*** *** ***
Как вам, не терпя возражений, сообщит любой встреченный вами ординатор, «Морнхолд – город света, город магии». Но спроси мы мою милую леди, она бы сказала, Морнхолд – город садов, город короля. И, ах, о садах она нам в своё время непременно поведает. А о короле, то славный король Хелсет принял леди Ладлоу в высшей степени любезно, если не сказать с неким задором, но, разумеется, последнее леди Ладлоу никогда бы не позволила себе сказать о короле. И тем не менее, то её весьма настораживало. Но, чем дольше она говорила, тем, казалось, меньше оставалось этого нехорошего задора в манере их величества; и если бы в комнате присутствовала леди Барензия, та могла бы подсказать ей, а заодно и нам с вами, что сперва во взгляде их величества появилось недоверие, которое, чем дальше леди Ладлоу говорила, тем больше перерастало в заинтересованность. И его ответ, как уже то считала сама леди Ладлоу, не являлся полным отказом: ”Это не будет популярным шагом, - их величество усмехнулись, - не будет это и зависеть едино от нас; такое решение, как вы понимаете, должен будет поддержать Совет Великих Домов.” ”Ваше величество, если я чему-то и научилась, - бедняжка моя еле слышно вздохнула, - в славном нашем Доме Хлаалу, действительно, поневоле, как то было, это то, ваше величество, что эбонит – самое волшебное заклинание из всей, виданной мною здесь магии.”***
На небе показалась звезда Азуры, и леди Ладлоу, глядя на неё из окна своей малой гостиной, подумала, что Принцам даэдра ведомо сострадание и милосердие не больше, чем греческим титанам; отведя взгляд от окна, она посмотрела вниз на свои руки и многочисленные кольца, и на левой руке – её последнее к ним дополнение. Подняв взгляд на свою гостью, гадая, чем руководствовалась та, она печально—то ли в напоминание себе самой, то ли в ответ на эти свои мысли—едва слышно произнесла: ”«Держи друзей поблизости, а врагов – ещё ближе».” Древняя эта мудрость была известна ей, как одно из изречений Никколо Макиавелли; небезызвестна она была и Морровинду, поскольку была также одним из принципов имперского боевого мага Зурина Арктуса. Морри Ормин, читавшая для миледи вслух Двенадцатую Проповедь Вивека, сделала свой шарик света поярче и подумала, что у богов Трибунала не больше стыда, чем у суранских танцовщиц. Переворачивая страницу, она задержала взгляд на своей без единого кольца руке, вспомнила красноглазого красавца контрабандиста с побережья Азуры, у которого остались все её из последних колец, и тихо вздохнула. Перед тем как начать новый абзац, Морри кинула от книги быстрый взгляд на леди Ладлоу, гадая, слышала ли та что-либо из того, что было прочитано; а если слышала, то видела ли та во всём этом лишь аллегории? 'Леди Альмариэль', 'старая знакомая леди Ладлоу', ставшая ещё голодней после чая (как то было, с тонко нарезанными, действительно, почти прозрачными, кусочками хлеба с листьями хакль-лоу между ними) могла думать только о предстоящем ужине. Она с завистью взглянула на Морри Ормин, которая за ужином сидела за общим столом, и которой не была оказана честь делить отдельный стол леди Ладлоу на помосте, а вместе с ним ужин леди Ладлоу, состоящий из неизменных маленькой булочки и кувшина с разведённым скрибовым желе; и в то же время взирать вниз с помоста на стоящие на столе блюда с—, но пожалеем леди Альмариэль описанием, лишь скажу, что хотя с пиршествами Сангвина то не могло сравниться, у домочадцев леди Ладлоу не было повода жаловаться, ах, вовсе не было. “«Вареный Кагути»”, - еле слышно произнесла она, глядя на леди Ладлоу и поглаживая спрятанное в кармане юбки кольцо, то так известное всему Морровинду (и не забудем, знакомое леди Ладлоу) название собственной притчи—возможно она сказала это в напоминание себе быть терпеливой, а, может, отчасти в предупреждение не стать самой этим пресловутым кагути; но, как вы понимаете, то лишь мои собственные домыслы—”Кагути, – повторила она, - я бы сейчас, пожалуй, съела кагути.” Дверь открылась. И зашедшая в комнату Марена Гилнит думала о—нет, не словами великих государственных деятелей или полководцев, и не словами живых богинь, хотя в детстве она, конечно, читала «Поучения благой Альмалексии», а всего лишь словами Люсии из «Женщины на грани нервного срыва»—«разве есть что-нибудь важнее», и ей не было дела ни до судеб империй, ни до власти и ни до бессмертия, ни до Принцесс, ни до Принцев даэдра, и ни до каких колец, кроме одного простого кольца, - кольца, которое шло впридачу с мужем. ”Трудно найти хорошего мужчину, - бормотала себе под нос Марена, зажигая свечи и лампы, - всегда попадаются одни прелюбодеи и бесстыдники.” Морри развеяла свой шарик света. ’Трудно найти хорошую прислугу’, – подумала моя милая леди и в который раз решила не замечать ворчания своей новой горничной.*** *** ***
И леди Ладлоу вовсе не было нужды в подсказке от доброй королевы-матери, чтобы заметить, как загорелись глаза их величества, когда она предложила: ”И я смею надеяться, ваше величество простит мне, и я не вызову их недовольства, если я на время лишу Ваше величество и Морнхолд присутствия леди Альмалексии.”***
XIX. Об искусстве властвовать Фрэнсис Бэкон (в редакции леди Ладлоу для Морровинда). Монархам приходится иметь дело с соседними державами, со своими женами и детьми, с духовенством, живыми богами, знатью Великих Домов, знатью младших Домов, купечеством, простым народом и войском; и отовсюду им грозят опасности, избежать которых можно лишь величайшей осмотрительностью. Что касается отношений с соседями, здесь не может быть дано никаких общих правил (настолько бывают разнообразны случаи), кроме одного, всегда пригодного, а именно: государи должны следить, чтобы никто из соседей не становился опаснее, чем был раньше (ни путем увеличения своих владений, ни приближением ее к чужим границам, ни расширением торговли и т. п.). Что касается государевых жен, то тут известны крайне жестокие примеры. Ливия и Альмалексия отравили своих супругов; Роксалана, жена Солимана, была причиной гибели славного султана Мустафы и нарушила порядок престолонаследия; императрица Тавия в попытке покушения на своего супруга, стала причиной гибели своего собственного сына и конца династии; жена Эдуарда II Английского была главной участницей низложения и убийства своего мужа. Наиболее опасны, следовательно, те жены, которые составляют заговоры в пользу своих детей, или же те, которые имеют фаворитов. Надменные и могущественные прелаты также представляют опасность. Однако сословие это действительно опасно лишь тогда, когда оно зависит от чужеземной власти, либо воли живых богов, или же когда духовные лица получают пожалования не от короля или отдельных патронов, но от народа.