My Hero Academia

Сегодня у всего класса 1-А был небольшой перерыв от постоянных сражений, и они, само собой, решили провести это время не иначе, как заняться тренировками. Очередными. Бакуго во все горло кричал, что они все дохляки (кроме него), и им всем стоило бы подтянуть физическую форму, чтобы не опозориться во время очередной миссии. Никто не стал с ним спорить и говорить о том, что в классе учились нормальные люди, в основном, и только троица Бакугоу-Тодороки-Мидория являли собой воплощение монстров, сила которых была поистине чудовищной. Обычно зал для тренировок представлял собой нечто вроде разных полос препятствий или же был полностью пуст, и студенты отрабатывали управление своими причудами или учились нападать, бесшумно передвигаться и все в этом духе. В этот же раз зал был заставлен различными тренажерами, с потолка свисали даже на вид тяжелые и прочные боксерские груши, а манекены для отработки ударов белели в самых разных углах. На этот раз студентам предстояло тренировать лишь физическую силу и выносливость. И делать это самыми стандартными методами. Иногда студентам Юэй не мешало вернуться в мир более-менее нормальных людей. Для профилактики. Урарака каким-то чертом оказалась в компании Тодороки и Бакугоу, хотя она не планировала сталкиваться с этой парочкой монстров. И, если общество Тодороки она готова была терпеть, потому что внешне он казался настоящим одуванчиком, то вот с Бакугоу ей дела иметь не хотелось от слова совсем, потому что этот даже внешне выглядел как демон. И готов был растерзать всех, кто хоть на мгновение подумывал отлынивать от тренировки. Девушка тяжело вздохнула и подошла к штанге, под пристальным взглядом Бакугоу надевая на гриф несколько увесистых блинов. Мотнув головой, она поднырнула под штангу и принялась аккуратно и медленно приседать, чтобы мышцы успели привыкнуть. Вес был не настолько большим, чтобы это как-то ее заботило. Тодороки рядом с ней взял со стойки две достаточно тяжелые гантели и принялся поднимать их по очереди. Для него, прошедшего огромное количество тренировок и тяжелых сражений, подобная физическая нагрузка тоже не была проблемой. Бакугоу же взялся методично уничтожать боксерскую грушу. Очако гадала, после какой серии ударов этого взрывоопасного парня та не выдержит и просыплется песком на пол. Девушка заметила, что Кацуки постоянно осматривал зал, как будто искал кого-то. Обычно, он мог искать только одного человека – Мидорию. Больше Бакугоу никто и никогда не заботил. Очако заметила, что, после определенных событий, отношения этих двоих стали лучше. Даже слишком, потому что теперь Кацуки непроизвольно или же намеренно искал Мидорию глазами при любых обстоятельствах. И в его взгляде иногда мелькало нечто такое, что было сложно связать с таким человеком, как Бакугоу. Сначала она думала, что ей только казалось, но потом она стала замечать, что не казалось. В глазах взрывного героя жил страх. Причем тот, который сковывал жилы и холодил кровь. Бакугоу будто бы боялся, что Мидория снова исчезнет, взвалит все на себя и исчезнет, как уже случалось до этого. Тодороки тоже осматривал зал, только менее явно. Волосы, падающие ему на лицо, скрывали его взгляд, но Очако достаточно научилась быть наблюдательной, чтобы заметить: Шото тоже испытывал нечто подобное. Они оба боялись, что Мидория исчезнет из их жизни и на этот раз навсегда. Сама она тоже пробежалась глазами по огромному залу, но Мидорию так и не нашла. Его на самом деле не было. Это казалось странным, потому что он всегда был помешан на тренировках. Не проходило ни дня, чтобы Мидория не пытался сделать себя лучше, выносливее, сильнее. Хотя, казалось бы, куда уж… Стоило ей только подумать, как дверь зала приоткрылась, и слегка помятый Мидория вошел внутрь. Он был в широкой черной майке с небольшим изображением Всесильного на груди и в плотных легинсах со штрипками. Босыми ногами он шлепал по полу. Волосы были растрепаны, словно он только что проснулся. Стоило ребятам начать здороваться с ним, Мидория тепло улыбнулся и помахал всем в ответ. Очако любила, когда он улыбался. Ей хотелось, чтобы он продолжал это делать чаще, но после последних событий он частично утратил способность, как раньше, улыбаться так, что затмевал собой солнце. Что-то в Мидории неумолимо сломалось. Что-то очень хрупкое, о существовании которого никто в классе не догадывался. Изуку прошел к тренировочным манекенам, которые находились немного в отдалении, но напротив того места, где занималась троица. Он сбросил майку, оставшись по пояс голым, открывая тело, покрытое множеством шрамов от вражеских атак и ожогов. Казалось, на его коже не осталось ни одного целого уголка. Это выглядело довольно устрашающе, однако тело Изуку, выкованное множественными тренировками, все равно было совершенным. Литые мускулы, которые напрягались от каждого движения и перекатывались под кожей. Крепкие руки, усеянные шарами в память о том, чего ему стоило та сила, которой он обладал. Сильные ноги, обтянутые черной тканью. Все это заставило замереть весь класс. Порой Урараке казалось, что они все по-своему тянуться к Изуку, сами того не замечая. Платонически или нет, но они все любили его. Он отдал за них многое. И готов был отдать еще больше. Они не могли иначе. В зале играла музыка с каким-то танцевально-испанским мотивом, что задавало достаточно хороший настрой для тренировок. Изуку, не обращая ни на кого внимания, прикрыл глаза, медленно выдыхая, и встал в стойку, вытянув одну согнутую в локте руку вперед, а вторую заведя за спину. Он принялся двигаться, казалось бы, в такт ритмичной музыке, атакуя тренировочную куклу, используя приемы карате. Его тело двигалось так плавно, подстраиваясь под музыку, что это даже завораживало. Очако замерла в полуприседе, забыв, что у нее на плечах лежит штанга, Бакугоу рядом с ним шумно сглотнул воду, которую жадно пил до этого, а Тодороки слишком уж резко выдохнул. Они оба во все глаза уставились на Изуку, для которого словно перестал существовать весь мир. Он, как хищный зверь, кружил вокруг куклы, нанося тяжелые и быстрые удары ногой, наклоняя корпус почти параллельно полу и держа одну руку за спиной. От этого его пресс напрягался, являя собой потрясающее зрелище. Очако тоже не могла оторваться, следя за каждым движением, поглощая его, впитывая, как губка впитывает воду. А Мидория продолжал свой танец, плавно перетекая из стойки в стойку. Он склонялся почти к самому полу, упираясь в него руками и отодвинув в сторону одну ногу, после чего наносил удар-подсечку, замирая в нескольких миллиметрах от своей цели. Стремительно поднимался, перетекая в другую позу, подпрыгивал, нанося быстрые удары обеими ногами по очереди, из-за чего манекен отшатывался и возвращался обратно, словно за ответным ударом. Тогда Изуку снова уходил быстрым движением вниз, уклоняясь. Он прогнулся в спине, становясь на руки и нанося очередной удар внешней стопой по подбородку манекена. Тот качнулся назад и стремительно вернулся в исходное положение, но Изуку, стоя на руках, перенес тело вперед, уходя ногами вниз и опуская их по обеим сторонам рук, не касаясь пола. Так он и замер, его руки дрожали от напряжения, на них выступили вены, прочерчивая кожу, как русла рек чертят землю. Очако поняла, что едва не пускает слюни и поспешила скрыть сей постыдный факт, но после заметила то, чего не стоило ей видеть. Голодные взгляды Тодороки и Бакугоу. Бешенные и голодные взгляды. Оба готовы были сорваться с места, и, такое чувство, сожрать Мидорию живьем. Кацуки, чтобы не сорваться, сжимал в руках пластиковую бутылку, которая уже начинала тихонько плавиться, а вокруг Тодороки жар смешивался с холодом. Пространство рядом с ними едва не искрило. И внезапно Очако убедилась в том, о чем догадывалась, но что боялась произнести вслух: эти двое любили его. Они любили Мидорию. Как давно, она бы не взялась сказать, но они любили. И она впервые поняла, что та любовь, те чувства, что она испытывала к Изуку, никогда не сравняться с тем, что чувствовали эти двое. Их связывало с Изуку что-то куда более глубокое, чем любого из класса 1-А. Он был для них миром. Для Тодороки он стал тем, кто показал ему дверь в новый мир, кто помог принять себя, кто сам принял его. А для Кацуки… едва ли это можно описать словами. Кацуки был героем для Изуку, центром его вселенной с самого детства, но это же относилось к самому Кацуки. Его раскаянье тогда, груз вины, который тот чувствовал… Девушка тряхнула головой, пытаясь сбросить наваждение, которое овладело ей. Она даже не успела заметить, как вернула на место штангу, устав держать вес на своих плечах. Она снова взглянула на Изуку, который глубоко дышал, контролируя каждое свое движение. Он был смертельным оружием, заключенном в теле человека. Все, через что он прошел, сделало его таким. Все, где он сумел выжить. И тут она столкнулась взглядом с потрясающими изумрудными глазами. Изуку смотрел на нее. На них. Стоило ему посмотреть первым делом на Урараку, его взгляд сделался мягким и теплым. Она едва не растаяла, радуясь тому, что он все еще может так смотреть. И этот взгляд предназначен ей. А после он посмотрел на двоих за ее спиной. И теплота сменилась чем-то темным, зовущим. Такого взгляда Очако у него еще не видела. В глубине этих изумрудных глаз жила тьма, манящая тьма, обещающая столько всего. И одновременно Мидория усмехался уголками губ. Урарака поняла: он знал, что они наблюдали за ним. Знал с самого первого мгновения и специально выбрал место, где будет лучше видно. Знал и провоцировал намеренно, словно желая что-то показать. Каждый его выдох, каждое плавное, кошачье движение, все это было одним большим спектаклем. Представлением для ошалевших Кацуки и Шото. Те это тоже понимали. Изуку играл с ними, как кот с мышью, зачем-то провоцировал их, вынуждая едва ли не рычать от досады. И издевательская ухмылка была тому хорошим доказательством. Не зная, правильно ли она истолковала этот посыл или нет, Очако густо покраснела. Она не хотела думать, по какой именно причине Изуку устроил все это. Не хотела слышать тяжелое, прерывистое дыхание за своей спиной и угрожающий рык. Не хотела оказаться между монстрами и его добычей, которой они ни с кем не будут делиться. - Чертов задрот! – прорычал Бакугоу, и прорычал так, что у девушки мурашки побежали по всему телу. - Мидория! – вторил ему рык Тодороки, и шею Очако окатило ледяной волной, остужая поднявшийся жар. Они в одно мгновение сорвались, словно звери, спущенные с поводка. Сильные руки Бакугоу перехватили Изуку за талию, и они стремительно покинули зал. Тодороки скрылся за дверью следом. Очако так с осталась стоять под удивленными взглядами одноклассников, понимая, что сама тоже дышит тяжело. Ей не хотелось думать о том, на что именно Изуку напросил. Но она думала… И от картинок перед глазами кровь отравлял жар.

***

- Какого черта ты устроил, Изуку? – прорычал Кацуки, придавливая не сопротивляющегося Мидорию к кровати в своей комнате. Тодороки влетел туда следом за ними и теперь, закрыв дверь на замок, застыл там, наблюдая за происходящим. Его гетерохромные глаза горели в полутьме. - Сработало же, - Изуку улыбнулся, немного безумно, потому что безумие давно въелось ему в кровь, отравило ее. - Сработало? – прорычал Кацуки, вглядываясь в ставшее самым родным лицо. Мидория смотрел так проникновенно, что Кацуки не нужно было много времени, чтобы понять: прикосновения. Они с Тодороки носились с ним, как курица с яйцом с тех пор, как вернули его в Юэй, но никто из них не решался его коснуться. Они не говорили об этом и не признавались, но обоим казалось, что, стоит прикоснуться, и Мидория испариться, рассыплется тысячей осколков, исчезнет, и больше они его не увидят. Они оба до дрожи этого боялись. Боялись еще раз пережить момент, когда остались без него. Ни Кацуки, ни Тодороки не смогли бы больше этого вынести. Бакугоу бы точно поехал кукушкой. - Ты…! – начал было Кацуки, но замер, потому что Мидория распростер руки, словно приглашая. Тьма ушла из его взгляда, и ее сменило привычное тепло, которое теперь появлялось так редко. Для Кацуки это стало словно спусковым крючком. Он обнял Изуку в ответ, утыкаясь новом ему в изгиб между шеей и ключицей, вдыхая его запах, который не мог сравниться ни с каким другим, чувствуя кожей его кожу, чувствуя тепло, которое исходило от него. Тепло, которое ему было особенно необходимо, когда он просыпался ночами после сна, в котором он не успел, и толпа разорвала Деку на части. Рядом на постель опустился Тодороки. Изуку протянул руку и к нему, притягивая к себе. Кацуки и Шото не говорили об этом никогда, но после уходя Деку им снились одинаковые сны. Сны с кровавыми ошметками, оставшимися от Мидории, над которыми, словно коршун, пировала опьяненная толпа. Зрелище было настолько отвратительным, что оба потом долго сидели на постели, пытаясь унять дрожь. Но идти к Изуку никто из них не решался. - Я здесь, - тихо прошептал тот. – Я теперь здесь. Я не уйду. Тодороки и Кацуки готовы были задохнуться от его голоса, от того, что они слышали в нем. От отчаянного желания Изуку, чтобы его коснулись. От того, как его пальцы комкали ткань на их спинах, от прерывистого дыхания, которое тот не мог упокоить. И они не могли оставить его так. Они упивались им, словно жаждущие упиваются источником в пустыне после долгих месяцев скитания. Кацуки целовал его, как одержимый, выпивая весь воздух из легких, топя в поцелуях стоны и всхлипы. Его пальцы касались каждого шрама, многие их которых остались по его вине. Он прослеживал их губами, повторяя путь пальцев, вырывая их горла Мидории задушенные стоны. Тот цеплялся за его руки, пальцы скользили по влажной коже. Он запрокидывал голову, срываясь на хрипы и выкрики, не боясь, что кто-то может их услышать. Пусть слышат. Всем троим было все равно. Многие и так все понимали. И тактично молчали, потому что связь между ними тремя едва ли кто-то мог понять. Тодороки тоже оставил свою привычную мягкость и осторожность, отдавая Изуку то, чего он желал. Он, наравне с Багукоу, жадно поглощал его, не давая времени на передышку, не позволяя ни одной мысли затуманить голову, не позволяя страху, что преследовал все это время, отравить кровь в очередной раз. Его пальцы зарывались в волосы Мидории, руки, одна из которых была, как жерло вулкана, а вторая – как холод глубокой воды, скользили по разгоряченной коже Мидории. Пока Бакугоу прижимался к нему со спины, входя размеренно и сильно, придерживая Мидорию за горло, Тодороки был к нему лицом к лицу, упиваясь его эмоциями, оглаживая напряженные до предела мышцы пресса, кусая бьющуюся под кожей жилку, скользя руками по груди, вырывая из Мидории сорванные стоны, опускаясь ниже и касаясь требующего внимания члена. Изуку не просил их остановиться. Не просил о передышке. Он брал все, что они ему давали, словно это помогло ему почувствовать себя живым. Их одержимость, их руки, укусы и трепетные прикосновения словно были тем, что держало его в этом мире. После всего, что случилось, ему словно было нужно, чтобы кто-то показал… доказал ему, что он нужен. Важен. Необходим, как воздух. И они хотели заставить его понять, что без него сдохнут. Что каждый из них готов подставиться, только бы он выжил. Ему не нужно пытаться их защитить. Это им нужно защищать его. Он будет спасать жизни людей, а они будут спасать его. И только так. - Изуку! – Мидория слышал их сорванные выдохи, когда они двигались одновременно. Тодороки лежал под ним, придерживая под бедра, потому что Мидория едва ли мог двигаться, а Кацуки нависал над ним на подрагивающих руках. Мягкие губы Тодороки целовали затылок Изуку, вынуждая вздрагивать от мурашек, расползающихся по телу, а Кацуки впивался губами в открытое горло. - Никогда больше…, - задыхаясь, прошептал Бакугоу. – Никогда, слышишь? Не смей брать все на себя и уходить! - Не бросай, - вторил ему Тодороки, сильнее впиваясь пальцами в бедра Мидории и насаживая его на них обоих. Все трое гортанно застонали. У них не осталось сил. Это был последний раз. Последних из тех долгих часов, что они истязали себя и Мидорию. Доводили до полного опустошения, которое не давало места ничему. Последний толчок вызвал искры перед глазами. Мидория зажмурился, чувствуя, как его наполняет изнутри, и прогнулся в спине, цепляясь пальцами за то, что мог достать. Он не мог понять, были ли это руки Бакугоу или Тодороки, но он цеплялся за них, как за спасительный канат. Запрокинув голову, хрипя из-за сорванного голоса, он цеплялся за них как за последнее, за что осталось цепляться в этом мире. Бакугоу и Тодороки вжались в него, тяжело дыша. У обоих тряслись руки. От страха, напряжения, эмоций. Из-за того, что Изуку был рядом. Живой, а не растерзанный труп из их снов. Когда Мидория рухнул на Тодороки безвольной куклой, оба поняли, что немного перестарались, и тот потерял сознание. Аккуратно выйдя из него, оба отметили белесые дорожки, стекающее по расслабленным бедрам Мидории. Это приносило какое-то извращенное удовольствие. Показывало, что он принадлежит им. Сил не было ни на что, хватило только с горем пополам привести себя и Мидорию в порядок, переведя приличную часть влажных салфеток, после чего Тодороки и Бакугоу завалились на постель к мирно сопящему Мидории. Тот лежал на спине, беззащитно положив руку на живот. Кацуки и Тодороки переглянулись. Бакугоу не собирался выгонять сына Старателя и своей комнаты. Он понимал, что тому тоже нужно быть рядом с Изуку, чтобы чертовы сны отпустили его. То же нужно было Бакугоу. Чувствовать в своих руках привычное тепло и понимать, что он здесь, живой, а не обреченный и загнанный, отдавший себя на растерзание толпе. Больше он не будет справляться со всем один. Они ему не позволят. Если он задумал умирать, они предпочтут оказаться рядом с ним и разделить ту же участь.