Живой смерти не ищет

«— Беги, Алиса! — прошипел я. — Беги!» (с) А.Сапковский

Дом был огромен. Он состоял из переплетающихся коридоров, галерей, висящих над чёрными скалистыми безднами и уютными земляничными полянками, лестниц, упирающихся в стены, внезапно обрывающихся или, наоборот, приводящих к вполне надёжно выглядящим дверям. Которые, в свою очередь, могли вести к другим коридорам и галереям, самым разным комнатам или же никуда не вести. По стенам были развешаны портреты и картины. Мужчины, женщины, дети, звери. Натюрморты, пейзажи. Все их роднило одно – присутствие смерти. Вот дородная дама с черноволосой девочкой на руках. А девочка нежно прижимает к себе череп, судя по всему, отца. И ласково улыбается, глядя на него. Или вот натюрморт со спелыми персиками и виноградом. Самый сочный персик поглаживает рука скелета, облачённая в кокетливую кружевную белую перчатку. А вот пейзаж с традиционным английским домиком и садом. И тремя могильными крестами в саду. На пятой картине такого рода Люпину остро захотелось заиметь повязку на глаза, подобную той, которой пользовался хозяин этого места. Он долго блуждал по комнатам дома, но Сириуса не было ни в одной из них. Всюду были разбросаны старые письма, перевязанные полуистлевшими лентами и верёвочками, сухие цветы, книги, шелестящие пожелтевшими страницами от сквозняков. Стопки дневников, таких старых, что чернила на их страницах поблекли, и никто уже не смог бы разобрать ни слова. Фотографии, разбитые часы, пустые винные бутылки причудливых форм. В некоторых комнатах попадалось оружие: ножи, кинжалы, мечи, пистолеты и ружья. На некоторых были заметны брызги давным-давно засохшей крови. Это было похоже на сон. Дом не имел пределов. Не имел, кажется, даже формы в человеческом её понимании. Пространство и время здесь ничего не значили. Ремус чувствовал, как на него снисходит странный покой, щедро разбавленный равнодушием. Так бывало после полнолуний, когда переутомлённое тело и разум жаждали только одного – отдыха. Вот и сейчас ему казалось, что сил у него больше нет. Люпин затряс головой, пытаясь прогнать наваждение и заставить себя вспомнить о том, зачем он здесь. Сириус. Где-то там должен быть Сириус. Для которого ты, дорогой мой оборотень, последний шанс на то, чтобы вернуться к жизни. Жизнь, помнишь что это такое? Помнишь пока что. Вот и иди, пока не забыл. А то есть шанс забыть это навсегда, а ты совсем этого не хочешь, как бы ни думал обратное. Борясь с будто бы ползущим следом оцепенением, Ремус продолжил свой путь по петляющим коридорам. Спустя некоторое время он оказался перед металлическими коваными воротами. Открыв их, Ремус очутился в зимнем саду. Среди густой растительности стояло уютное кресло и ротанговый столик с дымящейся чашкой чая на нём. Ремус подошёл ближе – всё это выглядело таким домашним. Так манило к себе. За спиной раздались легкие шаги и кто-то положил ему на плечи лёгкие маленькие руки. Ремус обернулся, вздрогнув, и увидел перед собой мать. Миссис Люпин стояла перед ним в точности такая, какой была всё его детство – невысокая миниатюрная волшебница с извиняющейся робкой улыбкой на лице, в серо-голубом домашнем платье и бабушкином вышитом фартуке. Он стоял и смотрел на неё, не зная, что сказать ей. Женщине, которая мертва уже много лет, а теперь стоит перед ним и пахнет забытыми домашними запахами кипячёного молока и лаванды. Наконец ему удалось разлепить пересохшие губы: - Мама?.. Голос звучал хрипло и глухо. Миссис Люпин кивнула и обняла его за плечи. - Сынок, я уже заждалась тебя. Трудно, знаешь ли, угадать, когда же ты придёшь, а чай следует подавать горячим. Верно ведь? А теперь ты присядешь тут со мной и отдохнёшь вволю. И отец вернётся с минуты на минуту. Как раз к чаю. Хорошо оказаться дома, правда, Реми? А ты наконец-то дома… Она говорила, а Ремус видел, как сквозь заросли зимнего сада проступают стены его родного дома. Он мог даже различить переплетающиеся ростки плюща на обоях, и старинные выцветшие фотографии в простых деревянных рамках, и старые часы. Мамин голос… Голос, который пел ему колыбельные, утешал, успокаивал, когда он просыпался ночами от кошмаров. Голос, который он мечтал услышать вновь. О, как он жалел, что после его мамы не осталось портрета, который говорил бы с ним, как портрет Вальбурги Блэк, матери Сириуса. Сириуса… Сириус! Наваждение пропало так же быстро, как появилось. Ремус осторожно высвободился из объятий миссис Люпин. - Мама, прости, но я… Я должен идти. Я тут совсем ненадолго и мне следует спешить. Ты ведь помнишь Сириуса Блэка, моего одноклассника? Он попал в беду и только я могу помочь ему, понимаешь? Миссис Люпин ничего не ответила. Только сложила руки под фартуком и грустно улыбнулась ему. - Мам, я вернусь. Я… Точнее мы. Мы вернёмся. Но не сейчас. Прости, мам, но нам ещё рано. Ремус поспешил к двери в противоположном конце сада. Почти дойдя до неё он обернулся. Мама всё так же стояла и смотрела на него. - Я люблю тебя, мамочка. Миссис Люпин прижала кончики пальцев к губам. - Я никогда не забывала этого, сыночек. Иди. Дверь захлопнулась за его спиной, а впереди ждал новый коридор с бесчисленными дверями. Наконец, Ремус вышел к французскому окну, ведущему в небольшой сад, окружённый высокой каменной стеной. В саду был пруд, заросший кувшинками, а на берегу пруда… Да, на берегу пруда сидел Сириус и смотрел в воду. Ремус распахнул окно и ринулся к Сириусу. - Бродяга! Сириус! Наконец-то я нашёл тебя… Он подбежал к сидящему на земле Блэку и крепко обнял его. Слава Мерлину, кожа Бродяги была тёплой и сердце явно всё ещё билось. Он был жив! Он был жив, а значит, Ремус всё-таки успел. Сириус обернулся и с трудом сфокусировал взгляд на лице Ремуса. Он выглядел так, будто бы его разбудили после долгого сна и он никак не может понять, где и зачем находится. Наконец он с трудом разлепил губы и хрипло прошептал: - Ремус. Откуда ты тут взялся? - Сириус, это очень долгая история и я с удовольствием тебе расскажу её, только… Ремус перевёл дыхание. - Только давай выберемся отсюда поскорее, ладно? Я очень боюсь, что ты… Что твоё время кончится, и мы не успеем. Сириус, я думал, что я насовсем потерял тебя. Он прикусил губу, чувствуя, что сейчас заплачет. - Но из-за Завесы нет выхода. Даже если попадаешь сюда живым – считай, что умер. А ты, Ремус… Ты что, умер? - Нет, Сириус, в том-то и дело. Я живой. И ты пока что живой. И выход для нас всё ещё открыт. Я не пользовался завесой, понимаешь? Пойдём, прошу тебя, нам надо торопиться! Он схватил Сириуса за руку и потянул, заставляя встать. Блэк неловко поднялся на ноги и остановился в нерешительности. Ремус похолодел. Неужели он на самом деле не хочет уходить отсюда? Неужели Хозяин оказался прав и Сириусу лучше тут, чем в мире живых? Он взглянул в лицо друга. Бродяга смотрел прямо перед собой. - Допустим, я верю, что ты живой и как-то попал сюда. Ты вроде бы тёплый и пахнешь так же, как всегда. Мёртвые тут уже ничем не пахнут, это я давно заметил. Но, - он поднял голову. - Ремус, зачем мне возвращаться? - Что значит «зачем», Сириус?.. - Я всем вам приношу только проблемы. Не лучше садового гнома. - Сириус… А, проклятье! Сириус. Забудь всё, что я тебе успел набрюзжать. Ты, такой как ты есть, нужен нам. И Гарри. Ты для него самый лучший крёстный, которого только можно вообразить. Он любит тебя, как отца. И… И мне ты нужен, Сириус. Я не хочу больше быть без тебя, мне по горло хватило тех двенадцати лет, что ты был в Азкабане. Ремус обнял Блэка и с радостью почувствовал, что тот неуверенно, но всё же обнял его в ответ. Он уткнулся лицом в тёплую шею Бродяги, чувствуя, как бьётся под губами жилка. И прошептал: - Я на самом деле люблю тебя, Сириус. Если ты решишь остаться – я останусь с тобой. Блэк замер и какое-то время они стояли молча. Ремус покрепче сжал руки вокруг талии Бродяги и закрыл глаза, ожидая его решения. Наконец, Сириус заговорил. И это был тот самый, настоящий и живой Сириус Блэк, которого Ремус знал всю жизнь. - Придурок блохастый! Сдурел? Нет уж. Не хватало мне, чтоб ещё ты умер. Пошли домой, Лунатик. Тут скучно, а с таким отчаявшимся тобой и вовсе невыносимо. Помирать я тебе разрешу только тогда, когда перевоспитаю, наконец-то. Чтоб и в посмертии хорошенько зажечь! И он засмеялся. Они легко прошли сквозь дом, который теперь не препятствовал им, потеряв всякий интерес. Вышли на дорожку, посыпанную цветными камешками, по бокам которой всё так же плясали статуи. В конце дорожки сверкали серебряные ворота. Хозяина дома видно не было. Но Ремус почему-то был уверен, что он наблюдает за ними. Они вышли в фиолетовую пустошь. Между деревьями вдалеке поблёскивало зеркало. Появился Малкольм. Он счастливо улыбался. - Ремус, я ни разу не сомневался, что всё получится. Я так рад. Вы не представляете, как я рад. - Спасибо, Малкольм. Мы можем что-то сделать для тебя? Призрак покачал головой. - А мне ничего не надо. Я поклялся и сумел выполнить клятву, а вы помогли мне в этом. Единственное, - он помялся. – Не уверен, что это в вашей власти, но если всё же подвернётся такая возможность – сделайте всё, чтобы Завеса была спрятана как можно надёжнее. Уберите её из Министерства. Люди итак слишком часто умирают от всяких глупых причин, не хватало ещё, чтобы сюда попадали живые. Сириус выступил вперёд. - О, не волнуйтесь, Малкольм, у меня с этой Занавеской теперь свои счёты, так что я уж постараюсь её куда-нибудь деть, уверяю. Ремусу решительно не понравилось выражение лица Бродяги, но он решил приберечь воспитательную беседу на потом. Или, чем Мерлин не шутит, присоединиться наконец-то к своему неугомонному другу в его жажде приключений. - Прощай, Малкольм. - Прощайте и вы. Надеюсь, мы ещё очень долго не увидимся, друзья. И призрак долго махал рукой им вслед. Пол комнаты дома на площади Гриммо, на который Ремус и Сириус вывалились из зеркала, встретил их крайне недружелюбно, мстительно отбив ладони и колени. Он-то надеялся, что больше этих нарушителей спокойствия родового гнезда великого семейства тут не будет, а поди ж ты! Они добрались до кровати и утомлённо рухнули на неё. Сириус скосил глаза на Ремуса. - Ну что, я жду! Где моя сказка на сон грядущий? То есть, история моего вызволения из мира мёртвых, я хотел сказать. Лунатик лениво отмахнулся. - Потом. Всё потом. Сейчас – спать. И тебе тоже. Он устроился на плече Сириуса и мгновенно уснул. Сириус долго лежал, глядя в темноту и прислушиваясь к новому ощущению внутри себя. Удивительно, после смерти Джеймса и Лили, после Азкабана, после всего того, что с ним происходило, ему впервые было так спокойно. Он чувствовал себя так, будто наконец-то выздоровел после долгой болезни. Ему хотелось жить. Просто так. Ради самой жизни. Бродяга натянул поеденный молью плед на плечи Лунатика, устроил его поудобнее и тоже уснул. В тёмном зеркале мелькнула и пропала тень и в тишине раздалась далекая, еле слышная трель свирели.