за бортом

      Бледный полумесяц окрашивал город в белоснежный и слегка яркий свет. В Эдинбурге температура 13 градусов по Цельсию, однако, Роман сидел на старом, ветхом и деревянном балконе в одной ночнушке, наблюдая за звёздами. На балконе располагалось старое бордовое кресло, которое он достал на блошином рынке, считая его антиквариатом, и растение, замерзшее от регулярного холода. «А может, прокатиться на велосипеде? Может, это будет последняя моя поездка, кто знает, что там на судне случится» Эдинбург давно уже спит, лишь некоторые искры можно увидеть в окнах маленьких домов, некоторые фонари потухли, на улице ни души, а Рома вдруг решил прокатиться на велосипеде. Любовь к этому простому на вид предмету ему привили друзья из губернии, так что уже в четырнадцать лет он мог спокойно гонять хоть по кочкам, хоть по огороду бабы Яны. «Хоть бы не наехать на что-нибудь, или, боже упаси, на кого-нибудь», – размышлял про себя боцман, огибая очередное серое здание. Через час Николаевич вернулся в квартиру, собираясь ложиться спать: поезд через семь с половиной часов, а ему ещё надо вещи собрать и поспать хотя бы часа три.

***

      За бортом слышались раскаты грома, постукивания капель дождя по иллюминаторам и столкновения волн. В этой суматохе на кухню направлялся высокий, худой и к тому дрожащий от холода силуэт. Луна то и дело исчезала в чёрных-чёрных тучах, озаряя судно бледно-голубым светом. На небе можно было разглядеть россыпь белых точек – звезд. Каждая звезда уникальна по-своему – на ней своя температура, химическая реакция и годы жизни, огромному горячему шару потребуется много тысячелетий, чтобы окончательно погибнуть. Благо, когда Солнце погибнет – Земли уже точно не будет, планеты живут меньше звёзд. Когда Солнце потухнет, умирая, оно поглотит Меркурий, Венеру, Землю и, возможно, Марс. Такие пропитанные реальностью мысли проскакивали у Ромы перед сном не раз, переодически попадая в тетрадь, где хранились его самые сокровенные мысли, списки, вычисления. «Никто ведь не станет копаться в таком несуразном предмете, ведь так?» – думал про себя боцман, записывая в очередной раз небольшое стихотворение. Он никому не хотел показывать эти записи, “открывать душу”, так сказать. На сон было уже всё равно: то ли Рома сам не замечал, как с каждым днём он медленно, но верно ведёт себя в могилу, то ли ему было глубоко наплевать на своё здоровье. От недостатка сна снижался аппетит, нервные клетки, которым осталось недолго, были на пределе, его начала посещать тошнота. Англичанин старался не показывать эти симптомы – он не хотел отстраняться от любимого дела. Может, он был слегка одержим своей должностью: часто проводил время за столом, конспектируя очередной абзац из учебника, проверял спасательные шлюпки и паруса, да и в целом много трудился. Когда он зажёг бежевую восковую свечу, скорее то, что осталось от свечи, плита озарилась робким светом от огонька. Он аккуратно поставил чайник с накипью на комфорку, зажёг её и стал рыться по шкафчикам, руками ища морскую соль.       Пару минут спустя – раствор для полоскания готов. Боцман погасил огарок и максимально тихо, два часа всё-таки, направился к больному. Пол под ногами скрипел, ветер каждую секунду менял направление пара от кипятка. Холодный ветер бил в лицо, уши, руки уже не согревала горячая кружка. Англичанин кое-как открыл дверь.       — Ничего себе, конечно, погодка. Замёрз? — Олег взглянул на Рому. У того, кажется, губы приобрели синеватый оттенок. — Можешь одеялом укрыться, мне всё равно в уборную. Да не стесняйся ты! Не хватало бы ещё, чтобы ты заболел. — Савченко покинул комнату, оставляя боцмана наедине со своими мыслями.        Боцман был в его каюте первый раз, изучал каюту он с особым интересом. На деревянном столике располагались различные бумаги, все в чернильных кляксах, слева застенчиво выглядывала чернильница, белое длинное перо неизвестной ему птицы находилось справа от бумаг, красная вязаная закладка для книг высовывалась из тёмно-жёлтых листов книги, на краю аккуратно ютился бесцветный блокнот. Последнее особенно привлекло его внимание: блокнот выделялся среди остальных строгих вещей своей неряшливостью. «Интересно, а что он может там писать? Судя по обложке, — блокнот был весь в пятнах от чернил, а некоторые страницы выпирали из-под обложки. — это не что-то связанное с его работой. Может, дневник? Да-а, похоже. А что внутри?» Тетрадь Рома не осмелился взять: дело не в том, что в любую секунду может зайти владелец этой вещи, а просто в том, что боцман всего-навсего был хорошо воспитан и с самого рождения знал, что брать чужое без разрешения – нехорошо. Воспитали его оба родителя до четырнадцати лет: отец тогда полностью погрузился в работу и старался заработать как можно больше денег для семьи(что, наверное, и стало одной из причин развода), а мать уделяла всё внимание трёхгодовалой дочке. Из-за банального безразличия к их старшему сыну со стороны родителей, Рома тогда ушёл в себя: редко появлялся дома, гуляя со своими сверстниками где-то на заброшках, попивая непонятно что, практически ни с кем из близких родственников не разговаривал. В то время он как раз и начал увлекаться поэзией, писать свои первые четверостишия и зачитывать их одноклассникам на литературе. Хоть они и были отнюдь не жизнерадостными, учительница всегда ставила ему пятёрки, а некоторые сверстники просили сочинить что-нибудь им на день рождения матери, рождество и прочие праздники, на что Рома, конечно, отвечал саркастически, но для опыта соглашался.        — Ну как? Согрелся? — голос океанолога звучал свежее, он говорил без нагрузок и болей в горле.        — Зубы не стучат, — он хотел уже встать с чужой кровати, но его остановил Олег:        — Если холодно, то накрывайся, я не против. — он поставил кружку, взял блокнот, сел за стол и начал там что-то чиркать. Выглядел он неважно: бледная кожа, покрасневшие глаза и нос, да и в целом уставший вид.        — Что в тетради, если не секрет? — С любопытством спросил Рома, глядя на его движения с особым интересом.        — В тетради? Да ничего особенного: вычисления, записи об океане.. — он слегка сжал предмет, боясь, что любопытный боцман схватит его и прочитает небольшие стихотворения.

***

      Матери особо и не нравились стихи Савченко, более того, она не раз намекала ему сменить его хобби на более прибыльное и полезное. После этих слов Олег решил, что больше не будет никому показывать своё творчество и рассказывать о своих увлечениях. «Если даже мать не поддержала меня, то что можно ожидать от моих однокурсников?». В Великобритании океанологу было, мягко говоря, тоскливо. Друзей у него не было, только один сверстник из другого факультета, с которым он более-менее сдружился. Каждый вечер проскальзывали мысли о веревке, раздумья пожирали сознание изнутри. Близкие отстранились ещё больше, а из увлечений – поэзия, которую мало кто из родственников одобрял. День рождения он провёл в полном одиночестве, сочиняя стихи и глотая вязкое, отвратительное на вкус отстойное вино. На большее денег не хватало. Тогда была ну уж совсем печальная атмосфера: одинокий именинник-поэт сочиняет очередное стихотворение под градусом, иногда отвлекаясь на домашнее задание или просто поиграть на фортепиано. Старое, некоторые клавиши заедали и издавали резкий противный звук, но это не мешало давать по ушам соседям в пять утра. Досталось оно ему от прошлых хозяев вместе с паутиной на стенах, треснутыми окнами и рваными шторами. «Ну а что поделать, зато не на окраине» – оправдание так себе, в центре города было абсолютно нечего делать. Переливания белым с чёрным очень нравилось Олегу, мелодия, раздававшаяся из этого дивного предмета, приносила в восторг. Научился играть он ещё давно на родине, правда, все знания и остались там же, нот он не помнил, но это не мешало каждый день сочинять, играть что-то новое, а иногда даже петь.

***

      — Из зарубежных Уайлд, Диккенс нравятся..Вальтер Скотт начал интересовать. А тебе? — поинтересовался Рома, рассказывая о своих книжных предпочтениях. Оба сидели на кровати, разговаривая то о разной ерунде, то могли начать философствовать о смысле жизни.       — Жюль Верн, Достоевский. Последний, конечно, не особо то и зарубежный, но, впрочем, неважно.. – оба смотрели на вид за окном, молча, наслаждаясь каждой минутой. — Слушай, вроде недолго на море – а так хочется овощей или фруктов. ..Мне бы сейчас помидоров, да и вообще, я бы не отказался от еды. — Заключил Олег, не переставая разглядывать картину за окном.       — Серьёзно? Помидоры в три часа ночи? — удивлённо произнёс Роман, улыбнувшись подобному заключению. — Тоже хочу.        Внезапно: грохот на палубе. Кажется, от сочетания ветра и волн что-то не выдержало и свалилось за борт. Рома вздрогнул: звуки напомнили о том чудовищном шторме. Странно, ведь казалось, что боцман бесстрашен и не показывал себя слабым и даже немного..беззащитным? Да, именно этот эпитет описывает Англичанина сейчас – переодические дёргания в районе глаза, ходил он неважно и совсем неуверенно, спал если удавалось максимум по шесть часов, а питание оставляет желать лучшего: аппетит пропал, парень ест только тогда, когда начинает тошнить от голода. Слышится вой за непрочной дверью каюты, все пассажиры, если только не рулевой, давно дремали, но не Рома с Олегом. Прямо сейчас Савченко пытался подавить приступ тревоги, внезапно настигнувший Сащеко: дрожит, иногда всхлипывает и робко обнимает учёного, пытаясь отогнать негативные мысли. Океанолог делает всё, чтобы его новый друг успокоился, старался не издавать резких и громких звуков, не отходил от того ни на шаг, за исключением того, как поэт отважился пойти и налить другу чай.       — Сдурел? Ты видел, что на палубе творится? Никуда ты не пойдёшь, — возражал Рома на его предложение принести успокаивающий напиток.       — Я быстро. Жди, я вернусь, — Олег буквально выбежал из своей же каюты, дабы не слушать упреки Ромы, накинул на себя пальто и направился в сторону кухни. Он был здесь несколько раз и понятия не имел, где здесь можно найти кружки, а где поставить чайник. Не дурак, разберётся. Мороз пробирал насквозь, вплоть до каждой клеточки организма. Резкий свист чайника пронзал ледяной воздух, и, кажется, барабанные перепонки океанолога. «Ещё мгновение – и я превращусь в ледник, да к тому же и оглохнувший», – ругался вслух Олег, направляясь к Роме.       В каюте его ждал зашуганный, дрожащий парень. В зияющей темноте он закутался в одеяло, дрожал от холода и страха. Заметно, что Николаевич стыдился своего же мерзкого страха, который он не мог контролировать. Савченко первый раз не узнавал его – он боялся каждого шороха, зрачки сузились и были размером с бусинку. Учёный быстро закрыл дверь, вручил в руки кружку и сел на кровать, молча поглощая зелёный жасминовый благородный напиток. Лунный свет изредка освещал каюту: месяц терялся в тучах.        — Расскажи мне, когда тебя начали мучать кошмары? — Обеспокоено спрашивал того Олег.        — Как я получил должность боцмана, то после двух недель они начали меня настигать. Сначала я подумал, что просто загрузил себя работой и не даю себе отдохнуть, и что всё пройдёт, но это было только началом. Я спрашивал у Штейнберга, он тогда давал мне какие-то успокоительные, ксанакс, но после месячного потребления этих таблеток, они вернулись. Будто бы произошло привыкание к ним, — он судорожно вздохнул и принялся пить. Сидели они в темноте, для собственной безопасности не поджечь случайно что-либо керосиновой ветхой лампой, с таким-то покачиванием это можно совершить вслепую.        — А когда ты получил должность боцмана?        — Полтора года тому назад.        Снова звуки снаружи, похожие на человеческие крики. Они были пронзительными, громкими и отчаявшимися. Это было похоже на души утопленников, которые бесцельно порхали над океаном, то и дело крича о безысходности и стараясь свести с ума как можно больше живых людей. Один раз подобное приснилось и Роме: опухшее, полуживое тело пыталось что-то донести ему, сальные и запутанные волосы торчали торчали бурьяном, костлявое тело пахло омерзительно, до тошноты и головокружения, а глубокие отверстия вместо глаз смотрели прямо в душу, насквозь. «Уж лучше вообще не спать, чем спать и видеть подобное» – сам себе повторял Англичанин. Оба допили чай и поставили кружки на пол: в случае чего, они не упадут со стола и не разобьются вдребезги. Было ощущение, будто кто-то ходил на судне, ступая в сторону кухни, слышались постукивания склянок друг о друга и ворчание, прерывающееся кашлем.        — Ты уже полтора года страдаешь этим недугом? И ты за всё это время не обратился к врачу? У тебя каждый день кошмары и ты спишь по пять часов день, это перерастёт во что-то ужасное, я тебе серьёзно говорю, — Олег старался говорить тихо, чуть ли не шёпотом, смотрел ему в глаза, нахмурив брови.        — Может, я сам буду решать, что для меня нормально, а что нет? Чего привязался ко мне? Будто тебе не плевать. — Зло огрызался тот. — И было бы время, я здесь практически живу уже..— Снова приступ. На это было нереально тяжело смотреть: он постоянно оглядывался, трясся, в голове неприятные до неприличия мысли. Он резко прижался к Савченко. (Тот, кажется, был очень даже за).        — Тшш, всё хорошо.. — он притянул дрожащий комочек за худощавую спину с выпирающими позвонками к себе. — Шторм позади, Рома, всё позади, тихо..— старался подавить всхлипы Сащеко, сжимая того в объятиях. Да, он устал. Устал от постоянного недосыпания. Устал от неизменных кошмаров. Устал постоянно глотать таблетки и изнемогать от голода. Устал от такой дерьмовой жизни. Каждый день, каждый час он тлел на глазах, выходил на работу полуживым. Он и подумать не мог о том, чтобы просить о помощи кого-либо. «Сам справлюсь» – твердил он после бессонной ночи. Боцман и сам не заметил, как отключился в объятиях у Олега в его же кровати.

***

      Восемь часов утра. Испепеляющий солнечный свет лился на столик, кровать, озолачивая макушки обоих спящих парней. На палубе раздаются возгласы недовольного повара, которые слышны, кажется, на весь Атлантический. «Веки точно залиты свинцом. А какое одеяло удобное, нежное, хоть и хýдое. Хочется вечно лежать в тёплой постели, в обнимку с Англичанином.. в обнимку с Ромой?!» – именно так, вот тебе и утро. Пару минут он вникал, что сейчас происходит. Оба парня лежат в одной постели, до тех пор, пока их не будит Саша:       — ээ.. Олег? — Он постучался в дверь, видимо, с желанием войти.       — Уже проснулся, что-то хотели? — Савченко спохватился, словно его облили ледяной водой, поднялся с кровати. — Вы это.. не заходите лучше сюда, здесь такой беспорядок!       В каюту спокойно вошёл офицер, сзади него плёлся ученик. Поэт пытался сотворить максимально бодрый вид, раскрыв широко глаза и улыбаясь. В каюте сопел боцман, укрываясь одеялом чуть ли не до кончика носа.       — Савченко, пройдёмте со мной на кухню, вас зовёт капитан, — он не собирался разбираться со спящим боцманом.       Небо прояснилось, стало ярко-голубым. Кучевые облака мелькали перед глазами, плавая по небесам и мягко соприкасаясь друг с другом. Деревянный пол трещал под ногами, ломаясь от жёстких ботинок офицера. На кухне стоял повар, суетливо обыскивая шкафчики, бегал глазами по кривым полкам, ругаясь вслух. Капитан смотрел на приближающихся офицера и временного начальника. Вид у него был злой и разочарованный. Олег почуял что-то неладное.       — Доброе утро, Олег. Вы вчера не заходили в позднее время на кухню? — спрашивал Блэк.        Учёный был в растерянности: рассказать ли про вчерашние похождения или не стоит?       — Исключено, капитан. Я с вечера до утра пробыл в каюте, — он сглотнул, боясь, что его вот-вот раскусят.       — Кто-нибудь может это подтвердить? — С ехидной улыбкой поинтересовался офицер. «Чёрт, зачем ему спрашивать, если он знает ответ?»       — Дайте мне пару минут. — Он быстро прошёл к себе в комнату. На кровати всё ещё нежился боцман, раскинувшись, как морская звезда на дне морском, на койке. — Просыпайся, соня, — он стащил одеяло и увидел сонную и рассеянную физиономию Англичанина. — Пойдём со мной, Блэк вызывает.       Как позже выяснилось, на кухне пропали овощи, виски, мята и полынь. Странное сочетание, но тот факт, что их кто-то украл, никого не радовал.       — Спросили уже всех или только нас? — У Ромы всю вялость как рукой сняло: он был явно возмущён тем, что кое-кто из его людей исподтишка крадёт продукты, а главное, зачем? Кормят всех вроде бы прилично и сытно три раза в день.       — Всех опросили, кроме доктора. Он опять отказывается выходить из каюты. Ничего, подождём! — Воспитанник нахмурился и отошёл в сторону форштевня – в ту ночь кусок верхушки отвалился от него, создав такой пугающий звук.       — Я ходил к Штейнбергу. Он сказал, что всю ночь писал книгу. — Доложил офицер. — Ему доверять мы можем, — он, сощурившись, взглянул на Олега.       Подождав, пока все разойдутся, он подошёл к боцману:       — Сащеко, как вы объясните то, что вы сегодня на час проспали? Мало того, что вы никого, помимо меня и Блэка, не разбудили, так ещё и проснулись не в своей каюте! — Глазами, полными недоверия и отвращения, он посмотрел на океанолога.       — Извините, мистер Дельвер. Не мог уснуть до трёх часов. — Удивительно то, что в эту ночь он спал крепко, как никогда раньше.       — Вылечитесь уже, а потом ходите на работу, — он молча удалился и скрылся за парусами, разглядывая острый кусок древесины, некогда называвшимся форштевнем.        На завтрак капитан собрал всех на кухне, принёс краюху чёрного хлеба, нарезал его ломтями, а потом доставал глиняную чашу с малиновым вареньем, щедро намазывал субстанцию на хлеб.        — Чего смотрите? Угощайтесь!        И непонятно было: наказание это за воровство или нежелание повара готовить.

***

       — Что это было утром? — Спрашивал Олег Рому, находясь в его каюте. Он принял каждую жгучую микстуру, прописанную фельдшером, выпил отвратительную мутную жидкость, по вкусу напоминающую выдохшуюся просеку, поглощал таблетки разных цветов и форм, лишь бы поскорее выздороветь.        — Понятия не имею. Не могу поверить, что кто-то крадёт еду. Кому это надо?        — Не знаю, я подумываю, что это может быть кто-то из экипажа.        — О ком ты? — нахмурился Рома.       — Не хочу никого винить, но вот офицер ваш – персона высокомерная и гордая, так что вполне вероятно..        — Офицер? Дельвер давно работает на судне, это совсем не профессионально с его стороны, я его очень давно знаю, а он меня; ты просто не можешь так говорить. Если он относится к тебе несовсем доброжелательно, это не значит, что он крыса, знаешь ли. Я уже подумываю, что ты как-либо причастен к краже продуктов. — Боцман и так был раздражён, а тут ещё Олег с его домыслами. Совокупность недосыпа и плохого настроения сделала своё дело. Он поднялся со стула, подошёл к кровати, на которой сидел поэт, нагнулся и посмотрел тому в глаза. Расстояние составляло не больше двадцати пяти сантиметров.       — С чего это?! Вчера я всю ночь с тобой провёл, забыл? — Поэт тоже смотрел тому в глаза.       — Кто знает, ты сам говорил, что проголодался, а затем ещё и вызвался чай налить. Ещё и подозреваешь в этом людей, которые в жизни своей ничего не воровали.       Не выдержав, учёный встал и ушёл в свою каюту, хлопнув за собой дверью. «Да и больно надо», – думал про себя Рома, но чувствовал, что виноват в том, что просто так обвинил ни за что человека в воровстве. Неприятная вещь, особенно, если ты не виноват.        В эту ночь одного будут убивать кошмары, а второго душить мысли о том, что на этом судне не осталось никого, кто бы мог ему доверять.