Вуньо

Что-то остановило божество, занесшее было сцепленные в замок руки. Сокрушительного удара, что прорвал бы сталь доспеха и превратил грудную клетку валькирии в месиво из плоти и костей, не последовало. Словно торжествующая песнь нутра, неоскверненной части расщепленного сознания Роты, вдруг стала настолько громкой, что вырвалась из-под кости черепа и рогатого шлема и, громом пронесшись по темнице, донеслась до слуха противника. Бальдр был слишком хорошей ищейкой, чтобы не суметь рассмотреть за агонией изувеченной оболочки трепета и ожидания освобождения. И слишком хорошо знал, как плотно могут быть переплетены ужас перед неминуемой гибелью и пьянящий восторг — по своим причинам.  — Трус, — брезгливо фыркнула Рота. Смерть отступила — в который раз подряд. И уж слишком часто она в последнее время так делала. Искру сознания валькирии вновь заволокло густой и вязкой темнотой. — Слабак, — вместе с оскорблением из горла Роты с бульканьем поднялся ком с металлическим привкусом, вынудивший ту поперхнуться и с гортанным хрипом втянуть воздух. Если бы мясная темница воительницы так отчаянно не требовала воздуха, она бы продолжила плеваться руганью вперемешку с кровью и собственными зубами.  — Повторяешься, — отмахнулся бог, тяжело поднимаясь и поводя татуированными плечами. Сломанные и вывернутые из суставов кости с чуть слышным треском возвращались на свои места, достаточно медленно и мучительно, чтобы вырвать из горла Бальдра блаженный смешок и заставить того вскинуть голову к потолку. Губы едва заметно задергались в потоке беззвучных слов благодарности. Будто божество вдруг начисто выкинуло из головы то, насколько силен, озлоблен и, главное, все еще жив был его противник, пусть и распластанный бессильно под ногами. Это было лучшим моментом для нового нападения. Кипящая внутри ярость тянула валькирию немедленно броситься, выдать себя боевым кличем — и найти долгожданную смерть. Только вот плоть слишком крепко держалась за возможность продолжать коптить холодное небо. Рота затаила дыхание и подобралась, собираясь с силами для единственного рывка, который должен был унести ее в безопасность под сводами темницы. В багровом пятне на обритом затылке мужчины все еще белел островок обнаженной кости, пересеченный короткой молнией трещины. Бальдр словно нарочно медлил, позволяя разъяренной воительнице протащить себя по полу и оставляя на промерзшем камне алые колеи из собственной крови. И поначалу даже искренне смеялся, вытаращив на нависшую над ним маску помутившиеся от восторга глаза, пока дыхание не сбилось и этим не вынудило его замолчать, прерывая поток бессмысленной бравады. Но раны же, оставленные этими пропущенными ребячества ради ударами, были достаточно серьезны даже для тех, в чьих венах бежало противоестественное месиво крови ванов и асов, и стягивались медленней остальных. Рота сомневалась, существовало ли хоть в одном из миров что-то, что остановило бы этого отпрыска Одина, но трещина в его черепе выглядела просто восхитительно уязвимо. Острие косы должно было идеально войти в эту скважину среди кости. Бальдр обернулся даже прежде, чем хищно лязгнули окованные сталью перья. И даже прежде, чем пронзительная боль в надломленном в схватке крыле снова прибила валькирию к полу, бог метнулся к противнице и, потратив на выбор лучшего решения не более мгновения, просто сел. Резко, с усилием и точно туда, где под погнутым металлом доспеха неритмично, рвано поднимались с дыханием трещащие от нагрузки ребра Роты. Бальдр выплюнул короткий смешок, лающий и глумливый.  — Ублюдок, — прошипела валькирия, кривясь от мучительной смеси унижения и пульсирующей во всем теле боли.  — А, вот мы на чем остановились! — воскликнул мужчина. Раздувшиеся ноздри бога шумно втянули пропитанный холодом и запахом металла воздух. По лицу Бальдра пробежала быстрая тень удивительно искренней ненависти. — Чужак и его ублюдок, — бросил бог и, обернувшись, пытливо всмотрелся в маску поверженной воительницы, словно рассчитывая услышать ответ, даже когда не задал вопроса. — Они здесь были, — Бальдр ненадолго замолчал и, поерзав, устроился на грудной клетке валькирии поудобней, всем своим видом показывая, что вставать не намерен, пока не получит ответа. Одна из ступней, измаранных кровью и припорошенных нетающим снегом Хельхейма, нетерпеливо потопала по каменному полу. Рота брезгливо отвернулась. — Я знаю, что они здесь были, я чую, что они здесь были, — сбивчиво повторил мужчина. — Где они? Валькирия сжала зубы и с шипением выдохнула. То, что хотя бы прозвучало, как насмешка над сыном Всеотца, стоило новой волны утихшей было боли. Бальдр раздраженно закатил глаза. Продолжая молчать, Рота отчетливо понимала свою ошибку: откуда-то богу было известно, насколько она жаждала освободительной гибели, пусть той самой задавленной неоскверненной частью души. Что бы она теперь ни сделала, как не разозлила бы потомка Одина, на смерть от его рук надеяться не стоило. Не стоило надеяться даже на битву: в Бальдре было достаточно от отца, чтобы он знал толк в пытках. Наскоро пошарив по телу поверженной валькирии, глаза бога замерли на гематоме, темнеющей на сизой коже руки. Глубоко вздохнув и с издевкой сокрушенно покачав головой, Бальдр сомкнул ладонь точно на ней. Надломленная лучевая кость с треском сместилась, пронзая плоть, и Рота взвыла, невольно дергаясь и этим причиняя себе новую боль в неловко и конвульсивно возящем по полу травмированном крыле.  — Где они? Где они? Где они? — словно забывшись, торопливо прорычал бог, склоняясь к маске плененной валькирии так, будто действительно надеялся сквозь нее рассмотреть гримасу страдания, исказившую лицо Роты. Удивление и непонимание оказались сильнее боли. Воительница вскинула брови и судорожно вздохнула, ослепленная пониманием. Валькирия видела на своем веку достаточно живых и достаточно мертвых. Достаточно богов, смертных, даже нечисти… То, что она видела прямо перед собой, то, что в битве пролило не одно ведро ее крови на пол, то, что прямо сейчас калечило ее руку, не было похоже ни на что, с чем ей доводилось столкнуться, и не принадлежало ни одному из миров. Мужчины, чье тело было покрыто руническими татуировками, защитными, множащими силу или бессильно проклинающими все вокруг, просто не должно было существовать.  — Тебя не должно здесь быть, — недоверчиво замотав головой, выдохнула Рота. — Ни в царстве Хель, ни где-либо еще во всех мирах, — продолжила валькирия. Мучение отошло на второй план, и это было очевидно для бога. По лицу мужчины скользнула тень разочарования и почти детской обиды.  — Ну, вот же я, во плоти, — осклабившись, заметил Бальдр, короткими ногтями впиваясь в изувеченную серую плоть воительницы. И даже этого не хватило, чтобы убедить валькирию в его существовании. — Пусть норны подумают, что теперь со мной делать…  — Тебя не должно быть, — перебив мужчину, рыкнула Рота. Гнев, притупленный было этим осознанием, разгорался под сталью доспеха с новой силой. Уцелевшее крыло валькирии полоснуло бога по обнаженной спине. Недостаточно сильно, чтобы серьезно ранить. Достаточно — чтобы согнать дурную иллюзию, которой и должен был быть мужчина, примостивший зад на живот валькирии. — Ты должен быть мертв. Ты не должен существовать… Мерзкое, мерзкое отродье, — прошипела Рота. Не будь на воительнице маски, она бы плюнула богу в лицо. — Отрыжка мироздания. Мгновение Бальдр и впрямь выглядел потерянным. Злая и ранящая правда, извергшаяся из разбитых губ валькирии, заставила его ослабить хватку. Все равно рука Роты выглядела настолько изувеченной, что едва ли теперь могла хоть что-то чувствовать… Бог сглотнул и быстро растянул губы в глумливой ухмылке.  — А на тебе не должно быть мяса, ну что за чудеса, правда? — с притворной бравадой хмыкнул мужчина. Светлые, налитые кровью глаза заметались, выискивая новое особенно уязвимое место на теле воительницы. Пока та была заключена в кокон из плоти, их было предостаточно. С отвращением отдернув ладонь от окровавленного локтя, Бальдр впился ногтями точно в ссадину на икре валькирии. Гневно скрюченные пальцы согрела теплая кровь. Царапина, ставшая рваной раной, заставила воительницу взбрыкнуть. Бог расплылся в оскале, едва удержав равновесие. Будучи на добрых полголовы ниже и едва ли шире в плечах, он походил на юркую визгливую гончую, намертво повисшую на оборотне. — Ты не понимаешь, что такое магия, — горячо прошептал Бальдр, словно выдавая самую ценную свою истину. — Это не ритуалы и ограничения, — бог с присвистом втянул воздух раздувшимися ноздрями. — Это намерение, — уверенно бросил мужчина, — чистое намерение… Сука так мечтала умереть вместо меня, — с притворной досадой покачал головой бог, склоняясь над маской на шлеме валькирии. — Одно только стремление богини имеет вес, да… Так представь, насколько сильно стремление скорбящей матери, — Бальдр усмехнулся и недоверчиво скривился, словно опровергая собственные слова и то, что было подтверждено самим его существованием. Секундой позже мысль бога переметнулась к менее абстрактным категориям. — Мальчишка и чужак, которому в мохнатый зад сопит башка мудрейшего из живущих, — Бальдр хохотнул, на секунду ослабляя хватку, чтобы после — с новой силой впиться в открытую рану. — Не так просто забыть эту компанию, ну же?.. Рота разжала стиснутые до скрипа зубы только на мгновение, и лишь когда ногти царапнули по ее кости. Вместе с воем агонии из горла вырвалось единственное слово:  — Сбежал. Сбежал, — едва слышно повторила валькирия, когда иссушенные криком легкие вновь позволили ей вдохнуть. — Пока слишком слаб, — воительница невольно исторгла короткий смешок облегчения, когда ладонь оторопевшего бога выскользнула из раны, и стягивающуюся плоть привычно закололо. — Мальчишка его ослабляет, — презрительно усмехнулась Рота, наблюдая, как бог непонимающе замотал головой.  — Да ты и представить не можешь, что он сделает со всеми нами, — пробормотал Бальдр. Мужчина растянул потрескавшиеся от холода губы в ухмылке, наспех напуская на себя привычный самодовольный вид. — Сбежал, — фыркнул бог, — тоже мне, а, война…  — Глупец, — бросила валькирия. За фальшивой бравадой и напускным презрением мужчины трепетала жалкая бессильная ярость. — Ты не понимаешь, что такое война, — передразнив бога, шепнула Рота, едва сдерживая рвущийся наружу смех, нервный и озлобленный. — Война — это бегство, когда ты слаб, это твои подкупленные соратники, гибель всего, что тебе дорого, — воительница осеклась, когда из горла снова поднялась кровь, но, подавив кашель, продолжила, сипло и сбивчиво, — кипящая смола со стен и отравленные стрелы…  — Отравленные стрелы, — едва слышно отрешенно повторил Бальдр. Пальцы конвульсивно сжались и разжались, разминая ладонь, пересеченную коротким уродливым шрамом. — В таком случае, — хмыкнул бог, мутным взглядом скользя вдоль рваной раны на сизой коже валькирии, — я предпочитаю старую добрую бойню… Валькирия презрительно фыркнула и тут же настороженно окаменела, когда вслед за посветлевшим взглядом вверх скользнули пальцы, неловко, невесомо и нерешительно. Мужчина вдруг недоверчиво вскинул брови, а в прорванной каблуком Роты щеке, растянувшейся в улыбке, показались желтоватые зубы. Бальдр издал глухой и булькающий торжествующий смешок и торопливо навалился на полуразрушенную мясную темницу валькирии. Учащенное горячее дыхание, обжегшее ухо воительницы, никак не могло принадлежать ни одному из несчастных обитателей Хельхейма. Легкий шлем, увенчанный оленьими рогами, защищал от прямого удара в горло, но не защитил от по-собачьи сухого и шершавого языка, голодно скользнувшего вдоль яремной вены. О сталь доспеха нетерпеливо и безрезультатно царапнули ногти бога, словно в один момент утратившего всю свою силу. Валькирия с шипением втянула воздух сквозь зубы, а помятые крылья, распластанные на полу, протестующе задергались, взметая пыль и приподнимая грудную клетку Роты. То, что теперь всецело вело Бальдра было слишком чуждо воительнице и вызывало лишь недоумение, но не страх или унижение. Отчаявшись пробиться сквозь доспех, мужчина торопливо полез под собственные одежды и счастливо замычал, когда маховые перья уцелевшего крыла валькирии вновь полоснули его по плечу. Сколь слаб и жалок теперь ни был бы Бальдр, вздрагивающий и судорожно вздыхающий над ухом валькирии, воительница была слишком ослаблена схваткой, да и часть ее еще все еще слишком надеялась на смерть — хотя бы после.  — Я не приду за тобой, — прошипела Рота, когда бог отстранился, судорожно глотая воздух разбитым ртом. По окровавленному доспеху валькирии скатились белесые капли. Воительница почувствовала, как к горлу подкатил особенно тугой и зловонный ком. Прежде ей не приходилось столь близко сталкиваться с тем, насколько омерзительна могла быть плоть. — Ни я, ни одна из моих сестер, — глухо пообещала валькирия. Позор, пусть и чужой, почти причинял Роте боль. — Ты жалок.  — А, вот она, жизнь, — выдохнул мужчина, расплываясь в расслабленном оскале и присаживаясь на корточки, — разве не восхитительно? — Обмакнув палец в медленно стягивающуюся рану на собственном затылке, бог занес ладонь над измаранным доспехом воительницы и размашисто и неумело начертал по стали руну, напоминающую торжествующе поднятый флаг. — Вот она, жизнь, — повторил Бальдр, подцепляя с пола выпавшее в пылу схватки пуховое перо.  — Ты будешь гнить, — брезгливо выплюнула Рота, наблюдая, как тот, кто должен был стать ее палачом или хотя бы достойным противником, неловко поднимается.  — Пусть так. Умирать я пока не собираюсь, — хмыкнул Бальдр, нависая над противницей и прокручивая меж пальцев крупное перо. — Всеотцу стоит лишь щелкнуть пальцами — и я в Вальхалле, — напомнил мужчина и, чуть помедлив, сунул перо в зубы, — как любой славный воин, — хохотнул бог, пожевывая перо. — А вот я и впрямь за тобой не вернусь, — выдержав паузу, бросил Бальдр, отступая к выходу и беспечно поворачиваясь к противнице спиной, — зачем мне? Так наслаждайся жизнью! — с издевкой воскликнул мужчина, вскидывая лицо к бьющим сверху лучам тусклого светила Хельхейма. Мысли валькирии замедлились, а взор помутился, намертво запечатлев на сетчатке силуэт со счастливо распростертыми на манер крыльев руками. Против собственной воли Рота погружалась в тяжелую дрему — до первого достойного противника. Багровая руна на доспехе, перевернутая так, как видела ее валькирия, значила и предрекала только страдание.