Георгий едет на Север

— Цветенье майских кущ, погожий летний день… Прелестная девица, услада моих очей! Бай ир, да вер их воль, вен их нур ан зи дэнке… — Марк, господи, сейчас же прекрати! Нет, ты не посмеешь… Аделаида услышала, как взвизгнула ее молодая мама. Дружный и громкий хохот родителей наполнил гостиную и ворвался в кухню, где сидела школьница. Она стащила галстук; скомкала бесполезную тряпку и затолкала в пустую вазу на окне. В школу Деля больше не вернется, увольте! Особенно после синего письма. — Майн Герц ист фройденфолль! — Это ведь не ругательство? — Нет, милая, то — самые нежные слова! Всё для тебя. До нее долетал поучительный баритон отца, попискивание матери — та вела себя, точно подросток. Запах зрелой листвы был всюду, проникнув в квартиру через распахнутую балконную дверь. Марк поднял иглу — щелчок, и проигрыватель затих. — Вадер, Вадер… прекрасный исполнитель… — Левак и коммунист! — Ты такая зануда, Марина. Погляди на своего любимого Игоря Федоровича, он от Вадера недалеко ушел. Особенно в той странной истерии с Лимоновым… — Ты невыносим! А сам-то слушаешь его… тайком… нет, только не щекотка! Деля заглянула в гостиную и тонко захихикала: родители всё еще танцевали, но уже без музыки. Ее мать была стоматологом, а папа — профессором филологии в государственном университете. Порой он шутил над сменяющими друг друга названиями своей альма-матер, но в последнее время стал серьезен — что-то происходило, а что именно, отец дочери не говорил. Только качал головой и изрекал, шевеля очки на носу пальцем: «Нет, нет, Аделаида Марковна, пока рано, Аделаида Марковна». Мама лишь пожимала плечами. Она была смешливой и кудрявенькой. И выглядела очень юной. А папа был тощим и длинным. Иногда он включал проигрыватель, открывал балконную дверь и вальсировал с мамой по комнате. Деля смеялась: гостиная была до того тесна, что Марк без конца задевал локтями мебель — и толстый приземистый сервант, и убогое раздавшееся трюмо. Всё это было бабушкиным, хотя в доме обретались и новые вещи — удивительные, пришедшие в старенькую квартиру словно из другого мира. Мира со своими странными запахами: малиновой жевательной резинки, отцовских штанов, купленных на подмосковной фабрике и целый час трясущихся в стиралке с содой и хлоркой, едкого одеколона дедушки… Деля посмотрела на родителей еще немного и пошла в свою комнату. Синее письмо по-прежнему покоилось на столе. Его принес ворон — черный, как смоль. Шумный и грубый. Он стучал клювом по стеклу так настойчиво, что мама испугалась. Птица не тронула сетку с кефиром и мятым печеным картофелем, которую Марина вывесила на ночь за окно. Ворон упорно ломился в их жилище не для того, чтоб поживиться литовской колбасой. Письмо было адресовано Деле. «Дорогая Аделаида Марковна, рады сообщить вам…» Ей понравился тот, кто написал эти строки. Раньше лишь папа называл ее по имени и отчеству. Нежно, но уважительно. «Кто бы ни был таинственный отправитель, он определенно обладает и тактом, и хорошими манерами, — сказал Марк, поворачивая синий конверт в руках. — Ты веришь в это, Деля? Тут сказано, они навестят нас двадцать пятого августа… Будешь ждать?» Конечно, она будет! Сухой и теплый аромат хрусткой бумаги, на которой чернилами выведено было «Дорогая Аделаида Марковна», не шел с заграничными запахами ни в какое сравнение. Деля ждала, поглядывая временами на книжную полку: Толкин и Льюис, казалось, чуть посмеивались над ней, но что с того? У нее не было другой возможности приобщиться к сокровенной тайне волшебства. Да и эти книги ходили из рук в руки, точно ценнейшие артефакты из мира чародеев. Аделаида была терпелива… Отец часто ездил в Москву — по работе и в связи с делами, скрытыми от глаз Марины и Дели. Женщины не говорили о них. Марина могла лишь бросить невзначай: «Папы не будет на следующей неделе. Дела «Северной звезды»…» Девочка молча соглашалась. Ее личико становилось ужасно серьезным. Ей нравился папин бордовый пиджак, нравилось название — «Северная звезда», — нравилась атмосфера таинственности и тихой важности происходящего. Это был мир отца, допуска в который она и мать не имели. И, когда ворон бросил на истертый пестрый ковер пухлый конверт, Марк не удивился. Он видел, как дочь двигает спичечные коробки и приглашает маленьких птиц сесть на ладонь — те делали это без страха, точно Деля была их старым другом. Марк лишь улыбнулся и удовлетворенно кивнул головой. Он не был волшебником. Но обладал знанием, для обывателя совершенно немыслимым. Это делало его кудесником, странным парнем в глазах коллег и случайных знакомых. И Деля верила, что отец не может ошибаться: чудеса начинаются. * — Кукуруза! Кукуруза! Горячая, сладкая ку-ку-ру-у-у-уза-а-а-а… Он плюхнулся на песок, испустив хриплый стон. Выпустил плетеную ручку корзины. Какая скукота! Маета! Нелепые занятия! Ну вот поступит он в Школу, елы-палы. Ну уедет на год. А что насчет следующего лета? Та же самая чушь собачья, точно-точно. Голые телеса отдыхающих, их ноги, животы, груди, жопы… ходить среди них весь день — сложно вообразить более нелепое времяпровождение. Кукурузу растила мать парня с корзинкой. Делала она это ловко и быстро — еще вчера, казалось бы, ни намека на початки, но ранним утром… опа! И вот они уже качают головами из стороны в сторону — желтые, сладкие и пышные. Тугие и гладкие. Как задницы на ненавистном пляже. Рома бросил сердитый взгляд на красные и бело-голубые зонтики. Люди под ними лежали, разморенные и довольные. Зачем они прячутся в тени? С таким же успехом могли и вовсе не выходить к берегу. Дураки! Хоть бы искупаться разок… Отец работал в Департаменте магического правопорядка. Но отдел его был крошечным и незначительным — точно насмешка над Артуром Венедиктовичем. Занимался он обнаружением и обезвреживанием разных дурацких и не очень предметов: летающих книг, проклятых амулетов в форме ракушек, визжащих дурными голосами… турист, покупая такую, надеялся услышать шум моря… как бы не так! На прошлой неделе какую-то девочку чуть не задушил пионерский галстук. В семье Ларионовых всё было бы не слава богу, если б не одно достоинство, что делало их выдающейся семьей: сила и крепость родственных уз. И Роман знал: недолго осталось ему потеть на пляже. У него были два старших брата-близнеца — лучшие братья во всем Краснодарском крае. И они обещали выручить паренька во второй половине дня. Конечно, это обойдется Ромке в брикет мороженого, но уж лучше так, чем свариться на солнце заживо! Мальчик свято верил: совсем скоро его страдания окончатся. Он проведет девять месяцев в закрытой Школе волшебства — вдали от Краснодара, кукурузы, маминых нравоучений и подколок младшей сестры. Никаких растянутых футболок, разношенных шлепанцев, кепок с мятыми козырьками и скрипучего песка на зубах. Ни единой кукурузинки. Он уедет на Север. — Эй, хворый, чего взбледнул? Вставай, подошла вторая смена! — Ромка облегченно выдохнул, услышав смех Федьки и голос Лимонадного Джо. * Он смотрел на черную воду уже с час. Какая сегодня тишь… Волны едва заметно ласкали камень у ног. Меленькие и прозрачные, как слезы, брызги не долетали до носов изношенных туфель. Он почесал шею, покрутил головой и вновь уставился в темную даль. Знал, что никогда не увидит отсюда заветный город. Лишь только если раздобудет где-то волшебный глаз… да и тот упрется в Онежские острова. А ведь где-то за ними на далеком берегу стоит Белая Башня. — Зурик! Он не повернул головы — приятель и так подойдет. Уж очень любил потрепать языком. — Светозар, тебя ищут. Опять тут? Эх… и не скучно тебе? — Отчего бы, скучно только дуракам убогим бывает. — О чем задумался? — Марат сунул руки в карманы, тоже направив взгляд в бескрайние морские дали. — Доплыть бы до полуострова. — А после чего? — А ничего, пешком да пешком… до Архангельска, потом дальше, на север. Реченька там есть одна, называется — Золотица. До нее не доходя, стоит на берегу крепость. И в той крепости — Башня Белая. Высокая, а на самом верху синяя звезда горит. Слыхал о такой? — Да ты сказочник, Светозар, — хохотнул Марат. — Отец Василий-то обыскался. Сходи к нему. — Не, не пойду… огорчу только, — мужчина невесело улыбнулся, поднимая глаза на паренька, что уселся рядом. — Всё равно уплыву. — Как? Ты ж не рыба. А скоро осень, никого здесь не будет. До весны, знаешь ли… Ты всё хочешь того душегуба искать? Не надо, перестань. Пустое это. Его Бог накажет и без тебя. — Лиличку жалко. И Женю. — Опять завел… всем жалко, и мне тож… Свечку поставь. — Дурак, — Светозар беззлобно ткнул соседа кулаком в плечо. — Много ты понимаешь… у них сын остался. Маленький. Мой крестник. Так что… год, другой, третий… но если вдруг встанешь утром, а меня нет — знай, что уплыл. Понял, Маратик? — Понял, понял, Зурик. А теперь быстро к Василию! И не расстраивай его. Люди еще не научились плавать, аки рыбы. Отец решит, что ты утопиться вздумал. Мужчина с темными волосами фыркнул, поднялся с камня и пошел прочь. Марат грустно смотрел ему вслед. «Поймают ведь… выследят и посадят. Зря бежать хочет. Все они такие! И чего им тут не живется? Всё на большую землю тянет. Глупый, ох, глупый.» Холодные беломорские воды медленно двигались, касаясь шероховатых камней. Взад-вперед, взад-вперед. Приближался сентябрь. * — Что там? — Не имею понятия. Но он пусть идет. За кольцом магазин есть — круглосуточно открыт. Вот пускай и поспешит. Не моя забота, что ленивый пацан весь день дома сидел! Мальчик сжался в углу, но скрыться от теткиного взгляда не удалось. Он убирался в квартире и выполнял мелкие получения с раннего утра… купить батон? Понадеялся, что успеет сделать это вечером. Но соседка с четвертого сказала: объявлен комендантский час — в городе чрезвычайное положение. Он видел в окно шеренги людей — разношерстные разгоряченные толпы, идущие по направлению к Дому Советов. Он не хотел наружу! Но тетка сунула племяннику мятую купюру и вытолкала в коридор. — Давай, лоботряс, пошевеливайся. И не вздумай нарваться на неприятности! Никому нет дела до такого задохлика. Сбегаешь туда и обратно… — Но тетя Поля, магазин наверняка закрылся… комендантский час же… Тетя Поля! Там какие-то военные, техника, говорят! — Ты еще смеешь спорить со мной?! Слышал, что сказал дядя? — глаза худощавой женщины с лошадиным лицом недобро блеснули. — Если закрыто — вернешься домой. С тебя не убудет. Давай, давай! Он выкатился на лестничную площадку и судорожно сглотнул. «Я маленький и юркий. Туда и обратно. Очень быстрый пацан.» Он пытался утешить и подбодрить сам себя, но толпа на улице пугала. Сердце билось, как сумасшедшее. Множество граждан, некоторые из которых выглядели нетрезвыми… Вспыхивающие в полумраке и тусклом свете фонарей огни. Звон, вскрики сирен и отдаленный гул… Ноги вынесли к Садовому, и он оказался прижат к фасаду какого-то здания. Сейчас всё кругом предстало перед мальчиком кучей серых и красных масс: потоки людей, темные силуэты оставленных автомобилей, замершие трамваи, преграждающие военным путь. Тьма шевелилась, точно живая, разрываемая лучами фар и криками злых и растревоженных горожан. — Горит! — Где горит?! Сашка! — Твою мать, отходи! Нас там только не хватало! Вопли и грохот слились в один звук, и мальчик дернулся, чтоб бежать обратно — скорей, скорей домой! Но Поля… братец… батон… Тут его толкнули, и бумажка выпала из руки. Он нагнулся поднять ее, но не мог разглядеть ничего дальше белых шнурков стареньких кед. — Марк! — какой-то мужчина вырвался из толпы, оттесняемый подростками в темных банданах. — Марк, где ты?! Мальчик сцепил руки в замок — найти деньги уже не удастся. Что сделает тетя? Отлупит прихваткой? Кухонным полотенцем? Оставит без еды?.. Боже, боже, унести бы ноги… Пальцами левой руки он нащупал на среднем пальце правой тонкую полосочку проволочного кольца. «Поверни его три раза, если понадобится помощь друга, Георгий!» Он обнаружил его в почтовом ящике и не показал никому. Розыгрыш? Шутка?.. Помощь друга! Да, ему очень нужен кто-то, кто появится здесь прямо как по волшебству и уведет прочь! В безопасное место! — Гори синим пламенем! Свист бутылки с зажигательной смесью вывел мальчишку из оцепенения. — Раз… — проволочное кольцо сделало один оборот, сопровождаемое его испуганным шепотом. — Марк… — Я здесь! — Общество «Память» — русский террор! Георгий попятился, вжимаясь в стену еще сильнее. «Два…» — Праведный палец нащупал курок… — Марк, ты больной?! Он увидел высокого мужчину с всклокоченными темными волосами. Кровь стекала по лбу незнакомца блестящей полосой. Мальчик больше не слышал песню — кругом грохотало. Танк таранил металлический бок трамвая. «Щедро наточен народный топор, завтра наступит безвременный срок», — беззвучно шевелились губы певца. Какой-то потрепанный гражданин в костюме схватил того за рукав, оттаскивая в сторону. «Три!» — Ничего не произойдет… не может произойти! Зазвучали выстрелы. — Они уйдут! Перестаньте… Они уйдут, уходят уже! Ребята, перестаньте! — Георгий, малыш, — крепкая и горячая рука сжала плечо ребенка. * — Штурм? — Да пусть хоть десять штурмов, Полли, посмотри на Дениса: бедняжке давно спать пора! Когда прекратится этот Содом, черт подери?! — Ох, не бранись, давай без этого… Дверь в коридоре ухнула, захлопываясь. — Вот бестолочь! Явился все-таки! И не говори, что ты… Полина замерла, испуганно моргая. Ее супруг приподнялся, оставляя насиженное местечко у тусклого телеэкрана. В коридоре маленькой и уютной квартирки стоял огромный и бородатый мужчина в чудовищной не то куртке, не то плащ-палатке. Великан покровительственно положил лапу на головку черноволосого мальчика, тяжко вздыхая. — Эх, была бы тут Лиличка… да Евгеша… посмотрите, что с ребенком сделали! Кожа да кости! Ну, Гоша, и где твоя комната? Я, дружочек, чегой-то порядком устал. И мне столько всего тебе рассказать-то нужно… сам понимаешь. Эвона как. Хех. Чаю нальешь? Провожаемый удивленными взглядами хозяев, что потеряли дар речи, незваный гость прошаркал на кухню и разразился там причитаниями. Мальчик топтался у плиты и теребил металлический кружок на пальце правой руки, с затаенным восторгом понимая: теперь всё изменится. Кем бы ни был этот человек — вором, бандитом, городским сумасшедшим… Георгий был готов следовать за ним. Потому что бородатый великан оказался первым, кто не бросил одинокого ребенка в беде.