятных мгновений, я, к сожалению, очень неловок из-за этих дрянных штук. — Он потряс руками. — Неловки, как двое суток назад, архус? Или иначе? — спросил Эмиран, не считая нужным скрывать интерес. — Были ли вы значительно подавлены этим воздействием, племянник? — Боюсь показаться невежливым, но к моей радости мне не с чем сравнивать. Это было значительным, но не самым неприятным на моей памяти ощущением, инициация далась мне куда сложнее. Так остались ли вы так же неловки, как двое суток назад, или вам куда проще действовать? — Брось, Эмиран. Глупейшее подозрение, особенно от тебя, — ответил Артрир. Были бы у него свободны руки, еще и отмахнулся бы. И ему действительно было очень неприятно говорить и даже думать об этом — Вальдору ли не ощущать Вальдора. — Так все-таки, дядя. Что угрожало Константу? — Кроме смерти? — вежливо уточнил Артрир. Эмиран долго молчал; он даже приложил руку к груди, словно в попытке унять бешено забившееся сердце. — Это было возможно? — Не знаю, — после долгого молчания неохотно ответил Артрир. — Возможно. Возможно было ему оказаться лицом к лицу с некими силами, которые могут потягаться с мощью храма или всей магии Вальдорана. Возможно было вызвать стихию, способную разрушить город. Возможно было спровоцировать иные движения материй, о которых мы не имеем представления. Не говорит ли в том числе храм, что человеку открыто слишком мало из действительности? Ты проводишь с ним куда больше времени, чем другие, молодой Вальдор. Тебе и сдерживать его желание защитить непонятно что неизвестно от чего. — Не ты ли позволил ему думать, что у тебя он может научиться обращению с непонятно чем? — процедил Эмиран, наклоняясь к Артриру. — Не от тебя ли в нем уверенность, что ему, коронованному Вальдору, подвластна вся магия под семью небесами? Не занятия ли с тобой укрепили его в ней? Артрир молчал, позволяя Эмирану вывалить на него все оскорбления. Тот замолчал, и Артрир тихо произнес: — Ему действительно подвластна значительная часть магии, превосходящая разумение твое и, возможно, мое. Могла бы быть доступна и тебе, но ты слишком ленив. Или занят другими увлечениями. В любом случае, разумности его хватило держаться как можно дальше от места происшествия, хотя не хватило разумности не вмешиваться в происходящее вообще. Зато и ты убедился, что занятия со мной пошли ему на пользу. — Я убедился еще и в том, что он стал куда более восприимчив к магии. — Это ли не хорошо, племянник? Любое воздействие, направленное на него, он сможет различить куда раньше, чем даже сигнальные сети дворца. Его невозможно подчинить чужой воле и обратить на него заклинание, способное навредить, он с легкостью нейтрализует. Пока еще его действия грубы и нерасторопны, но он жаждет учиться. — Артрир долго молчал и добавил сквозь сжатые зубы: — В следующий раз, гляди, предпримет что-то удачное. Выйдя от него, Эмиран зачем-то долго стоял, с удовлетворением вслушиваясь в гневные приказы и нечто, похожее на удары и сдавленные стоны Артрира. Он встретился взглядом с магистром Уно, поднял брови и криво усмехнулся, затем пошел к выходу, кивком указав следовать за ним. Спиной Эмиран ощущал, что не только Уно пошел следом, но и жрецы, по странной, но, кажется, убедительной для инквизиции причине находившиеся постоянно вблизи от Артрира, внимательно смотрели им вслед, словно пытались определить, насколько важен для храма предстоящий разговор и насколько просто было бы им настоять на присутствии при нем. Кажется, Уно тоже был обременен схожими мыслями: вместо ответа на невинное замечание Эмирана о внушительности охраны, включавшей не только физический, но и духовный конвой, которой Артрир единственный из Вальдоров и может похвастаться, он промолчал, только с благочестивым видом уставился на потолок. Опуская же взгляд на мебель в комнате, он поморщился, не пытаясь скрыть своего недовольства — оно, как не мог не понять Эмиран, относилось совсем не к нему, а к тем людям в серых куртках с несколькими рогами на воротниках, которые изображали дружелюбие, но все же держались отчужденно, интересуясь при этом всем, а в первую очередь происходящим вокруг Артрира. — Предполагаю, что такая многолюдность не способствует работе, — произнес Эмиран, особенно подчеркнув «такая», растянув его и позволив себе кривую усмешку. — Если мы не найдем иных способов собирать улики, она продлится до самой поимки преступника, ваше высочество, — уныло признался Уно. — Так ли хороши заключенные для поимки будущих заключенных? — поинтересовался Эмиран, усаживаясь в кресло. Уно позволил себе небольшой поклон. — Мы будем ходатайствовать о том, чтобы пойманные, по крайней мере некоторые из них, не становились заключенными, а были возведены на эшафот, — ответил он, внимательно глядя на Эмирана. Помолчав немного, добавил: — Когда мы преуспеем, ваше высочество, они наверняка вынуждены будут пройти сквозь цикл очень детальных допросов. После этого — эшафот. — Так все же, магистр. Насчет помощи отдельных заключенных. — К моему глубокому прискорбию, очень ценна. Три дня тому был закончен опыт с еще одним трупом. — Что-то такое я читал. Вместе с устными пояснениями Мондалара. Для содержащегося в очень, хм, суровых условиях, проводник духа умершей восстанавливается удивительно быстро. Уно вежливо поднял брови. — Я позволю себе возразить, напомнив, что он был очень плох после опыта. Сканирование его тонкого тела, одна из диагностирующих процедур, показало сильнейшую истощенность. Он бодр сейчас, согласен. Взбодрился после событий на втором круге. Эмиран устроился в кресле удобней и подпер рукой подбородок. — Он тоже, магистр? — медленно произнес он, похлопывая левой по подлокотнику, внимательно следя за подобравшимся и насторожившимся Уно. — Я до сих пор замечаю в себе способности для заклинаний, никогда ранее не покорявшихся мне. Не могу позволить себе никаких замечаний в отношении… — он скупо улыбнулся, и Уно тут же поклонился, выражая полнейшее почтение в отношении императора, — я видел его всего ничего. Но по моему ощущению, он был слишком бодр даже для него. Есть, правда, кое-что, в чем я совершенно не уверен: как долго продлится эта неожиданная ловкость в колдовстве. Наверное, столько же, сколько упадок сил храмовых служек. Будет ли полезен Артрир в допросе задержанных второго дня? Уно долго молчал, затем в задумчивости ответил: — Подозреваю, совершенно бесполезен. Они все еще живы, прошу прощения за мое бессердечие. Мы могли бы потребовать от него восстановления разумной и эмоциональной структур этих дышащих тел, чтобы они были способны ответить на наши вопросы, но подпускать Артрира с неблокированными способностями к живым людям — это крайне неосмотрительно. — А насколько полезен был бы для этого храм? — полюбопытствовал Эмиран, вставая. Уно хмыкнул и задумался. — Мы предпочли бы вообще не подпускать никого из рогоносцев к ним, особенно с четырьмя и более рогами, ваше высочество. Пока мы не преуспели, и они активно знакомятся с материалами расследования. Пусть и избирательно, но все же их настойчивости очень непросто противостоять, особенно нашей службе, ориентированной прежде всего на дела, находящиеся под их попечением. Раз уж они здесь, мы пытались выяснить, на что они были бы способны такое, чтобы помочь нам. Они разводят руками. — Ответ, устраивающий две из трех сторон? — усмехнулся Эмиран. — Если не считать преступников, именно так, ваше высочество, — ответил ему с ухмылкой Уно. Эмиран подошел к двери и взялся за ручку, но не спешил открывать дверь. — Констант все еще жаждет уроков с Артриром, магистр, и из того, что я имел несчастье видеть, эти уроки принесли куда больше пользы, чем все мои наставления и многие дневники наших предков. Но он нетерпелив и неудовлетворен. Возможно, он сочтет дальнейшие занятия ненужными куда скорее, чем мы предполагаем. — Я буду надеяться, что заключенный не держит близко к груди пару-тройку умений, чтобы подогреть интерес его величества, — натянуто улыбнувшись, ответил Уно. — Или что произошедшее перевернуло его представления о собственной неуязвимости. Осторожный император — это не самое плохое, что может случиться с Вальдораном. Эмиран издал скептический смешок и спросил, не скрывая скептицизма: — Вы называете Константа — осторожным? Уно откашлялся и с кривой ухмылкой ответил: — Я всего лишь выразил надежду, что его представления о некоторых значимых вещах изменятся. Возможно, и в сторону осторожности. Эмиран, открыто посмеиваясь, поблагодарил его за содержательную беседу и за высказанную надежду. Они распрощались, удовлетворенные друг другом, но озадаченные — озабоченные разговором. Было бы, наверное, разумно избавиться от Артрира. Об уничтожении члена императорской семьи, сколь угодно дальнего родственника, речи не шло: их и так было всего ничего, Вальдоров, убивать их, даже следуя ими же установленным законам правосудия и обзывая это казнью, значило еще сильнее ослаблять род. Даже храм не отважился требовать этого у тогдашнего императора и его советников, взамен, правда, настояв на предельно строгом заключении и уничтожении любых напоминаний о Финниане Артрире в открытых источниках. Это не оградило от влияния его на Константа; также и Эмиран, проведя немного времени за странной, наполненной туманами и запутанной беседой, пережив несколько очень неприятных, но безопасных мгновений, не мог не почувствовать некоторого расположения к Артриру. Столько времени тот провел в заключении — в крохотных помещениях, в постоянном присутствии многих людей, в неудобном положении и со значительными ограничениями всех чувств и движения тела — и был учтив и вежлив, как не всякий придворный. Речь его была немного старомодна и язык не так послушен, как у человека, ежедневно говорящего по несколько часов, но на уме это не сказалось никоим образом. По замечаниям Уно и из намеков Мондалара выходило также, что способности Артрира к созданию новых заклинаний: сложнейших матриц, особых материалов, служивших носителями для них, даже и словесных форм, — были на голову выше их собственных. Очевидно, чтобы не одуреть от скуки и безделья, Артрир развлекал себя, придумывая нечто новое, пусть и совершенно бесполезное. Участие в странных ритуалах, проводимых в инквизиции, сколь угодно опасное, вполне сочеталось с его желанием хоть как занять себя. С другой стороны, именно это неконтролируемое творчество могло оказаться полезным Константу — или, напротив, навредить ему. По большому счету, Эмиран не особенно понимал увлечения, которое Констант испытывал к магии. Для этого есть специалисты, ученые и ремесленники, придворные колдуны и кто угодно еще. Ни один совет не выпустит Константа на поле боя, к примеру, потому что коронованный император должен оставаться живым и по возможности как можно дольше, чтобы не подвергать лишний раз земли и трон сложному и опасному ритуалу — коронации. Желание Константа укрепить границы собственными заклинаниями было в очень ограниченной степени понятно, но особенного одобрения не вызвало: один человек неспособен охватить все границы Вальдорана. Эмиран думал схожим образом, но не противился намерениям Константа, потому что чем больше тот занимался чем-то отдаленным, тем меньше сил у него оставалось самоуправничать в насущных делах, тем меньше он оспаривал решения Эмирана. Впрочем, чем больше Констант упражнялся, тем проще ему становилось совмещать и свой интерес к колдовству и неожиданно развившееся желание заниматься и делами государственными. Не всегда успешно, продуманно, осмотрительно, но у него было кое-что, недостававшее Эмирану: власть, которой противиться не было возможности. Если бы он еще оставил свое желание вмешиваться в самые неожиданные события, никакого отношения к трону не имевшие… С другой стороны, расследованием занимались лучшие следователи, а за ними внимательно следил храм, да еще позволял самые неожиданные решения; еще одно из ряда этих преступлений было, как подозревал Эмиран, как уверен был храм и считали следователи, причиной неожиданных воздействий по всему Высокому городу. В храме последствия его волной прокатились и взволновали привычных ко многому, подготовленных и очень умелых жрецов; во дворце ощущалась волна чего-то непознанного, в здании прокуратуры об этом говорили открыто, Артрир — в своей-то камере со многими преградами и изолирующими заклинаниями — первым делом спросил об участии Константа в чем-то подозрительном, хотя ему едва ли отчитывались о происходящем. Может, не так и неправ был Констант, что вмешался? Или, напротив, именно его вмешательство привлекло внимание к этому загадочному событию? Артрир одобрительно отзывался о нем, признавал, что Констант делает заметные успехи; но едва ли самой тяжелой и напряженной учебы достаточно будет, чтобы, столкнувшись непосредственно с незнакомым, но очень мощным событием, действовать не только разумно, но и изящно, думая не только о том, чтобы одолеть, но и о том, чтобы не привлечь ненужного внимания. Ранним утром Эмиран был твердо намерен позавтракать в одиночестве, чтобы неспешно просмотреть письма, немного почитать газеты, посмотреть, чем Ида Элирис намеревалась дразнить высшее общество. Увы — лакей сообщил ему о том, что Констант желает присоединиться к завтраку. Эмиран закатил глаза. Лакей жалобно смотрел на него — молод был, недостаточно ловок в толковании выражений лиц, им обслуживаемых. — Каков… — задумчиво произнес Эмиран и предпочел проглотить следующие слова: ничего дружелюбного в качестве эвфемизма в голову не приходило, а ругаться вслух он не желал — на случай, если Констант вслушивается в происходящее. — Распорядись накрыть на двух. — Его величество уже издал соответствующие распоряжения, — низко кланяясь, заверил его лакей. — Какая расторопность, — пробормотал Эмиран. Он не встал, когда Констант вошел, только наградил его мрачным взглядом. — Я тоже желаю тебе доброго утра, дядя. Да пребудет с тобой милость небес, да даруют они тебе хорошее настроение, — любезно ответил Констант, усаживаясь за столом. Слуги молниеносно расставили посуду перед ним и поклонились. Констант взмахнул рукой, веля им убираться, и через полминуты они остались наедине. Эмиран не счел нужным ответить, нехотя повернулся к столу и подтянул к себе кофейник. — Как прошла твоя ночь? — кротко спросил Констант. Эмиран, начавший было наливать себе кофе, замер и поднял на него подозрительный взгляд. — Ты просто спрашиваешь меня, племянник, или хочешь услышать определенный ответ на определенный вопрос? — вкрадчиво уточнил он. В ответ Констант пожал плечами и взял вилку, задумчиво тыкнул ею в пирог и обильно полил его топленым маслом с пряностями. Вид его был крайне сосредоточенным, словно не существовало в мире иных проблем, кроме утреннего голода. — Вообще первое. Но раз уж ты спросил — как поживает наш с тобой дальний родственник? — Мне неплохо спалось, ваше величество, благодарю вас. С учетом некоторых событий, на которые страстно жалуются находившиеся вокруг алтаря люди, так и отлично. Наш с тобой родственник поживает, в противовес им, очень даже неплохо, что, по замечаниям людей, усердно использующих его в странных и, если я правильно понял, очень опасных в первую очередь для него опытах, отлично. Он выглядит значительно моложе и свежее меня, проклятый колдун, — любезно ответил ему Эмиран. — Кстати. Бодрость эту переживаю и я. Нина Вальдори мимоходом упомянула, что вчера была особенно жизнерадостна, хотя ночью до этого ей снились самые странные сны. Констант уплетал пирог, энергично кивая головой, но по виду его нельзя было точно определить, слушает ли он внимательно, что Эмиран говорит ему, или просто реагирует на паузы и изменения тона слов. Эмирану не оставалось ничего, как отпить кофе и приняться за собственный завтрак. Они немного обсудили условия, в которых содержался Артрир, и Констант сказал, что отлично понимает причины, по которым его содержат в таких странных условиях, и даже посоветовал кое-что охранникам из прокуратуры при условии, что ничего из этого не дойдет до ушей храмовых жрецов. «Думаю, он отлично понимает, и как сделать матрицу поэффективнее, — заметил он, имея в виду преступление, совершенное накануне, — возможно даже, и потому, что сам пытался добиться чего-то подобного. Хорошо, что его ограничивают прогулками под тщательным наблюдением». Эмиран сообщил ему также, что имел странный разговор с Семирогим и что был очень удивлен тем, насколько дурно высшие жрецы себя чувствовали. Констант только пожал плечами: — У них шести-семикратное посвящение, дядя, разумеется, противостояние отразилось по ним в соответствующем размере. Странно только, что Небеса упрямо не открывают им, что происходит у них под носом. — По какой причине? — тут же спросил Эмиран. Он вздрогнул, когда Констант поднял на него холодный, колючий, неприятно внимательный взгляд. — Ты спрашиваешь у меня о воле Небес? Я не жрец, я никогда не смогу стать жрецом, так что я не знаю. Или, по крайней мере, я слишком верю учению храма, что мне позволено многое, но иначе и иное, чем им, пройди я хоть семь инициаций. — Какие еще семь инициаций?! — воскликнул Эмиран — отчего-то слова Константа прозвучали так, как если бы он говорил о неких вещах, должных быть понятными ему. — Коронационная корона ведет себя иначе каждый раз, когда я надеваю ее, — неожиданно легкомысленно произнес тот. — Я не знаю, можно ли назвать это инициацией или скорее обновлением уже совершенного ритуала… или вообще это не значит ничего, а существуют только три круга посвящения, и третий — как седьмой для жрецов, выше просто ничего не существует. В любом случае, Эмиран, то, что совершалось тогда, противно воле Небес и опасно для Вальдорана. — Коронационную корону надевают только один раз и только перед тем, как занять трон! — Эмиран даже отложил вилку и откинулся назад, неожиданно ошеломленный так небрежно, так походя сообщенным ему. — Отчего же. Уже заняв трон, ее можно надевать, причем она становится куда более послушной. — Констант поковырялся в остатках пирога и положил себе омлета. Сосредоточенно изучая его, он продолжил: — Это предмет, как, скажем, амулеты, доставшиеся тебе от деда. Они остаются собственностью императора, но пользоваться ими можешь только ты. Но если я решу иначе, они будут бесполезны для тебя, хотя я тоже не смогу ими пользоваться. Колдовство странная и своевольная штука. И особенно на твою бодрость не рассчитывай, я уже чувствую, что магия упрямится мне, думаю, и тебе будет не проще. Эмиран отодвинулся от стола и поднял руки ладонями кверху. На них появилась иллюзия крохотного острова, бледная в сравнении с той, которую он создал в храме. Констант с любопытством следил за ним, не забывая при этом поглощать пищу. Он помалкивал, не давал советов, и Эмиран был неожиданно, постыдно благодарен ему за это. Эмиран не смог увеличить остров значительно, и краски не насыщались, как он ни старался, но иллюзия так и не расширилась даже до размеров стола. — Я малодушно не буду просить тебя показать, каковы твои возможности, — поморщившись, хлопнув ладонями, чтобы уничтожить матрицу иллюзии, бросил Эмиран. Констант мрачно посмотрел на него, но продолжил налегать на завтрак. Они принялись за десерт; Эмиран повернулся к окну, положил ноги на стул рядом, взял чашку в руки и уставился на деревья за окном, рассчитывая на несколько минут в тишине. Увы: Констант бросил ему на колени записку. Написана она была на прозрачно-голубой шелковой бумаге, которую очень жаловала Авеника. Эмиран смотрел на нее, как на ядовитую змею. Он покосился на Константа, тот скривил неизвестно что изображавшую физиономию. Эмиран перевернул записку, чтобы убедиться: личная печать Авеники, сочетавшая ее вдовий герб и ветвь, украшавшую герб правящего дома Таниго, записка действительно была написана Константу. — Должен ли я действительно читать ее, ваше величество? — терзаемый самыми разными подозрениями, спросил он. — Я настаиваю, дядя, — невозмутимо произнес Констант. В его голосе странным образом сплелись улыбка и приказ. Голос звенел, оставаясь при этом вполне добродушным. Эмиран не ощутил, впрочем, никакого давления и хотя бы поэтому не возражал больше. Он развернул записку, пропустил первые несколько строк, в которых Авеника изливала свою бесконечную любовь к сыну (нечто подобное он читал много десятков раз, а желания верить этим словам не прибавлялось). Затем, впрочем, он подобрался и даже отставил чашку. Авеника настоятельно просила — требовала, поправил себя Эмиран, — чтобы Констант, обсуждая с советниками своими и левалийскими окончательный вариант брачного договора, все же прислушался к Альдару Левалийскому и герцогу Ингосфу, потому что те смотрят куда выше и дальше, чем просто границы Вальдорана, имеют в своих интересах заботу о прочности границ и мире в областях рядом с ними. — Я прошу прощения, что не слишком вслушивался в твои слова о переговорах. Я испытываю некоторое предубеждение против события, которое будет их результатом. Вполне понятно, надеюсь, — морщась, признался Констант, и Эмиран злорадно ухмыльнулся — не поворачиваясь к нему, впрочем, чтобы не разозлить своим весельем. Но он очень хорошо понимал Константа и не особенно стремился скрывать, как рад, что не он должен рассчитываться по долгам предков. — Но эти люди — действительно ли их радение о безопасности границ Вальдорана или с Вальдораном, если на то пошло, столь велико? Я предполагаю иное об Альдаре, особенно по сведениям от министра иностранных дел. И Ингосф — он ведь покровительствует торговым домам, возящим товары из Левалии? Эмиран читал письмо со все возрастающим интересом. Авеника смиренно признавала, что дядя Константа провел очень хорошую подготовительную работу — Эмиран был удивлен узнать, что она допустила в своем письме это замечание, пусть сквозь зубы и нехотя, но выдавила из себя похвалу ему; при этом требования, выдвигаемые Левалийскому двору, покровительствовавшему Ревадии во всем и поддерживавшему армию и таможню своими офицерами, взамен милостиво принимавшими небольшую часть пошлин, она называла недопустимыми, нарушающими добрые отношения, сложившиеся между двумя странами и угрожающими их отношениям. Посему их следовало сократить — ведь не будут ли эти две семьи связаны родственными отношениями, не отдаст ли семья, являющаяся боковой, но очень тесно питающейся от основного ствола ветвью, самое ценное свое достояние — талантливую, красивую и покладистую, а еще здоровую и жаждущую стать матерью наследника дочь? Эмиран дочитал письмо, развернулся к столу и поднес ко рту чашку с кофе — он, разумеется, остыл. Констант с любопытством следил за дядей, когда тот собрался уже отставить чашку, щелкнул пальцем и самодовольно улыбнулся. Эмиран подозрительно посмотрел на него, но решил все же отпить кофе — и крякнул: напиток был обжигающе горяч. — Вчера я был способен на невиданные магические подвиги, — рассеянно заметил Эмиран, откладывая записку, больше чтобы немного уколоть его, чем чтобы донести что-то до сведения его. — Сегодня все по-старому. Не скажу, что испытываю сильное разочарование, но червячок остался. — Совершенно бестолковое заклинание, действующее только на малом расстоянии и только на небольшие объемы, для этого слишком расточительное, но имеющее матрицу не без изящества, — похвастался Констант, пряча записку во внутренний карман мундира. — Нужно больше в качестве головоломки и тренажера. Ты уже читал ее или черновик к ней? Эмиран поднял на него глаза. — Нет, но это не удивляет меня. У нее всегда были возможности сообщаться с иностранными посольствами. Очевидно, полезны оказывались некоторые князья, находящие общество вдовой императрицы недопустимо приятным. Некоторые каналы так и остались неизвестными. — Это ведь государственная измена, — с кроткой улыбкой проинес Констант. Эмиран непроизвольно поежился, потому что глаза его были светлы и холодны, улыбка казалась высеченной из камня, и легко было представить, что в считанные мгновения она разверзнет пасть, полную острых и ядовитых зубов. Поэтому он очень осторожно ответил, тщательно подбирая слова и следя за тем, чтобы ничто в интонации или взгляде не спровоцировало Константа на нечто, совершенно незнакомое и доселе Эмирану не встречавшееся: — Это можно было бы рассматривать как государственную измену, если бы очевидны были желания нанести значительный вред стране и тебе лично, если бы уже был явным существенный ущерб. Сейчас же я вижу желание поучаствовать в важном событии в жизни сына и по возможности отблагодарить дальних родственников и людей, которых она находит приятными и полезными. Признаться, я несколько удивлен именами людей, которые вдовствующая императрица называет, ваше величество. До сих пор допущенный к обсуждению договора Ингосф показывал себя как скорее благонадежного политика вашего двора. От левалийцев иного ждать и не приходилось. Эмиран очень хотел вскочить и пройтись по комнате, чтобы привести в порядок мысли. Делать же это в присутствии заметно разозленного Константа он остерегался. Так что он немного побарабанил по столу и пригреб волосы. Констант все это время следил за ним. — Либо сегодня случится нечто неожиданное, — задумчиво произнес Эмиран. — Враг будь проклят, я должен присутствовать на совете провинций, иначе они убьют друг друга за право приветствовать меня во время поездки. Я был уверен, что все решено, а они, оказывается, решили сегодня внести последние изменения. Ты несомненно можешь доверять Легриф и Дездару, особенно за Легриф. Она по ряду причин недолюбливает Левалию, но не будет спорить с тобой, если ты решишь подписывать договор, как есть. Если ты ее спросишь, она ответит. Дездар наверняка имеет людей с торговыми связями с северянами, Авеника рекомендовала их в Таниго, он регулярно посылает ей подарки, но умеет думать о границах Вальдора. Прислушивайтесь к ним, ваше величество. Констант долго смотрел на него, затем опустил взгляд на записку и снова поднял на него сверкнувший чем-то очень злым взгляд. Эмиран затаил дыхание в ожидании чего-то очень неприятного. Констант не разочаровал его: — Ариан Второй писал в своих дневниках, что дочери своей, которую уже назвал наследницей, искал мужа на юге. За право быть консортом при королеве Вальдорана сражались сразу несколько провинций Краста. Предок выбрал ту, которая согласилась на откуп золотом по весу жениха. Я очень хочу сослаться на это решение. — Ариан Второй был чокнутым стариком задолго до того, когда брал мужа Аглае, — тут же возразил Эмиран. — И тогдашние времена слишком отличаются от нынешних, ваше величество. Границы были неопределенны, соглашений между самыми разными землями существовало всего ничего, Вальдоран только начинал расти. Еще и Ариан, уверенный в собственной власти, как никто до и после него. Как только он выбрал наследницей Аглаю, а не такую же неуправляемую Ариану. — Он был далеко не стариком, когда выбирал Аглае мужа, дядя, — огрызнулся Констант, немного отодвинулся от стола и повернулся к окну. — Ты можешь говорить о нем, что угодно, но охранная полоса вокруг Вальдорана — творение его таланта, и надежная армия во многом его заслуга. — Недостатков у него было куда больше, — примирительно произнес Эмиран, про себя переводя дух и радуясь, что буря прошла стороной. И он совершенно не представлял, что делать. Отослать записку Калиссе Легриф, чтобы та особенно внимательно следила за словами Ингосфа? Придумать предлог, потребовавший бы его присутствия в ином месте — в том же совете провинций, в конце концов герцог яростно настаивал, чтобы Эмиран непременно провел две-три ночи в его загородном доме в Ингосфере и оттуда уже совершал непродолжительные посещения отдельных заводов? Эмиран категорически отказался тогда, и перемена мнения наверняка вызвала бы значительные подозрения у герцога. Неизвестным оставалось, впрочем, действовали ли левалийская делегация и Ингосф сообща, или Авенике удалось убедить эти две стороны в собственной точке зрения? И что за выгода была ей, кроме возможности самую малость подсобить союзникам Таниго и оказать услугу герцогу Ингосфу? Желала ли она держать его близко при себе в расчете на его связи, привязанность его дочерей, возможность пользоваться его немалыми связями, буде ей втемяшится совать свой нос и в переговоры с Гойтером и Левалией? Он попытался объяснить Константу, как важно быть осторожным сейчас, когда Вальдорану угрожают не с одной, а с нескольких сторон, как необходимы ему надежные союзники, пусть даже надежность эта основана не на убеждениях, а на финансах, к примеру, или страхе. И что ни в коем случае не стоит настраивать против себя Авенику, потому что она наверняка обзавелась очень весомыми знакомствами, которые наверняка пригодятся, случись что на востоке. Или на западе. Эмиран настоял, чтобы Констант оставался в его малой гостиной и прикончил завтрак, пока он не напишет и разошлет несколько совсем кратких записок. Констант вел себя неожиданно послушно. Он методично приканчивал остатки завтрака, и Эмиран мимоходом удивлялся объемам его желудка, иногда только челюсти его замирали и Констант в порыве любопытства тянул шею, когда Линда Тельмар заканчивала очередную записку, уточняя у Эмирана формулировку или предлагая свою. Затем он послушно ставил подпись, где Линда просила его, и прикладывал перстень с личной печатью. — Постарайся отдать это на откуп мэтрессе Легриф, — наставлял его Эмиран немного позже, когда печати на записках были проставлены и Линда побежала отдавать их лакеям. — Даже Слоан поддержит ее хотя бы потому, что иначе будет отправлен в Левалию вести мирные переговоры. Или еще подальше, тут уж пусть твое воображение станет его злейшим врагом. Едва ли у тебя будет много времени, чтобы истребовать у них подтверждение тому, что они поняли, о чем речь. Не вздумай сам спорить с левалийскими послами, они заговорят тебя до полусмерти в считанные минуты. Констант поблагодарил его, а после остался стоять у двери, словно не зная, что делать и куда идти. Эмиран сказал подбадривающе: — Смелее, ваше величество, вы уже почти выиграли войну. Констант поднял на него беспокойный взгляд, заставил себя улыбнуться в ответ на широкую и уверенную улыбку Эмирана и пошел к совещательным комнатам. Как только он ушел, Линда словно из воздуха возникла, застыла рядом с Эмираном, держа в руках поднос с несколькими записками. Эмиран глянул на них: по гербам выходило, что от нескольких адресатов уже пришли ответы. Он читал записки и закипал от негодования: адресаты, среди них половина членов императорского совета, удивлялись желанию Эмирана изменить некоторые пункты договора, потому что до них было донесено желание императора видеть иную формулировку. Впрочем, почти все они, кому он успел написать записку, неожиданно соглашались, что личная печать и подпись императора имеют куда больше веса, чем голословные заверения членов семьи, состоящих в несколько натянутых отношениях с императором и крайне редко появляющихся рядом с ним в общественных местах. Эмиран, чтобы немного унять гнев, зачитывал Линде особенно недвусмысленные формулировки, она хмыкала, он в самых нелюбезных выражениях отзывался об Авенике, при этом представляя ее в тесной клетушке без окон, и чтобы на руках ее были жесткие перчатки, а кандалы удерживали запястья на весу где-то на уровне головы. К сожалению для него, изменить особенно было нечего. Эмиран шел на совет провинций, за ним спешили два его помощника, и обоим им он в который раз повторял: если от Линды поступит особым образом сложенная записка, подписанная красными чернилами, немедленно отдавать ему. Его возбужденное, недовольное состояние не осталось незамеченным для людей, присутствовавших на собрании. Кто-то зашептался, подозрительно косясь на Эмирана, а председатель совета завершила речь фразой, которой явно не было на черновике речи перед ней: она подчеркнуто медленными движениями сложила листы и сказала, что мало существует провинций, и даже Вальдери не может превзойти величие и значимость Высокого города, но это ни в коем случае умаляет их важности для империи и желания приветствовать Вальдора, с гордостью и достоинством носящего титул и малые императорские регалии. Эмирану пришлось подниматься и заверять ее, что он горд доверием, оказанным ему императором лично, что уже рад возможности лично созерцать каждое из селений, в которых его будут принимать, и что он с готовностью дарует мэтрессе Кирмонн и в ее лице всем членам совета слово Вальдора: поездке быть, и она состоится в запланированные сроки. Если же кто-то из присутствовавших истолковал не самое добродушное настроение его как относящееся к делам, здесь обсуждаемым, то он приносит свои глубочайшие извинения, причиной для его некоторой задумчивости были события, никоим образом не относящиеся к этому собранию, но важные для него лично. Эмирану пришлось быть вдвойне внимательным и особенно усердно расспрашивать, уточнять и требовать, чтобы никто из присутствовавших не усомнился в его желании познакомиться с провинциями поближе. Очень сложно было улучить время, чтобы отсылать то одного, то второго помощника, чтобы те осведомились у Линды: есть ли новости от Константа? Ответы каждый раз были отрицательные. После собрания, оставив членов совета провинций удовлетворенными и разве что самую малость обеспокоенными, смогут ли они — они, не Вальдор — провести запланированные встречи достойным ближайшего императорского родственника образом, Эмиран отправился в одну из малых недалеко от собственных комнат, чтобы пообедать. К нему должны были присоединиться Хельма Брангон, по возможности Линда, а помимо них приятели Эмирана, чтобы немного обсудить его безопасность во время поездки. Никто не сомневался, что Брангон не сможет отправиться с ним — сама она, наверное, была бы готова, в конце концов, это редчайшая возможность посмотреть страну, а кроме того, задачи перед охранниками Эмирана стояли очень непростые: некоторые из провинций не отличались восторженным отношением к Высокому городу и императору, сидящему на троне на самой его вершине. Но точно также было ясно, что ее знания, способности и опыт как никогда нужны рядом с Константом, особенно если принимать во внимание его страстное желание влезть еще в одну расщелину, сунуть нос еще в одну подозрительную дыру. И — юноша открыл для себя полусвет, Эмиран давно уже интересовался скорее праздно и больше в качестве развлечения, кому этим вечером Констант шлет восторженные записки, в чьем еще доме провел в личных комнатах подозрительно много времени. Император не император, а ревнивый соперник когда-нибудь возникнет и на его пути. Лансельм Сиггерд велел Лионелю извиниться за него перед Эмираном: «Он нашел неожиданно много удовольствия в скандале относительно сценария парада, светлейший князь», — с постным лицом и страдальчески заломленными руками сообщил Офент Растан. Хельма Брангон заинтересованно уставилась на него. Но прояснил ситуацию Сильван Тиэм: — Гастрономические страсти, господа, дама. За право накрывать столы для гостей высшего, первого и второго рангов все еще борются несколько компаний. Хм, с высшим в принципе ясно все, едва ли дворцовая кухня допустит к услаждению желудка его величества кого-то кроме них. С первым рангом тоже все понятно, по большому счету. Везунчики будут допущены к столам, на которые будут поставляться избытки дворцовой кухни. Народ попроще будет наслаждаться ресторанными службами средних уровней. Но какие страсти разгорелись вокруг второго ранга, принц! Ты читал последний «Гобой»? Красотка Ида непременно должна написать разоблачительные мемуары: «Недели, когда меня отказывались кормить бесплатно». — И как в это влип Лансельм? — недоуменно спросил Эмиран. — Ему заплатили взятку, как еще, — невозмутимо сообщил Адельхард. — А потом противники заплатили другую. А потом противники первых и вечные соперники вторых прислали ему торт, от которого была в восторге матушка Лансельма, и поэтому он согласился принять взятку еще и от них. А теперь он в общем и целом исполнил все свои обещания, но ему осталось убедить в этом и недовольные стороны. Количеством, принц, не менее двенадцати. Эмиран только присвистнул. — Так на его глазах разворачивается то еще сражение! — жизнерадостно воскликнул он и потер руки. — Еще бы ему интересоваться делами провинций. Хельма, немного осунувшаяся и похудевшая после недавних ночных событий, но вполне бодрая, радостно скалилась и кивала головой. Немного они обсудили способы, которыми Лансельм может примирить двух-трех против еще двух-трех и поделить между ними области влияния, так чтобы выгоду получили все. В столовую вошла Линда Тельмар. В руках ее был планшет и несколько листов бумаги, но никаких записок; на вопросительный взгляд Эмирана она только покачала головой. Ему ничего не оставалось, только пригласить всех ко столу. За десертом разговор зашел о том, как именно Эмирану следует связываться в неофициальных случаях со дворцом, Константом, своими друзьями и Хельмой. Линда недовольно призналась, что не очень уверена в шифровальных таблицах, применяемых ныне. — Если спутают их, то записки станут известны не тем людям. Необходимости в этом никакой, опасности особой нет, но это может ненужно раздражить людей, с которыми получше бы сохранять приятельские отношения, — сказала Брангон. — У нас слишком мало времени, ваше высочество, чтобы разработать нечто, помимо уже используемых вами систем. Пока вы и император находились в одном объеме, в этом не было нужды, мы и не заботились этим, есть только устаревшие алфавиты, а их я бы не хотела применять. Матрицы для них уже стали известны слишком многим людям. — Хм, — задумчиво произнес Сильван Тиэм. — Речь идет не об общении всей свиты принца, а нескольких избранных людей. Для этого нужно немного меньше, чем дотошно разработанная и согласованная с вами система. Принц, вам всего лишь нужен будет один человек, способный зачаровать письмо так, чтобы только люди с соответствующими амулетами могли его прочитать. Не позволите ли представить вам одного человека? Хельма едва не подскочила от негодования. Тиэм тут же заверил ее, что человек этот надежен, как и все Тиэмы, а с таким вот нехитрым колдовством справляется так, что без его разрешения даже жрецы ничего поделать не могут. Он, впрочем, подчинился ее требованию и сообщил имя — Эмиран был уверен, что слышал его, но вспомнить, что за человек его носил, не мог совершенно. Хельма вышла, чтобы распорядиться о проверке благонадежности этого человека, а вернулась с помощником Линды, и тот сразу же направился к Эмирану. Присутствовавшие в комнате затаили дыхание. Эмиран не без беспокойства вскрыл печать и прочитал записку. А затем обреченно выдохнул и спрятал лицо в ладонях. — Пороть мерзавца… — безнадежно простонал он.