Carte Blanche 2: Reload

День. Такой тёплый и яркий. Солнечные лучи распластались по асфальту лужицами и грели всё, что попадало под влияние. Оксана сладко потянулась на нерасправленной простыни, но всё же чуть скомкавшейся под последствиями бурных снов. Нехотя глянула в окно и немного сощурилась. Воздух. Он теперь какой-то… другой, что ли? Определённо. И дышать было легче, и ледяными лапами по сердцу ничего не шкребло. Только отдалённые нотки воспоминаний, струящиеся по венам и испаряющиеся также быстро, как сон. Улыбка. Впервые искренняя, прямо с утра. Ведь голова теперь ни о чём не болела, и не нужно было более строить грандиозных планов о том, в какую сторону бежать и под какой мост прятаться, если вдруг найдут. Да и потребность спать с богатыми мужиками потихоньку-помаленьку отступала. Казалось, жизнь можно было начинать с нового листа. Сладко, и как можно приторнее она потянулась, растягиваясь на кровати и облизывая губы. Снова вдох. Запах свободы. Блондинка потянулась за мобильником сразу, как спустила с кровати ноги. Экран пустовал, оповещений не было. Мёртво, сухо, как в пустыне. Слегка поджав губки, она только в очередной раз убедилась, что до неё нет дела. И не просто кому-то, а тому лишь единственному, от которого банальное «Как ты?» могло заставить биться сердце в разы сильнее. Но, на жизнь сейчас вообще грех жаловаться, и Окс моментально выбрасывает из головы все позывы горечи, справляясь с этим на автомате. Бодро выходит из комнаты и скачет по ступенькам вниз, встречая за кухонным столом сладкую парочку, чьи вчерашние стоны заставляя подавлять улыбку и… кое-что ещё. — Чай будешь? — любезно поинтересовался Депо, кивая на рулет. — Не откажусь, — ну, значит, им не настолько противно делить с ней завтрак. Уже хорошо. — Что надумала? — она едва успевает усесться за стол с горячей кружкой, как жару подбавляет голос Артёма. — В смысле? — косится на него, но от рулета не отрывается. — Поедешь с нами, или отправишься восвояси? А. Так вот он о чём… Честно признаться, она даже не думала об этом, настолько не до того было. Настолько душу преисполнило какое-то всепоглощающее чувство того, что она теперь лишь самой себе предоставлена, что этой сладостной свободой оставалось только поперхнуться. С одной стороны — это лучшее, что с ней могло случиться. А с другой — в какую сторону то теперь шагать, когда бегство от проблем успело стать единственным смыслом жизни. Или, точнее сказать — выживания. — Я… — она аккуратно отхлёбывает чай, всё же умудряясь обжечь язык. Шипит на кружку, оставляя на стол. И как-то не двусмысленно роняет взгляд на скатерть, понимая, что и ответить-то нечего. — Я не знаю. Депо и не подгоняет, просто молчаливо ждёт, уплетая рулет. И только Наташа нарочито громко звякает ложкой об ободок кружки, дескать, сахар помешивая. А ещё смотрит прямо той в лицо, стараясь не упустить ни единой эмоции. — Мне и идти-то некуда, — девушка наконец жмёт плечами и решает отдать себя трапезе. Ну не намерена она прямо сейчас судьбу свою решать, не намерена. — У тебя есть своя квартира? — Шатохин то ли и впрямь решает доконать, то ли из вежливости беседу поддерживает. Вот только это желание поговорить заставляет Оксану томительно вздохнуть. — Нет у меня ничего, — она ещё больше прячет свой взгляд в кружке с чаем, пока надкушенный рулет поперёк горла встаёт. — На съёмных всегда жила. — Хм, — и вот это «хм» с его уст звучит так, как будто её ответ послужил запуску мыслительного процесса. А ещё его взгляд… пристальный, изучающий, словно он решает сейчас, куда пристроить бесхозного котёнка. — Машина тоже краденная? — та самая, ключи от которой у неё отобрали в тот самый день, когда раскусили план подмены. — Нет, честно сворованная, — она наконец поднимает дикие глазки и огрызается, мол, достал докучать расспросами, дай поесть спокойно. — Родственники у меня, один краше другого, — он усмехается себе в кулак и снова продолжает, будто всю ночь диалог репетировал. — Значит, возле нас тебя ничего не держит, так? — решив сослаться на её плохо визуализируемую отрешённость, смачно присыпанную похуизмом во взгляде, он едва старается скрывать улыбку. — А что меня держать должно? — усмехается в ответ и даже глазки закатывает, будто её ответ — само собой разумеющееся. — Вот и отлично, — подытоживает шатен, отвлекаясь на рулет, — значит, куплю тебе билет на поезд, или на что ты там хочешь, и можешь свободно махать крыльями. А ещё, — паузу выдерживает, пока завтрак пережёвывает, словно нарочно медля с ответом и разве что сдерживаясь от очередного смешка, рождённого пыточно-вопрошающим взглядом блондинки, — передам Гоше, что тебе абсолютно на всё и всех фиолетово. А то звонил мне, знаешь ли, интересовался. Чего ради, спрашивается… — ниточки дёрнуты, реакция достигнута, и, как следствие — скрытая в притянутой к губам кружке улыбка, когда Окс едва не давится чаем, ошарашено глядя. Нет, Гоша не звонил. Он лишь написал одно единственное сообщение, поинтересовавшись, всё ли у них в порядке. У них. Но Депо был бы не Депо, если бы не уложил вишенку сверху и не использовал это в качестве достижения цели. И эта цель была получена. Сейчас она явственно отражалась в округлившихся глазах, метающихся с угла в угол. Да и клетка её грудная так ходуном заходила, что интересно даже стало, что девчонка в своё оправдание скажет. — Ненавижу поезда, — сухо выдаёт, а сама всё думает, как бы от всепоглощающей лести не засиять. Звонил. Волновался. Значит, не всё равно мальчишке. — Да и вообще, я за последний год столько городов сменила, что от очередного путешествия точно в бараний рог свернёт. — Она откидывается на спинку стула и продолжает испепелять глазами кружку. Горячую, как её поджаренный мозг от свалившейся на голову новости. — Наверное, ещё немного перекантуюсь в общаге. Отдохну от всего, сил наберусь, — льёт, как песню, ноготки рассматривая. И абсолютно не замечая той расплывшейся по лицу Артёма улыбке, которого подобной чушью не прошибёшь и подавно. Отдохнуть ей надо, как же. — Ну, — он аккуратно бьёт ладонью по столу, вставая, — тогда, приводи себя в порядок. Выезжаем через десять минут. Наташа покидает кухню первая. По правде сказать, она где-то в глубине надеялась, что несносная близняшка будет более волевой, хапнет билет из рук и умчит в закат, навстречу новой, вольной жизни. Но Депо… этому упрямому индюку нужно было всё испортить, на кнопочки её надавить. Хотя, она отчасти понимала, что доброта, которую он усердно ото всех прятал — жила под сердцем колкой слабостью. И била током каждый раз, когда шестое чувство голосовало против. Против разума. Ведь, так или иначе, Оксана — его сестра. И плевать, что она самая настоящая заноза в заднице. Плевать, что её ненавидят. Если Артёму удавалось разглядеть в человеке что-то, что давало хоть ничтожный шанс на его спасение — шатена было не остановить. — Буду ждать на улице, — Натали сухо кинула через плечо, ненароком понять давая, что решение Депо хоть и принимает, но не поощряет. И тот, буквально всё понимая, кивает Оксане и топает вслед за девушкой, выходя на порог. Дверь открывает осторожно, как будто не спугнуть старается. А та спиной стоит, горизонт разглядывая. — Я объяснил тебе ночью, почему так делаю, — его ладони бережно накрывают её плечи, и брюнетка прикрывает глаза, кивая. — Если вычудит что-нибудь, посажу на поезд и отправлю, идёт? — ластясь, будто кот подлизывающийся, он укладывает ей на плечико голову и мурлычет на ушко. — Обещаешь? — Нэт даже разворачивается, глядя ему прямо в глаза и понять давая, что ответ принимается только один. — Обещаю, — а куда деваться? Он обнимает, обнимает трепетно и крепко, словно обиженного ребёнка. И так и стоит, не выпуская из объятий до тех пор, пока на пороге не показывается Оксана. — Едем? — девушка присвистывает, вопрошая. Кивок Артёма служит ответом, а колкий взгляд Наташи в её сторону служит лишь очередным доказательством того, что никакая мелочь не способна испортить ей настроение. Плевать. Детей с ней крестить не нужно, кровать делить — тоже, так пусть хоть слюной подавится от ненависти. Так она думала большую часть пути, пока Шатохин вдруг не свернул с маршрута. И остановился где-то в оживлённом районе, заглушив мотор и выйдя из машины. — Выходи, — открыв пассажирскую дверь, он пристальным взглядом уставился на ничего не понимающую Оксану. — Не бойся, не укушу, — даже руку подал, помогая девушке выйти. — Дело в том, — закрывая дверь, он по-джентельменски приобнял за талию, заставляя шагать с ним в ногу, — что есть одно небольшое условие, — читая в её глазах немой вопрос, он смело продолжил. — Мы, так сказать, должны быть уверены, что в твою светлую голову больше ничего не взбредёт, и ты вдруг не захочешь никого разыграть своим актёрским талантом. Он остановился, и Оксана, подняв наконец глаза на подсвеченную перед ней вывеску, томно выдохнула. Салон. Это был салон красоты, чёрт возьми. Очевидно, Депо всерьёз намерен образ ей сменить, дабы больше с Ниной никто перепутать не вздумал. Как низко… — Ну зачем это мне, Господи… — Окс чуть руки к небу не вскидывает, но язвительная улыбка так называемого брата расползается по лицу так, что только слепой не заметит, а пальцы плавно обвивают её руку, дабы за собой вести. — Давай без этого, Арти. Ну не буду я вашу Нину больше изображать, ну слово честное. — Арти? — Артём ведёт бровью и нарочито вид делает, что вторую часть предложения вообще мимо ушей пропустил. — Добро пожаловать, рады вас видеть, — юная особа с шоколадным каре мило приветствует. Очевидно, администратор. — Сделайте с ней что-нибудь, — Шатохин не жалеет сахара, которым голос присыпает смачно, укладывая ладонь Оксане меж лопаток и легонько подталкивая вперёд. И под поднятой бровью администраторши читается некое недоумение, что этой фразой молодой человек хотел сказать. — Ну… на голове, — в ход вступают руки, и Депо вьёт пальцем гнездо над головой блондинки. — Я Вас поняла, — девушка улыбается, а затем приглашает за собой Окс и уводит куда-то в зал, пока Артём, предварительно засунув крупную купюру в карман сотруднице, решает вернуться к Наташе. За всё это время они успевают заглянуть в кафешку, ибо желудок явно недоволен куском рулета, закинутым наспех. А вот морепродукты — дело другое. Особенно, когда дополнением служит бокал белого полусухого. — Позвонить ей? — Нэт вертит в пальчиках телефон, стреляя в Артёма игривым взглядом. — Или, думаешь, заняты? — а этот голос… в нём спрятаны яркие краски пикантности. — Лучше напиши, — ухмыляется в ответ Артём, а у самого в голове абсолютно непонятные мысли: «Арти… меня никогда, блин, не называли Арти…» Поздний обед, почти что ужин. Двое возвращаются к автомобилю и садятся внутрь, надеясь, что Оксана скоро появится. И та являет себя свету совсем скоро, выходя из салона и подмечая, что солнце почти село. Остались только неяркие лучи, освещающие ничтожно слабо. Но даже в их свете Артёму с Натой удалось рассмотреть, каким насыщенным пеплом теперь сияют волосы. Платина. Благородная платина, мешающаяся с насыщенным серым. И всё это переливается в крупных локонах, что задаёт девушке абсолютно другой вид. Более женственный, что ли. Шатохин даже умудряется рот на мгновение раскрыть, но моментально оседает, стоить ему прикинуть, как эту реакцию расценит Наташа. — Кудряшки в подарок, — Окс вертит в разные стороны головой, словно в рекламе шампуня. Девчонка добрую часть жизни держалась, оставляя цвет волос натуральным, родным. И вмешательство краски было сравнимо с ударом под дых, но сейчас, когда она с завидным постоянством поглядывала в зеркало, мнение постепенно менялось. Она не могла на себя взглянуть без улыбки, настолько нравился полученный результат. — Ты был прав, — даже переваливается чуть корпусом вперёд, пытаясь теперь насмотреться в зеркало заднего вида, не выпуская из пальцев пряди. — Так гораздо лучше. Зря я сопротивлялась. Всё это вызывает рвотный рефлекс только у Нэт, которая глаза уже так закатила, что те грозились увидеть мозг. И снотворного жутко хотелось, ну, или, хотя бы — лопатой по голове, чтобы отрубиться и не слышать этого шебуршания сзади. «Только селфи не начни делать…» — тихо молится про себя брюнетка, обречённо стукаясь лбом об окошко. А потом и вовсе сильнее ударяется, ибо кто-то свыше, кажется, не расслышал частичку «не». *** Я старалась занять себя, чем угодно. Даже усердно старалась делать вид, что безбожно крепко сплю. Только не неловкая тишина, только не компрометирующие вопросы. И тут, как мой любимый гром среди ясного неба, со всей силы вибрирует мобильный, оповещая весь салон громким звуком. Сообщение. Пялюсь в экран, читая входящее от Гоши. Ну слава тебе октябрю, хоть немного отвлекусь. — Надеюсь, всё хорошо? — Переживаешь? — Я похож на бездушного эгоиста? — Нет. Всего лишь на того, кто влюбляется в бездушных эгоистов. —… — Чёрт. Прости. Не сдержалась. Правда, извини. Просто нервы не держат, не могу с собой справиться. — Понимаю. Скоро вернёшься? — Надеюсь, да. Я напишу, как буду подъезжать. — Вы всей толпой? — Нет… —? — Только я и Глеб… — Оу… ну… не буду мешать. Нет. Нет-нет, пожалуйста, лучше мешай… — Переживает? — остро интересуется Миронов, стараясь не отрываться от дороги, но всё же успевая стрелять глазами в мой мобильный. — Он ведь не бездушный эгоист, — усмехаюсь язвенно, как будто мне шестнадцать, и я только что демонстративно засосала нового друга на глазах у бывшего. — Хах, — вот это «хах», это мне как расценивать? — Что? — Ничего. Да. Да, я вижу. Ничего. Абсолютно ничего. Лишь ещё больше напряжённая тишина, расползающаяся из самых недров, и застывающая между нами чем-то плотным. Ещё примерно минут тридцать безмолвной поездки, которое нарушается сухим: — Есть хочешь? Я хочу провалиться. Уснуть. Телепортироваться. Расцарапать тебе лицо. Но только не есть. — Хочу, — потому что Кескевич. Мы не ищем кафе, не ищем супермаркеты на пути. Глеб просто останавливается у какого-то придорожного ларька, выбегает минут на пять от силы, и возвращается с шаурмой в руках. Как, чёрт возьми, мило. Пожалуй, это единственная еда, которую я не умела есть. Вечно всё, блять, вываливается… Но выбора нет, и я, кажется, даже беглое «спасибо» выпускаю из себя, принимая из его рук горячий пакет. Не знаю, чего я так боялась. Близости, наверное. Боялась, что одно неверное слово, и мне сорвёт башню. И тогда я наговорю столько всего, что на его белобрысой голове седые волосы успеют до общаги вырасти. Но Миронов, кажется, сам не хотел подобного, пока за рулём находился. И весь оставшийся путь просто ехал молча, изредка выслушивая мои просьбы остановиться на заправке, ибо мочевой о себе знать давал. Когда мы наконец добрались, я чувствовала, что есть риск выпасть из машины. Нет, не то, чтобы ноги устали, просто затекли жутко. А ещё спать хотелось так, что я готова была уснуть прямо на асфальте, прямо перед общежитием, вот настолько поездка вымотала. — Идёшь? — кажется, я слишком много времени отвела мыслям о тёплом, а может и не очень, асфальте. Миронов успел заглушить машину, выйти, обойти даже, и теперь стоял у моей открытой двери. — Н-нет, — зачем-то с запинкой ответила я, вызывая на его физиономии недоумение. — Что так? — не в силах идти, что непонятно? — Ноги не несут, — Господи, кому ты это говоришь, Нина? Это ведь как намёк звучит, чёрт тебя дери. Я было рот открыть хочу, чтобы исправиться, но Миронов уже самовольно берёт меня на руки, вытаскивая из автомобиля и закрывая дверцу ногой. — Бля, я не это ввиду имела, — мои попытки дёрнуться длятся секунды две. Позор какой… — Я так и понял, — язвит блондин, щетинясь. Боже… он что, не брился всё это время? Только сейчас это рассмотреть удалось. Сердце бьётся чуть сильнее, чем нужно, когда мы оказываемся на пороге. Я даже дыхание задерживаю, выжидая, в какую сторону он направится. И идёт он, как ни странно, в сторону комнаты Депо, возле которой и опускает меня на ноги. — Спасибо, — говорю ему в грудь, не поднимая глаз. Знаю ведь, что у сучёныша на лице. — Не за что, — голос… зачем такой глубокий, Миронов? Ещё и прямо над ухом… Ведь если ещё ближе, прямо над ухом, и шёпотом, и кнопка запуска водопада в трусах сработает без моего на то согласия. Ненавижу… — иди, пиши своему блаженному, — отрезает резко, даже с какой-то отчуждённой грубостью, но не уходит. Чего ждёшь? — Тебя это так волнует? — теперь поднимаю голову и вижу… вижу его терзаемые тревогой глаза, которые хотят сказать мне явно больше того, на что он решается. — Волнует? — усмехается, и я с опаской вжимаюсь в дверь, инстинктивно как-то, покуда взгляд этот не сулит ничего хорошего. Однажды мне уже пришлось это испытать… В школьном коридоре, когда я заступилась за бедолагу, который меня на свидание позвать норовился. — Я бы сказал тебе, что меня волнует… — он склоняется, практически нависая. А я… я забываю, как дышать, замираю даже. Чьего-либо присутствия я и близко не ощущаю, словно всех затмевает туманной дымкой. Только он. И снова дежавю… — Точнее, показал бы, и кровать Депо вряд ли бы моё признание выдержала. Секунда, вздох, молчание. Внутри будто с удвоенной скоростью запускается механизм и разливает кровь по венам так, что я чувствую жжение. Мурашки… или, гусиная кожа, как это любят именовать. Мне кажется, что если я сейчас крепко зажмурюсь, а потом открою глаза, то окажусь именно там, в своём школьном коридоре. А всё это окажется лишь проекцией моего сознания. Не выдуманным окажется только он… он, который перевернул мою жизнь с ног на голову, и до сих пор это делает, заставляя забывать слова. Заставляя забывать, что такое здравое мышление и с чем его едят. Заставляет понимать, что где бы я не оказалась, в какую бы точку мира не закинула меня судьба, неизменным останется одно: он будет рядом. Его дыхание я ощущаю настолько, будто дышит прямо в шею. Его запах, он намертво врезается в ноздри и заставляет непроизвольно делать частые вздохи. А сердце… оно сейчас будто зажато лёгкими, и бьётся так, что под кожей чувствую. Финишем всего становится очередное смс-оповещение на моём телефоне. Оно как звоночек, призывающий вернуться в коридор общаги всеми мыслями, которые разбегаются по голове в разные стороны. А Миронов… Миронов сглатывает подступивший ком, едко скалясь, ещё и пытается выдать это за усмешку. — Волнуется. Ответь, — кивает на мой карман, а я места себе не нахожу между этой дверью и ним. Хочется ещё одну дверь. Подо мной. Прямо в ад. Желательно, сразу в котёл, чтобы заживо сгореть. Неизвестно каким образом я проскальзываю, хватаясь быстро за спасительную ручку и залетая в комнату. Хлопаю дверью прямо перед его носом, а сама зачем-то остаюсь стоять. Удары стрелок настенных часов, только их и слышу. Ноги ватные, гвоздит к месту какой-то невидимой силой. И я смотрю на эту дверь, как заколдованная, пока вдруг не отпрыгиваю от неё от услышанного. Хлопок, удар, стук… я не знаю, что это. Но это похоже на то, что Миронов силой вдарил кулаками по двери, да так, что та с петель чуть не свалилась. Это просто кусок дерева, чем он тебе провинился… Нормальное дыхание снова куда-то девается, вздохи становятся рваными. Я не слышу шагов, но и боюсь в глазок смотреть. Боюсь того, что могу там увидеть. Из этого транса выводит только повторное жужжание мобилки. Надеюсь, Глеб этого уже не слышит, иначе точно несчастную дверцу выбьет. — Наташа… — выдыхаю, глядя на экран. И ловлю себя на мысли, что зачем-то хочу выбежать и показать Миронову, что мне писала она. На кой чёрт — понятия не имею. Бегло отвечаю, что всё в порядке, а затем так же быстро пишу Гоше о том, что я уже вернулась. Стараюсь выдохнуть, собраться с духом, но по мере того, как здравомыслие возвращается потихоньку на место, выпучиваю глаза. Только бы не это… Выхожу из ступора и быстро открываю дверь, выглядывая в коридор. И вижу то, что хотела увидеть меньше всего: Миронов, видимо, уставший стоять возле двери, решил вернуться. И возле лестницы встретился с тем, кому я писала. С тем, кто наверняка шёл ко мне, дабы узнать о моём состоянии лично. Они даже не поздоровались, кажется. «Только не в мою сторону, только не в мою сторону, умоляю… сделай вид, что ты шёл покурить на улицу…» Но Гоша лишь окинул взглядом Глеба и двинулся ровно ко мне. Я же, в свою очередь, прикрыла глаза и стукнулась лбом об косяк. Блять… — Как всё прошло? Всё в порядке? — он здесь, подошёл-таки, а я вот язык проглотила в ожидании. И дождалась того, что сердце сжалось в кокан, а я сама на месте чуть не подпрыгнула, когда Миронов хлопнул дверью своей комнаты так, что с потолка чуть штукатурка не посыпалась. — Всё хорошо, — примыкаю лбом к дверному косяку снова, только уже более спокойней. — Я очень устала. Ты не против, если я спать пойду? — Конечно, — Вишну кивнул понимающе, ну хоть это хорошо, — отдыхай. Вот почему? Почему ты не могу спуститься минутой позже?! Почему?!? Закрыв дверь, я снова приложилась о неё башкой, фыркая. После в кровать поплелась, даже одежду с себя не скидывая. По-хорошему мне бы к холодильнику наведаться, а то желудок поёт дифирамбы голосом умирающего кита. А расплавленный мозг подпевает, дескать, залиться надо чем покрепче. Но я игнорирую всё, желая свалиться лицом в подушку и лежать так долго-долго. И лежу, изучая всё по очереди: стены, окно, потолок, висящие на дверце шкафа розовые стринги… блять, Натали… Усмехаюсь устало и понимаю, что лежу так уже второй час. Чёрт, я же спать так хотела, а сейчас и намёком на усталость не веет, и я просто чувствую себя овощем. Бесполезным таким. Похожим на огурец, который третий месяц лежит среди других огурцов, и именно его вечно игнорируют и не хотят покупать. Тьфу. Стрелки настенных часов продолжают противно щёлкать, и я понимаю, что раздражаюсь практически из ничего. Часы, блять, видите ли, бесят. А ещё я сама себя бешу. Сейчас просто проветрюсь. Просто выйду, по коридору прогуляюсь. Может сигаретку на улице выкурю, должно помочь. Может, на крышу заберусь. Но это «может» в пепел стирается, когда я нахожу себя возле двери Миронова. Что я здесь делаю вообще? Что сказать ему хочу? Нет, я, определённо что-то хочу сказать, вот только не знаю, что. Поэтому так и остаюсь с повисшей в воздухе рукой, так и не решаясь постучать. Уходить надо, Кескевич. У-хо-дить. Но затворка на двери вдруг срабатывает, и я не успеваю даже отскочить, только зажмуриться. Сименс смотрит то на меня, то на мою руку, то снова на меня. И бровь одну приподнимает. Медленно, сдержанно. Ах да, ещё закусывает скулы и руки на груди скрещивает. А вот моя рука в воздухе всё ещё. — Хозяина нет дома, — вдруг вещает, заставляя меня отряхнуться от ступора и руку опустить, — он ушёл. В себя. — Глеб, я… — и мнусь ещё блять, как школьница, хотя по большому счёту по сей час на него обижена. — Может, поговорим? — А твой дружок разговаривать разучился? — вот же сучёныш, ну какого хрена? — Или общие темы закончились? — Глеб… — где эта блядская дверь в преисподнюю, когда она так нужна?! Он молчит. Молчит, шевеля скулами. И так же молча, вроде даже через себя, скрепя зубами, переступая, делает шаг назад вместе с пригласительным жестом. А я в грудь побольше воздуха набираю и переступаю через порог, абсолютно не ведая, какого лешего здесь делаю и о чём собираюсь говорить. Кажется, дверь в преисподнюю я отыскала верно. Осталось отыскать котёл.