Осколки моей души

Вечер медленно опускался на лес. Стрекотание цикад и пение птиц затихали в сумерках. Вся природа готовилась к наступающей ночи. Закат разлился на небе на удивление тусклым пятном. Жаркий диск не спешил склониться к линии горизонта, словно боялся никогда больше не возвратиться на небосклон. Душно. Все тело от длительного пути покрылось потом и грязью. Даже надвигающиеся тени деревьев не приносили необходимой прохлады, а отсутствие хоть малейшего ветерка лишало надежды на полноценный отдых после выматывающей дипломатической миссии. Когда Сакура с командой получали задание, им обещали около трех потраченных дней на выполнение и два дня на дорогу. В итоге оно затянулась на более, чем семь дней. Более семи суток без препарата, и если отложить его прием еще хотя бы на двенадцать часов, возможно, она вновь вернется к своему состоянию до лечения. Это плохо, очень плохо. Уже сейчас легкий тремор и нарастающая реакция повышенного испуга буквально кричат, что посттравматический стресс никуда не ушел, а лишь был притуплен приемом лекарства. Дыши глубже. Находясь на небольшой опушке, окруженной лесом, и ожидая, когда ребята оценят обстановку по периметру, Сакура, как никогда, ощущала свою беспомощность. Тело начал сковывать беспричинный страх, участилось сердцебиение, звуки леса разбавлялись ее шумным дыханием. Чертовы птицы! Внезапно заполонившие небо стаи кричащих ворон спровоцировали приступ травмирующих ее когда-то образов, которые, как старая видеозапись, время от времени проигрываются в её голове. Особенно по ночам. Воспоминания о пережитом притуплялись только на время с помощью седативных и анксиолитиков. Она совершила громадную ошибку, отказавшись от них на время миссии. Шаннаро! Дыши, это не по настоящему, это чертово прошлое, все уже закончилось. Война закончилась… Ровно два года назад. Тогда она едва могла различать цвета и голоса, смешалось все: крики раненых и боевые кличи, кровь, своя и чужая, запах гари и паленых тел… Круговорот боли, звенья которого, казалось, просто невозможно разорвать. Но проходило время, и намечались первые сдвиги. Те изменения, что вызвала война, просто не желали отпускать ее: ночные кошмары, агрессивность, припадки, ненависть к противнику. Она боролась с этим всеми доступными способами, ведь необходимо возвращаться к мирной жизни, приспосабливаться к новому укладу, но прошлое не «отпускало» — навязчиво и неотступно возвращались жуткие картины, постоянные мысли о том, «что было». В самом начале кошмары мучили почти каждую ночь, заставляя заново проживать страх и ужас кровавых битв. Ее психотерапевт, Аоме-сан, пыталась донести до Сакуры, что человек обладает высоким уровнем возможностей адаптироваться к любым изменениям в своей жизни, приспосабливаясь к различным условиям; но при этом меняется и он сам. Она не старалась вернуть в строй прежнюю Сакуру, а дарила возможность жить новой Сакуре. Результаты проявились, но не сразу. Разрушительное действие войны продолжало влиять на жизнь девушки, подкидывая новые проблемы. Тем не менее плоды лечения позволили Сакуре спокойно спать хотя бы четыре дня в неделю. Кажется, приступ проходил: восстанавливалось дыхание и пульс уже не зашкаливал, мышцы расслаблялись. Все. Оцепенение прошло, и, как удачно, что Наруто и Сая рядом не оказалось. Сакура не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее слабость, а тем более упрекал в отказе от лекарств. Она уже достаточно натерпелась. Со временем положительные эмоции проявлялись все чаще, как мелкий дождик, который постепенно превращался в ливень. А с ними пришло еще что-то, такое волнующее и беспокоящее ее сердце чувство. Сакура стала остро нуждаться в том, ,чтобы хотя бы раз в неделю видеть его, слышать глубокий голос, обонять его запах. Особенно после того, как Саске оставил её в одиночестве смаковать послевоенные будни. Сакуре действительно начал везде мерещиться запах озона. Будто бы молния вот-вот ударит в песок и создаст нечто прекрасное и хрупкое. Давно забытое ощущение подкашивающихся коленок от привычного «Йо, Сакура. Как жизнь?» вызывало растерянность, но со временем только тепло и покой. Ее жизнь разделилась на период «до» войны, когда маленькая девочка уважала своего мудрого учителя, и «после», когда девушка тянулась к разбитому жизнью мужчине, словно бутон к солнечному свету. Еще не любовь, но уже далеко не дружба. Ох, Ками-сама, она не могла поверить, что вляпалась во-второй раз в это болото иррациональности! И вновь тонула в нём. Возможно ли испытывать чувства к одному, а жаждать прикосновения другого? Именно! Она еще даже не определилась со своим отношением к Саске! Любовь, или же её отголоски, все еще живы в ней. И такое ощущение, что останутся до конца дней. Кроме того, обида на него со временем притупилась и осела маленьким камушком где-то в области солнечного сплетения. Иногда он давал о себе знать, легонько царапая грудную стенку заостренным концом, и тогда Сакура вспоминала почему ей нельзя быть рядом с Саске. Но она все равно ощущала себя предательницей. Столько лет носить в себе любовь к одному человеку, а потом испытать нечто похожее, но более чужеродное, к другому… Желание. Острое, внезапное и всепоглощающее желание. Хотя Учиха тоже хорош. Что Саске сделал, чтобы сохранить уже негреющий огонек в груди девушки? Зато Какаши, ничего не делая, вызывает в ней настоящий пожар. Вожделение смешанное со стыдом, отнюдь не облегчает муки её совести. И все-таки не могла же она так быстро предать свою любовь… Или могла? Пусковым механизмом мог стать тот самый день, когда холодный клинок Саске все же достиг израненного сердца куноичи. Все, что она помнит, — боль как физическую, так и душевную. А еще теплые руки сенсея, крепко прижимающие к себе бьющееся в ужасающей агонии тело. А после вся привычная жизнь перевернулась с ног на голову. Закончилась битва заклятых друзей, люди освободились из мира Цукиёми, пламя ярости улеглось, осталась лишь опустошенность. И боль. Она у каждого своя, но была абсолютно у всех. Три дня длились похороны всех павших в бою и еще три дня тех, кто умер на больничной койке. Были и те, кто не выдержал психологического давления и гнёта потерь и совершил самоубийство. Чаще такой конец был среди гражданских. Самым ужасным событием оказались похороны друзей и… отца. Сейчас Сакура уже может говорить о его смерти без истерик и слез. Он умер до того, как мир поглотила иллюзия, в последние минуты войны. От удара в спину кунаем. Случайный ли это был удар или целенаправленный? А ведь отец даже ниндзя не был — обычный гражданский, помогающий транспортировать особо раненных в полевой госпиталь. Мать была безутешна и замкнута в своем горе. Еще одна отвратительная тема. Чертов приступ! Первый послевоенный год был невероятно тяжёлым. Каждое утро приходилось заставлять себя не только вставать и совершать обычные повседневные дела, но и вообще жить, буквально умолять себя держаться. Правильно говорила мать, какой из меня шиноби. Я слабая. Затем нужно было идти в больницу, проводить тяжелые операции, накрывать белой простыней застывшие навек лица. Успевать оказывать не только медицинскую, но и моральную помощь. Разговаривать с больными, вытягивать их из трясины. А как? Как это делать, когда язык не отлипает от пересохшего неба, а голосовые связки будто бы прошиты хирургической нитью? Находиться в постоянном напряжении с каждым днем было все труднее. Система циркуляции чакры дала сбой, тем самым сделав лучшего молодого ирьерина своей страны пустым местом, обычным врачом, корпящим над перевязками и документацией. И эти сочувствующие взгляды коллег, от которых тянуло хорошенько проблеваться. Таким, как она - калекам, в мире шиноби не место, но пока Сакура помогала как могла. Благо Цунаде запретила распространяться о состоянии ученицы, но большим помочь не смогла. Она толком и сама не восстановилась. Печать пала, и все прелести старости проявили себя. В день ей разрешали делать лишь пару шагов и принимать до двух посетителей. От промедления и безделья Сакуре становилось хуже. Поэтому в перерывах на обед ей жизненно необходимо было заниматься чем-то. Отвлекать себя. Например, идти помогать отстраивать Коноху, стоять на пункте раздачи еды и воды или заниматься с сиротами. Часто приходилось брать ночные дежурства, персонала не хватало. Слишком многих унесла война, а вот инвалидов и больных хоть отбавляй, особенно в первые месяцы. Но и этот дисбаланс быстро восстановился. Слишком быстро, и не в пользу последних. Так, чтобы никто не прознал, Сакура посещала психотерапевта, прибывшего из Суны по обмену. И стабильно три раза в неделю ровно в пять часов сама становилась пациенткой и проходила курс реабилитации. Обсуждала свои ночные кошмары, непрекращающиеся страхи, выполняла необходимые задания… На тот момент угнетало практически все. Отдушиной стали редкие встречи с друзьями во временно возведенном кафе, и еще более редкие встречи с Какаши-саном. Он пропадал в администрации и на стройке целыми днями напролет, загружал себя всеми проблемами деревни, не позволяя себе и минуты отдыха в будни, иначе — сорвется. Да, именно сорвется. Как ей тогда казалось. Возвращаясь с сеансов домой, Сакура часто видела его по вечерам субботы, ступающего по направлению кабака, который находился на самом отдаленном холме деревни. Как странно, эту обитель пьяниц и падших женщин даже война обошла стороной. А сенсей — нет. Чего он там забыл? И не было смелости пойти за ним, отговорить и увести к себе. Какими же искалеченными они вышли из войны. Победители. По воскресеньям слегка помятый Какаши-сан неизменно посещал мемориал. Со временем и Сакура присоединилась к нему. Это стало их своеобразной традицией, молча стоять там, поминая товарищей, а затем идти к озеру близ деревни. Там Какаши-сан стелил плед, принесенный девушкой. А Сакура доставала тщательно приготовленное бенто и делилась впечатлениями за неделю. Было ощущение, что сенсей ел только в этот день, так сильно он похудел. Какаши всегда внимательно слушал, редко вставлял какой-нибудь комментарий, почти никогда не рассказывал, как все проходит у него. Потом они читали каждый свою книгу. А и при расставании у ворот деревни он обязательно трепал ее волосы пятерней и благодарил за вкусный обед. Но его глаза всегда были поддернуты дымкой воспоминаний. К сожалению, большую часть времени их отдыха Какаши проводил где-то глубоко внутри себя. Но и этого Сакуре было достаточно. Она знала, что неправильно жить от воскресенья до воскресенья. Но присутствие рядом этого человека являлось для неё глотком свежего воздуха после шести дней глотания пыли. Однако от этого знания лишь увеличивалось количество ненужных вопросов в ее голове. Все лишь больше запутывалось. Сакуре казалось, что каждая такая встреча забирает у нее нечто важное, но взамен дает силы прожить следующую неделю. Наруто в те времена долго отлеживался в больнице, чакроистощение и потеря правой руки сделали свое дело. Выходил из палаты он лишь на похороны товарищей. Отвратительное было время. Сакура составляла ему компанию чаще ночью, в перерывах своего дежурства, приносила его любимый рамен и даже парочку экземпляров книги Джирайи-сана прикупила. Иногда забегала Ино, реже заглядывала Хината и остальные ребята. Наруто, не смотря на все пережитое, любил помечтать о будущем, как все изменится и как всем станет легче уже на следующую весну. «Сила огня возродит нас», — и он правда верил в свои слова. Жаль, что этого так и не произошло. Буквально через пару месяцев после его воодушевляющей речи нашли Кибу с окровавленным горлом. В руках у него лежала скомканная прощальная записка: «Я до сих пор ощущаю его дыхание за спиной. Я больше так не могу. Простите». Хана позже все же поведала узкому кругу лиц причину его поступка: Хидан скрутил Инудзуку в бою. Больная психика нукенина не позволила просто убить пленника. Нет. Сначала он издевался над привязанным Аккамару: жег, бил, резал, пока не снял всю кожу, лоскут за лоскутом. А после… он приступил к Кибе. Наруто больше не мечтал вслух. Он часто спрашивал о Саске, где он, почему ему не дозволено с ним встретиться… У Сакуры были ответы на его вопросы, но она не имела прав разглашать их до суда. Когда он, наконец, начался, их допустили в качестве свидетелей защиты, пусть некоторые и кричали о субъективности суждений его бывших напарников. Плевать. Как же много трудностей они прошли, чтобы Учиха получил амнистию. Ему тоже пришлось несладко, Саске даже не позволили толком отлежаться после ранений, посадили через неделю в одиночку в тюрьме «Великих страданий» на целых полгода. И эта нервотрепка не способствовала душевному восстановлению их команды. Особенно тяжело пришлось Саю. Когда Сакура с Наруто были поглощены проблемой Саске, он почувствовал себя оторванным от команды. А кроме них у него больше никого и не было. До сих пор Сакура винит себя за пренебрежение товарищем. Слава Ками-сама, в Ино он нашел утешение и опору. Наконец, когда они смогли доказать помощь и содействие Саске в битве против Кагуи, его освободили и присвоили звание джонина, как и тому небольшому количеству выживших из их выпуска. Кроме Наруто, разумеется. Он должен был еще сдать экзамен на чунина. Так много воды с тех пор утекло. Но Сакура знает точно, что, провожая Саске год назад и прося его взять ее с собой, она хотела покинуть с ним деревню. Но еще больше ее мысли занимало желание увидеть реакцию, нет, не Саске, а Какаши-сана. Уже тогда она чувствовала притяжение к нему. Ей просто нужна была подсказка, та маленькая соломинка, за которую она могла бы ухватиться и сделать первый шаг, такой страшный и одновременно желанный. Ками, ей так отчаянно хотелось его внимания. Ведь что-то между ними есть. Ведь есть же? Но нет, он просто смотрел вперед, потом странно хмыкнул, когда Саске подошел к ней и ткнул пальцами в лоб, пообещав в следующий раз обязательно взять с собой. Скупое прощание и рядом с ней только дымка. Ни Саске, ни Какаши. «Почему, ну почему именно он? Я ведь…» — Сакура-чан? Эй, Сакура? Все в порядке? Сай проверил участок, все чисто, можно разбивать лагерь на ночевку. Ты не могла бы заняться костром? — Его теплая рука легла ей на плечо, слегка сжав. Такой дружеский, нужный жест. К сожалению, даже после объединения стран остались и гражданские мародеры, и достаточно сильные нукенины. Они не брезгуют грабить, убивать, насиловать и так уже настрадавшихся жителей. А многие из них начали охоту на Каге и их свиту. Люди ничему не учатся. Мутная пелена спала с изумрудных глаз, уголки губ поползли вверх… Это Наруто. Пора бы уже очнуться от воспоминаний. Все это в прошлом, оставь это и никогда не возвращайся. Это глупо, глупо и больно. Улыбка сошла на нет, брови нахмурились. Наруто вздохнул, он никак не мог понять состояние Сакуры умом, но подсознательно старался быть к ней ближе, чувствуя, что нужен ей. И Сакура была благодарна. На Наруто можно положиться, но больше злоупотреблять его теплом она не хотела. Справится сама, не маленькая. — Спасибо, уже лучше. Все поняла, огонь на мне. Я видела сухое поваленное дерево по дороге сюда, метрах в трехстах на север. Сейчас схожу за ним. Только вот, м-м-м… Какаши… сенсей уже прислал птицу? Он обещал к закату вернуться. Она нервно заправила отросшую прядь волос за ухо. Какаши-сан решил отправить их домой раньше, пока сам заканчивал с формальностями вместе с главой Югакуре но Сато. Бывшим главой, если точнее. Хотя их приняли вполне радушно, многие из жителей были недовольны подписанным договором, ведь теперь они официально стали частью Конохи без прав автономии. И, очевидно, не понимали, что это необходимо для их же блага. Они незащищенная деревня, с минимальным количеством шиноби и огромными продовольственными запасами. Только благодаря Конохе их не убили и не разграбили. Уж лучше отдавать часть жатвы деревне, скрытой в листве, и получать за это защиту высококлассных шиноби, чем потом плакать над сожженными полями и мертвыми детьми. — Может что-нибудь случилось? — Нет, Сакура, все в порядке. Только получил его письмо. Все сухо и по делу, как обычно. Он задержится, глава немного перебрал на источниках, как и его охрана. Поэтому ему придется проводить Джуничи-саму до его деревни. Подробнее он, видимо, не смог написать. Какаши-сан сказал, что отправит вперед Паккуна, чтобы определить наше местонахождение. Стоит ждать его к полудню, — мягко спрыгнув с ветки вяза, доложил Сай. Никто не заметил, как погрустнела Сакура. — Хо-хо-и-и, вот так формальности решает Какаши-сенсей, даттебайо, я бы тоже хотел расслабиться с бутылочкой саке и парочкой красивых гейш. Нет. Не хочу это слышать. Ну что за глупое выражение лица! — Наруто! Не суди людей по себе, бака. Хорошо, что Хината тебя не слышит. Так, Сай, я за хворостом. Не поубивайте здесь друг друга без меня. — Сакура-ча-а-ан, я же пошутил! Не говори ей, умоляю. И мы уже давно не ругаемся с этим бледнолицым, — сложил руки в молитвенном жесте блондин. — Да, стручок и я нашли общий язык, не волнуйся, Сакура. И снова эта лыба. Ох, сейчас начнется… — Что-о-о? Как ты меня назвал? А ну пов… — Наруто! Ну, хватит, хочешь повторения того, что случилось в Кусагакуре но Сато? Напомнить тебе, как ты полуголый выскочил с горячих источников и принялся гоняться за Саем, а врезался в одного из важных чиновников, да еще и полотенце сползло! Ты поставил нас всех в ужасное положение! — Ну, Сакура-чан, он принялся называть мой ч… — Наруто! Цыц, я не желаю выслушивать, как вы мерились своими достоинствами, если их так можно назвать! Все, я ушла. Займитесь чем-нибудь полезным! Не заметив, как Сай по-тихому делает ноги, Наруто пристыженно спросил: «Чем, Сакура-чан?» — Да хоть рыбу вон в озере половите! — крикнула девушка. Её силуэт растворился в темной чаще леса.