Жара

— Завтра творческий вечер, а я не знаю, что надеть, — протараторила Рената и забросила на плечо авоську с надписью «Лондон». — Точнее, я знаю, что можно было бы надеть, что смотрелось бы на мне лучше всего, но мне все это так не нравится. Это ведь совсем не для меня. Это в угоду людям. Думаешь, на мой вечер придут только поклонники? Нет, придут и недоброжелатели. Чтобы пристально на меня смотреть и смеяться над каждой запинкой. Потратят деньги! — режиссер-сценарист-актриса ткнула в лондонское пространство указательным пальцем. — Еще сглазят, не дай Бог. Надо будет оберег взять… Или даже два. — Рената сжала губы и прислонила ребром ладонь ко лбу. — Еще солнце так нещадно палит. Наказание какое-то. Завтра буду вся обгоревшая. Почему нет тумана? Ульяна, почему в Лондоне нет тумана? — Она повернулась, но Ульяны рядом не увидела. — Я кому все это говорю? Уля! Девочка болтала с каким-то парнем в тридцати метрах от нее. Услышав этот истошный вопль, Ульяна что-то быстро сказала незнакомцу, с улыбкой кивнула и, уже мрачнее тучи, направилась в сторону матери. Та ждала ее, положив руки на талию. Ничего хорошего поза не предвещала. — Сколько ему лет? — Рената прищурилась. — Я думала, что ты хотя бы спросишь, знаю я его или нет. — Мне показалось, или ему двадцать? — А что, если и двадцать? — Уля обиженно дернула плечом, на котором висела авоська с надписью «Париж». — Значит, любишь мальчиков постарше? — Не убирая прищура, Рената сжала губы в ниточку. — А ты — девочек помладше? — Ах ты… — Литвинова пригрозила ей переливающимся перстнями кулаком. — Злым языком вся в бабушку! — А добродетелями, видимо, в тебя? — Ульяна развернулась и побежала спиной вперед. — Мама, ты мне такое знакомство испортила! Он хотел взять у меня телефон, но не успел! — Но ты же такая наглая. Дала бы сама! — Мама! — выкрикнула Ульяна и отвернулась. — А что, неправда? — Рената догнала ее и взяла под руку. — Мать унижаешь с поводом и без повода. Я, наверное, минут пять сама с собой разговаривала. — О себе? — А о ком еще? Душу тебе открывала! — неопределенно махнув рукой и устремив взгляд в небеса, взвыла Литвинова, но тотчас осеклась: А мы крем от загара взяли? — Нет, конечно. — Ну, да… Зато я взяла три зонта, — покачала головой мать и с тяжестью всех авосек мира вздохнула. Они, сцепившись в прекрасное одно, шагали по не менее прекрасной, зеленеющей на все апрельские лады, аллее. — А третий-то кому? — Ульяна нахмурилась. — Она что, тоже приедет? — Не думаю. Удивившись резкому ответу, Уля крепче прижалась к матери и заглянула ей в лишенное красок лицо. — А я хочу, чтобы она приехала. — Что ты хочешь, чтобы я сделала? Вот что?! — прикрикнула Рената, остановившись. — Мне кажется, я уже сделала все возможное. Обстучала дверь, обзвонила телефон! Оббила все пороги! Я докатилась до того, что звоню ее музыкантам! Думаю, а вдруг она в студии появится? Хоть там ее поймать! — Осталось невозможное. — Уля пожала плечами. — А, как поет Дима Билан, все невозможное возможно. — Вообще, это крылатая английская фраза, а Билан твой… — Литвинова закатила глаза и, взяв дочь под руку, потянула их вглубь аллеи. — Крутой певец и красавчик! — Знаешь, про него ходят всякие нехорошие слухи… — Подожди… — дочь призадумалась. — «Nothing is impossible to a willing heart»? — Не все еще потеряно, Ульяна Леонидовна. — Рената широко улыбнулась. — Хоть и знакомишься ты со всяким отребьем… — Не отребье, а красивый мальчик. — А ничего, что у него сейчас гиперсексуализм? — Мама… Что это за слова такие? — Ульяна расхохоталась. — Что там у него? Гипер…? — Гиперсексуализм! — выпалила мать так громко, что на них обернулась пожилая пара, но Рената этого не заметила. — Ему лишь бы куда… Ну, это… Воткнуть. Только не смейся, пожалуйста. Все это очень серьезно. Они не задумываются ни о средствах защиты, ни о медицинском обследовании, понимаешь? Все эти твои знакомства с незнакомцами могут плохо кончиться. И я не говорю еще о наркоманах! — Мама… — Что? — Я переняла от тебя все добродетели? — Да. — Значит, я не только красивая, но еще и умная. — От оскорблений к лести перешла? — Мама, у меня есть голова на плечах. — И она дурная! Пару минут они шли молча. Каждая думала о своем. Ульяна — о том, что они давно прошли мимо поворота в нужный музей. Рената — о том, что три зонта предназначались не троим, а ей одной, просто все они разного стиля. Ведь нельзя идти в casual, когда зонт — vintage. «Ну, разве что если это smart casual», — задумалась модница, прикусив щеку. Но теория дочери понравилась ей больше. Ведь она была столь поэтичная: взять зонтов на целую семью. Нет, если бы с ними была и ОНА, то Рената с радостью согласилась бы идти в casual и с винтажным зонтом, лишь бы отдать ЕЙ зонт-classic, который ОНА приемлет — черный, с длинной, словно трость, ручкой. Вот только ЕЕ с ними не будет. — Посмотри, и ни одной лавочки! — Рената осмотрелась. — Где людям сидеть? Вот за что я люблю Москву… — Мам, это не парк. А сквозная аллея. Парк дальше будет. — Не могу я уже! — Литвинова села на бордюр, ограничивающий газон от асфальтовой дорожки. Благо, она была в длинной черной толстовке с капюшоном (подарок от Демны Гвасалиа) и такого же цвета шароварах (подарок от Гоши Рубчинского). Кроссовки, белого цвета, были тоже от Демны. Она сняла черные очки (подарок от самой себя) и взъерошила вьющиеся волосы. — А ты чего стоишь? Не устала? — Не устала, — отрезала Добровская. В легком бохо-платье, рядом с дорвавшейся до свободы в моде матери, она казалась барышней середины 19-го века. — Обиделась на меня из-за мальчика? — Мам, позвони ей еще раз. — Я звонила, — на грани стона ответила Рената и залезла в авоську в поисках сигарет. — И всё? — А что ещё? — Литвинова рылась в сумке, но сигарет почему-то там не было. — Она знает, что ты в Лондоне? — Я писала в инстаграме. — Она же там не сидит. — Захочет — сядет! — Рената ударила по карманам. — Кажется, я забыла сигареты. — У меня их нет. — Еще бы они у тебя были… — Мать посмотрела на нее исподлобья. — Хочешь, я у кого-нибудь попрошу? — Это так великодушно с твоей стороны, спасти старушку-мать, но я проверю еще раз. — Рената снова нырнула в сумку. Сигареты нашлись во внешнем кармане. — Как всегда! — Никакая ты не старушка. Литвинова прикурила сигарету и, сунув зажигалку в карман толстовки, протянула вперед ноги. Ульяна сделала пару шагов в сторону. — Мам, а если тебя кто-нибудь увидит? Наши туристы, например? — Если и увидят, то не узнают, — рассмеялась мать и сбросила часть пепла на газон. — Надеюсь, у них тут камер нет и меня не оштрафуют. Пепел — ведь удобрение, да? — Не знаю. Когда последний раз ты ей звонила? — Может, хватит меня допрашивать? — Рената дернула рукой, и остатки пепла упали на асфальт. — Не понимаешь, что мне от твоих вопросов плохо? Что у меня сердце останавливается? — Думаешь, ей без тебя хорошо? — Судя по всему, да, — Литвинова согнула ноги в коленях и положила на них руки. В правой дымилась сигарета, выкуренная наполовину. — Ты откуда знаешь? — Знаю. — Откуда? — Доказательства есть. — Рената выдохнула струю дыма и погасила сигарету об асфальт. Осмотрелась в поисках урны, но ее так же, как и лавочки, не было. — И куда девать окурок? Съедать? — Говоришь так, будто детектива наняла. Рената так посмотрела на дочь, что у Ульяны пробежал по спине холодок. — Неужели наняла? — А что в этом такого? — Да это же маразм! — Распространенная практика. — Мама, мне кажется ты дошла до ручки… Она свободный человек! — Ты всегда была на ее стороне… — скорчила гримасу мать. — Когда она забирала тебя из детского сада и ты играла только с ней, а со мной отказывалась, я думала, что она тебе больше мать, чем я. — Она не просто так забирала меня из сада. У тебя были съемки. Ты должна быть рада, что меня забирал не чужой человек. — Ульяна, бросив приличия, присела рядом. — И нет ничего плохого в том, что я люблю человека, которого любишь ты. — Знаешь, иногда я начинаю думать, что мы можем жить друг без друга. А после включаю ее песни… — Литвинова опустила голову и стала водить окурком по белой полосе на асфальте. — Мам, мы музей прошли. — Да и хрен с ним. Она действительно наняла детектива. Каждый раз, когда они с Земфирой разбегались и Рената была уверена, что это надолго (и она никогда не ошибалась), она просила помочь одного и того же человека — Софью Иоганновну, старушку под семьдесят, живущую в том же подъезде, что и Земфира. Ее никто не заподозрит в слежке, ведь кому в голову не придет, что большую часть жизни Софья Иоганновна проработала в КГБ? Учила самого Владимира Владимировича и иже с ним. Ушла на пенсию по выслуге лет, но навыки не теряла: шпионила, собирала досье, не хуже подростка сёрфила в интернете и проверяла социальные сети. В инстаграме и твиттере Земфиры не было, но зато имелся фейковый аккаунт во «Вконтакте», который она регулярно меняла: старый удаляла и создавала новый. Боялась быть узнанной. Иногда ее прорывало на остроумные комментарии в нескольких группах, посвященных ее творчеству. Последний аккаунт Рената не знала (у той тоже был фейковый аккаунт, но постоянный), но Софья Иоганновна и его вычислила. Изображений там никаких не было, но зато были аудиозаписи, по которым Рената определяла, какое у Земфиры настроение. Последней была песня группы Кино «Фильмы». «Оставь меня в покое, не тронь мою душу», — вспомнила Литвинова. И можно было бы надеяться на лучший исход, если бы накануне Софья Иоганновна не доложила, что Земфиру регулярно довозит до дома блондинка лет сорока. Не так Ренату убил факт, что ее довозит какая-то женщина (Земфира сама всех довозила), как то, что та женщина — блондинка. Литвинова снова осмотрелась в поисках урны и, опустив взгляд на пальцы, испачкавшиеся в сигаретной гари, заметила, что те бессознательно вывели на полоске белой краски букву «Z». Она мысленно выругалась самыми грязными в ее лексиконе словами и сунула окурок в пачку. Будучи в задумчивости, она всегда рисовала то «Z», то сердечки, то звезды — в зависимости от того, вокруг чего крутились ее мысли: любви к Земфире, любви вообще или любви к себе. До того, как Софья Иоганновна пришлет Ренате Муратовне полную биографию данной блондинки, оставалось несколько часов. И тогда точно случится убийство. А ведь они хотели ехать в Лондон вместе. У Ренаты — творческий вечер, у Земфиры — запись нескольких песен нового альбома, выход которого планировался на следующий год. Хотели одной поездкой убить двух зайцев. А умрет блондинка. Нет, Бог не допустит, чтобы Земфира творила с этой блондинкой то, что она творила с ней. Если сие выяснится, она больше в церковь ни ногой. За день до ссоры они как раз попрактиковали кое-что особенное, и Рената все эти недели, полные целибата, боролась с удушающими во всех смыслах воспоминаниями. Она еще тогда опаздывала на репетицию и лихорадочно замазывала синяки на запястьях и шее. Наложила не один слой тонального крема, припудрила, а в театре еще и гриму наложила — от греха. На шальные, безумные глаза напялила очки, но, так как за кулисами темно, постоянно спотыкалась. Ей и без того шагать было нелегко. Ноги не слушались, коленки дрожали. «Плохо чувствуете себя, Рената Муратовна?» — интересовалась молодежь. «Давление, наверное. Совсем старею», — нагло отвиралась она. Вливала в себя бокал за бокалом и под конец репетиции совсем опьянела. Позвонила Земфире — забрать. Та загрузила ее в машину со смехом и словами: «Ты единственная женщина, которая ходит на работу, чтобы пить». «Мне никогда не было так хорошо. У меня стресс!» — парировала богиня. Земфира закатила глаза и хлопнула дверью машины. По аллее прогуливалась пожилая пара англичан. Обратив внимание на Ренату, они направились к ней. Литвинова очнулась от того, как кто-то сунул ей в руку несколько монет. — Don't worry, everything will be good, — протянула женщина, словно строчку из песни, и, взяв мужа под руку, продолжила свой путь.