Чертовски трудно начинать жизнь заново тогда, когда в твоей линии жизни была поставлена жирная точка. В самом деле тяжело. Особенно тяжело тогда, когда ты этой точки не ожидал или, если она настигла во сне, тяжело просыпаться в новом мире, не похожем на прежний. Оставшись на той же планете, что всегда жили, чуть больше трех миллиардов человек на планете Земля сразу почувствовали — жизнь стала совсем другой. Секунда за секундой происходили изменения, уносящие за собой жизни еще тридцати процентов — разрушение атомных энергостанций, случайно оставшихся без надзора, гибель сотен людей во время операций из-за растворения хирургов или медсестер в воздухе.
Пожары. Обвалы. Взрывы.
Человечество, ставшее внезапно покалеченным войском в борьбе против природы, начало заметно сдавать позиции. Ощутимо проигрывать свой глупый бой. К концу первого месяца новой жизни на земле в живых осталось едва ли больше двух миллиардов человек — точного числа никто не знал.
Робкий ученый и аналитик решался хотя бы шепотом озвучить масштабы экономической, политической и экологической катастроф, постигших родную планету. У каждой планеты безграничной Вселенной наступил свой ужасающий Рагнарек.
Именно с этими мыслями просыпалась Шури каждый день, если ей вообще удавалось заснуть. Ее мать, например, не попала в список Таноса, но вот потери сына почти сразу за отцом, смерть подданных и близких она пережить не смогла — ее сердце сдалось раньше, чем Шури успела закончить создание электронной копии брата, которая смогла развиваться самостоятельно и сейчас ходила, отсвечивая световыми частицами своей голограммы, по всей лаборатории. Именно эта замена позволяла ей не отправиться вслед за мамой — улыбка брата, пусть и не настоящая, и его голос, его шутки, кстати, очень похожие на его настоящие шутки, согревали и заставляли биться уставшее измученное сердце юной принцессы.
— Генерал Окойе ожидает аудиенции уже два с половиной часа, — отрапортовал, напоминая, слишком механический голос Т’Чаллы голограммой расхаживающего по лаборатории младшей сестры.
— Ты говоришь «аудиенция», хотя, согласно значению, это официальный прием государственного лица, а я просто принцесса, — парировала Шури, даже не задумываясь, что она всерьез спорит с голограммой, которую сама же создала и запрограммировала, попытавшись воссоздать образ брата, которого ей так не хватало.
Первые три дня с того момента, как Танос уничтожил половину Вселенной, она присутствовала за кадром всех официальных заявлений и разъяснений, а между ними никак не могла занять руки. Сбежав, наконец, от всего мира, Шури выдохнула и провела сутки в своей лаборатории, разгребая ее после нападения ангелов Апокалипсиса, оттирая собственными руками все, что не успели убрать до нее, и восстанавливая те данные, которые еще можно было из полуразбитой техники вернуть.
— Полагаю, именно об этом она и хочет поговорить, и, да, она сердится, — кивнул мужчина, предвосхищая вопрос младшей сестры. Связавшись с системой ее кабинета и открыв дверь, Т’Чалла, пожав плечами, произнес. — Ты не можешь бегать вечно, Шу.
— Доступ тебе ограничу, — сердито рыкнула Шури, хотя они оба понимали, что на это у нее рука не поднимется. Создав слишком своевольную и свободолюбивую, прямо как брат, модель искусственного интеллекта, она заодно расписалась в своем бессилии перечить его голографическому следу.
— Высоковат получился, нет? — хмыкнула генерал, на секунду отвлекаясь на голограмму своего короля, которого она увидела впервые: до этого Шури так или иначе отказывалась пускать хоть кого-то в свою лабораторию.
— Другого нет, — дернула плечиком Шури, сворачивая все программы и разработки, чтобы Окойе не начала читать ей нравоучения за какой-нибудь проект, который она не одобрит.
— Я не за этим, — в конце концов вздохнула генерал, садясь на стул рядом с принцессой. — Ты не можешь больше тянуть с коронацией, это закон.
— Законы физики раньше тоже нельзя было нарушать, — парировала Шури, вставая и заваривая себе кофе.
— Не язви, — резко оборвала ее женщина. — Завтра утром будет проведен обряд. Можешь публично отказаться, можешь согласиться, но обряд должен быть.
С этими словами Окойе встала, поняв, что Шури, как и прежде, не настроена на разговор, но, глотнув кофе, девушка все-таки окликнула ее в дверях, так что даже голограмма Т’Чаллы удивленно включилась в разговор, начав с интересом наблюдать за младшей сестрой.
— Мне нужна услуга с твоей стороны, — громко произнесла юная принцесса.
— Все, что будет угодно Черной Пантере, — кивнула Окойе, не оставляя девушке королевской крови ни единого шанса на хоть какой-то иной вариант.
Шури вздохнула, бросила телефон на стол, поняв, что задуманная операция откладывается как минимум на неделю. Хотя терпеть у нее сил не было, и она даже не обращала внимания на то, что вот так сердиться из-за неисполнения желания об апробации новенькой игрушки — слишком по-детски. Она выплеснула остатки кофе из кофейника в кружку и задумчиво попробовала холодную, ставшую неприятной на вкус жидкость, отвернувшись от лаборатории для того, чтобы отвлечь себя взглядом на бесконечные туманные леса Ваканды, почти оправившейся от войны с Таносом.
— И что собираешься делать? — осторожно спросила голограмма брата. Призрак неповторимого короля, какого у Ваканды уже никогда не будет.
— Мир накрыт экологической катастрофой. Танос не решил все проблемы, а троекратно их приумножил, — шепнула Шури, глядя из окна восстановленной лаборатории на зеленеющую Ваканду: сразу и не скажешь, что Ваканду катастрофа коснулась так же, как и всех остальных, если не сильнее — перед Таносом постарались его приспешники со своими армиями. — Я должна хотя бы попытаться остановить эту катастрофу. Победой будет, если спустя три месяца человечество не откатится к палеолиту.
— Ты не можешь спасать мир в одиночку, — возразил мужчина строгим голосом.
В Шури в такие моменты боролись между собой подростковая злость и гордость за саму себя — ей удалось запрограммировать характер. Причем такой, что на голограмму, по сути своей, жалкое подобие брата, она сердилась точно так же, как когда-то на реальный прототип.
— А кто может?
— Позови Мстителей, — меланхолично пожал плечами Т’Чалла.
— Они однажды уже пытались, — ответила Шури равнодушно, ставя точку в этом разговоре и по привычке касаясь шрама на бедре, спрятанного под темными джинсами. Но даже через ткань можно было почувствовать, что кожа в этом месте не такая ровная, словно с маленькими бугорками.
Впрочем, точку она поставила и во всех последующих беседах до конца дня — она, как и обычно, с головой ушла в работу, пытаясь еще при этом переварить мысль о предстоящем обряде. Т’Чалла не мешал — в конце концов, сестра действительно пыталась уберечь их родную планету, пусть и руководствуясь при этом излишне критичным, гиперболизированным и пессимистичным мышлением. Хотя, может это был реализм, просто он, даже со всем своим доступом к аналитическим системам не видел проблему так глубоко, как видела сестра.
Шури настолько увлеченно работала в лаборатории, что даже не пошла встречать гостей, прибывших к обряду. Сказала холодно, что раз уж задуман праздник в ее честь, то пусть эти гости будут для нее сюрпризом. Потом даже предложила Т’Чалле самому их встретить, но голограмма брата вежливо отказалась, сказав, что шутка, если и была, осталась непонятой и неоцененной.
Гостями оказались Стив Роджерс, желавший ее поддержать, и Клинт Бартон, которого Шури, к слову, позвала сама, выпросив позволение изучить его синтезированную часть кожи, которая появилась после осады замка Штрукера. Заметив их, Шури сдержанно, как и подобает будущей королеве, кивнула. Щурясь из-за яркого рассветного солнца, она пыталась оглядеть все племена, собравшиеся на коронации — их ряды ощутимо поредели, а от ближайшего из племен осталось три семьи, которые сейчас вели отчаянную борьбу за выживание крови и их традиций, чем Шури, еще не зная как, обязана будет способствовать, если кто-нибудь не победит ее на поединке.
Хотя она знала, что это маловероятно. В противовес волнению Окойе, которая боялась, что кто-то сможет одолеть принцессу и взять власть, как это уже происходило с ее братом, Шури совершенно не нервничала — не трудно было предсказать, что едва ли в это темное и смутное время найдется кто-то, кто захочет бросить ей вызов. Пусть и кажущейся слабой, но так или иначе, живущей с кровью Черной пантеры, с силой и способностями Пантеры и с врожденным качеством или талантом управлять так, как могли делать дети Т’Чаки.
Несмотря на уверенность всех вокруг, кроме Окойе, что вызов не будет брошен, церемония оставалась церемонией, а одним из обязательных элементов всегда было лишение сил Черной Пантеры. Выпив яд, Шури едва устояла на ногах после того, как тот начал действовать, проделывая что-то невероятное с ее головой и телом, забирая магическую силу Пантеры, о которой она, к слову, никогда серьезно не задумывалась, зная, что у нее есть старший брат — гордость и сила нации, надежда и процветание Ваканды будущего. С малых лет у нее был лучший друг и пример, который даже не позволял ей задуматься о том, что когда-то ей надо будет стать сильным правителем и лицом династии и государства. Так что с момента смерти Т’Чаллы и вплоть до настоящей секунды Шури пыталась заставить себя свыкнуться с мыслью о том, что она обязана сделать то, к чему ее не готовили, и стать тем, кем она никогда, даже в самых безумных фантазиях и просчетах, не являлась.
Издав тихий рык, после того как силы Пантеры полностью исчезли, Шури, окрепнув, твердо встала на землю, вновь оглядывая свой народ. Вернее, когда солнце сядет, этот народ уже будет ее народом, о благе которого она должна будет думать в первую очередь.
— Есть ли кто-то, желающий занять место Шури, дочери великого Т’Чаки, сестры отважного Т‘Чаллы? — громко прокричала Окойе, которая, отказавшись от места Черной пантеры и престола после многочисленных разговоров с Шури и весьма конкретных предложений юной принцессы, согласилась хотя бы провести церемонию. — Есть ли здесь кто-то, способный править Вакандой лучше, чем она? Кто-то, кто сможет заботиться о народе Ваканды лучше, чем Шури?
И в этот момент, когда слова генерала были встречены абсолютным молчанием, Шури стала новой Черной Пантерой. Королевой Ваканды, впервые занявшей эту должность без поединка, даже формального. Окойе передала ей скипетр, который Шури тут же подняла вверх с победным кличем — с этой секунды у ее народа будет хотя бы один вечер беззаботного счастья. Она знала, что все устали. Она знала, как все нуждаются в празднике, а потому отдала распоряжение устроить торжество на всю ночь. И она на этом торжестве законно сможет отсутствовать — ей предстояла встреча с предками, после которой у нее едва ли останутся силы на веселье после обряда таинства и принятия сил Черной пантеры.
— Шури? — она оглянулась на родной голос отца, и только увидев его фигуру, она побежала к ветвистым сухим деревьям, возле которых стоял отец.
Бросившись в его объятия, и не чувствуя, как болят ноги после бега по сухой колючей траве и острым камням, Шури прижалась к отцу, едва не плача, а он, опешив, не сразу понял, что происходит.
Его дочь не должна быть здесь.
Не такой юной.
— Где Т’Чалла? — спросила она, отстранившись.
— Его нет здесь, — мягко произнес Т’Чака, не отпуская плечо дочери. Он искренне не понимал, что произошло в мире его детей — у его сына не было ни одной причины быть здесь, по крайней мере, ему хотелось в это верить. Очень хотелось.
Шури словно начала задыхаться, нажимать ладонями на горло, думая, что сможет так пропустить воздух, и беззвучно плакать. Она оглядывалась, сбиваясь с ног, думая, что отец мог ошибиться. Ну, разумеется. Просто брат, по природе своей, сбежал куда-нибудь далеко, безумно далеко, чтобы только она могла найти.
Но она не могла.
Она продолжала кружить, то и дело сбиваясь с ног, и падая то на колени, то в руки отца, успевавшего ее подхватить. Шури хватала воздух руками, и отчаянно стирала ребрами ладоней соленую пелену, закрывающую глаза — что, если вот прямо сейчас она его увидит? А брат все не появлялся, терзая ее сердце больше и больше.
Его нет в мире живых.
Его нет в мире мертвых.
Словно его никогда не существовало.
***
Т’Чалла, вернее его сознание, тщательно скопированное, воссозданное и реструктурированное его талантливой сестрой, отреагировало на визжащие датчики браслета сестры — он специально к нему подключился и поставил на контроль, чтобы быть с ней рядом всегда, когда ей только может понадобиться помощь. Когда он голограммой появился в лаборатории сестры, она, рыдая и стоя на коленях перед зеркалом, сдирала с себя искрящийся от тока и всех ее улучшений костюм Черной Пантеры. Шлем валялся где-то далеко, словно она в ярости его отшвырнула, и Т’Чалла не удивится, если обнаружит на нем парочку трещин. Куда страшнее выглядела она сама сейчас — с исцарапанной и израненной кожей в тех местах, где сложно устроенный костюм все-таки удалось оторвать от тела.
Когда он бросился к ней, действуя то ли чем-то, что в нем было заложено сестрой, то ли тем, что он сам приобрел, обучаясь, то ли просто чувствуя что-то, что искусственным интеллектам и программам чувствовать не положено, Шури подняла заплаканные глаза на него, словно не веря в то, что видит. Она попыталась стереть слезы с лица, делая вид, что сильная, и даже отмахнула его прозрачные руки, пытающиеся так глупо и по-человечески чем-то ей помочь, защитить ее и банально покрыть антисептиком кожу.
— Почему тебя там не было? — все-таки плача, спросила Шури, смывая своими слезами с лица символичную обрядовую краску, которая стянула кожу на лице и руках, и от запаха которой, вдобавок с наркотическим цветком, ее сейчас тошнило.
— Где — там? — тихо спросил Т’Чалла, мягко коснувшись руки своей сестры, пусть и зная, что никакого результата это не принесет.
— Где находят покой все мертвые, — подняв красные измученные глаза, пояснила тихо Шури.
— Потому что я не обрел покой, милая? — спросил мужчина, в последний момент заканчивая аналитику и осознавая, что этими словами сделал только хуже.
***
— Ангел мой, просыпайся…
Ванда спрятала голову под одеялом от маминых заботливых рук, пытающихся поднять ее в школу. Еще и солнце, что светило прямо в лицо, так что просыпалась она так или иначе с рассветом, а потом пару часов мучалась в попытках снова уснуть, и если это удавалось, то потом просыпалась от маминого нежного голоса.
Ее руки, которыми она проводила по волосам Ванды, бледным щекам и шее, обычно пахли чем-нибудь вкусным — оладьями, омлетом или стойким цитрусом, что делало ее пробуждение приятным. Легким. Почти желанным, если бы не контрольная на втором уроке, важный доклад на четвертом и игра в волейбол на физкультуре. Если бы единственным, что ждало ее утром, были оладьи и мамина теплота, Ванда назвала бы это счастьем. Безграничным.
Но открыть глаза все-таки пришлось, так что счастье, как и раньше, вмиг затрещало, как мартовский лед или битое стекло.
— Ну же, солнце, вставай!
Питер поднял ближайший попавшийся учебник из тех, с которыми он постоянно спал, зачитываясь до глубокой ночи, и швырнул его в дверь, чтобы та захлопнулась и заглушила пробуждающий крик тети Мэй.
Женщине это, впрочем, нисколько не помешало сохранить спокойствие и открыть дверь самостоятельно, поднять с пола учебник и сдернуть с племянника одеяло. В последнее время, точнее, с тех пор как в Нью-Йорке объявился этот дружелюбный сосед, Питера стало невозможно поднимать в школу, и Мэй была почти уверена, что племянник отсматривает все новостные сюжеты про Человека-паука. Пусть они об этом никогда и не говорили, но Мэй не составляло труда понять, что этот герой совершенно точно из тех, кем Питер восхищается — одни только разговоры про Тони Старка вместе с ужинами с мексиканской едой давали ей понять, как мальчишка вдохновлен этой темой.
Оставалось только надеяться на то, что Мэй удастся уберечь его от всего этого. Но это все казалось сейчас таким далеким, таким аморфным и «не их», так что Мэй легко улыбнулась и потянула Питера за руку, заставляя встать на ноги. Куда ближе, чем все эти супергерои, к Питеру сейчас были пара сэндвичей и школьный автобус, на который он еще немного и опоздает.
— Проспишь всю свою жизнь, милый…
Стивен поморщился от холода в собственной спальне. Такой бывал только тогда, когда Кристина у него оставалась — говорила, что свежий воздух укреплял иммунитет и способствовал здоровому сну. Как считал сам Стив, его сну это нисколько не способствовало. Тем более, что Кристина никогда не думала о том, чтобы накрыть его пледом вместо простыни, и он неизбежно просыпался. Стрэнджу даже начало казаться, что Кристина этим немного пользуется — так он встает одновременно с ней и подвозит ее в больницу, несмотря на то, что его смена обычно или начиналась, или заканчивалась на пару часов позже.
Недовольно поморщившись, Стрендж все-таки открыл глаза, не понимая, почему его спальня, до полудня находящаяся в тени соседнего небоскреба и к закату открывающая удивительный вид на весь город, облаченный в закатное золото, сейчас так ослепляла отвратительным белым светом.
