за бортом

      Олег растянулся по всей кровати. Постельное белье было жёлтоватым, на простыне виднелись разводы от воды. Подушка была старой и жёсткой, но была, на удивление, достаточно удобной. Небо прояснилось, стало светло-опаловым, ударил лёгкий морозец, что заставило Савченко укутаться в одеяло. Его разбудил бодрый ученик, стучась в дверь каюты:       — Доброе утро, вы там спите?       — Я? — сказал Олег хриплым голосом. Прокашлявшись, он продолжил: — Я тут это... чт... читаю! — С утра мозг никак не хотел нормально работать, заставляя путаться в словах, заплетая язык.       — Пойдёте рыбачить с нами? Лосося ловить.       — Да, сейчас дочитаю, — сказал Олег, застёгивая рубашку и пытаясь распутать непослушные локоны.       Он не хотел рассказывать правду, показаться ленивым соней желал в последнюю очередь.       Океанолог почувствовал, как же сильно разбушевалось его горло. Когда он прокашлялся, было ощущение, что кто-то безжалостно терзал глотку ножом. «Уж не заболел ли?» — подумал про себя.       Часы показывали одиннадцать часов и двадцать две минуты. Выйдя на палубу, учёный понял, что на судне уже кипит жизнь: офицер осматривает то, что осталось после шторма, капитан давал рулевому приказы, ихтиолог с океанографом любуются вместе океаном и что-то усердно пишут в своих блокнотиках, а матрос, боцман и воспитанник начальника сидели на краю корабля, свесив ноги.       — Доброе утро, — вяло произнёс Олег. Теперь его настигла и пульсирующая головная боль.       — Добрай ранiцы*, соня, — промямлил боцман.       Глаза героя будто загорелись, когда он услышал что-то на своём родном языке, хоть и пару словечек. Иногда хочется бросить весь этот Оксфорд и отправиться на Родину, бродить там со старыми друзьями, побыть подольше с родителями. «Ох, а какие звезды в губернии*, — вспоминал юноша. — Вот семь лет почти живу в Британской Империи*, а всё-таки тянет меня туда. Сердце щемит, иногда хочется мучительно в поезд. Опять увидеть старые улочки, грязные, но родные озёра...»       — А я и не спал! — ответил ему Олег. Судя по внешнему виду Сащеко, тот тоже не выспался. Мешки под глазами стали отчетливее и темнее. «Не случилось ли чего-нибудь? — подумал про себя Олег. — Стоп, я что, волнуюсь за парня, которого знаю два дня? Ну ты даёшь, Савченко.»       — Сегодня попытаемся поймать Атлантического лосося. Их здесь пруд пруди. — Саша был в потрёпанном от моли светло-сером пальто, а точнее в том, что от него осталось. Он, опуская поплавок в воду, показал в сторону приманки из червей.       — Не зря я всё-таки этих кольчатых наловил. Сети-то пропали после вчера! — воскликнул матрос на неправильном языке — смеси белорусских и русских слов.       Честно говоря, Олег сам не знал, зачем согласился рыбачить, ведь занимался он этим делом лишь раз со своим отцом на берегу мутного озера. Он думал, что там не то что рыбы, но и растения померли, но, как уверял его отец, достать рыбу возможно. Савченко жил не в самой благополучной семье, поэтому иногда они с отцом ходили на различные водоёмы с целью поймать хоть что-нибудь и прокормить если не всю семью — хотя бы мать с дочкой. Когда он поймал полуживую рыбу (так будущий океанолог и подумал, потому что рыба даже не сопротивлялась), он сразу решил, что больше не возьмёт в свои руки удочку.       Он подошёл к ней, рядом уже располагался Рома и внимательно разглядывал червя, будто видит его в первый раз. Учёный взял одного и аккуратно насадил его на ржавый крючок.       — Кстати, лосось — рыба достаточно быстрая. Вы повниматальней будьте — сами не заметите, как она вашу приманку «хвать»! И уплывёт отсюда подальше рассказывать своим сородичам, как им можно здесь легко прокормиться, — рассказывал Саша.       Сащеко уже давно закинул леску и принялся ждать, а вот поэт никак не мог разобраться с катушкой. Рома то и дело подглядывал за ним, хихикая себе под нос.       — Ты неправильно её держишь, умник, — с улыбкой на лице произнёс парень. Он положил свои холодные кисти на его, от такой резкости и холода океанолог вздрогнул. — Левой за рукоять, а правой катушку против часовой крути, — объяснял боцман.       — Спасибо, — поблагодарил Олег. — Я сам второй раз в жизни рыбачу.       — Тут главное терпение и реакция, — вставил своё слово матрос.       Атлантический океан привлекал своей непредсказуемостью: то всё спокойно, то, вот те на, — 11-ти балльный шторм. В океане водится неисчислимое количество рыбы, в том числе и съедобной. Сейчас «Барракуда» попала под Гольфстрим — тёплое морское течение. Главное, сейчас не сбиться с курса и продолжить идти на юго-запад, если команда хочет добраться до Тихого океана. Чем дальше они отдалялись от порта, тем тише было за бортом — птиц — а в особенности чаек — почти не было, корабли встречались всё реже и реже.

***

      Здоровье Ромы идёт под откос — в последнее время он спит по четыре-пять часов в день, как бы он не планировал проспать хотя бы семь. Исхудал ещё больше, а кожа была бледнее, чем обычно. Кошмары настигают парня каждый день, это довело до бессонницы, красных от отсутствия сна глаз и периодического нервного тика. Походка юноши изменилась от стойкой и уверенной до покачивающейся и немного дрожащей. На вопросы Саши «Опять кошмар?» он просто улыбался.       Улыбался с мешками под глазами.       Улыбался с дрожью по всему телу.       Улыбался даже тогда, когда на ногах стоять не может.       Рома ненавидел ночь только потому, что тогда все его страхи просыпаются. Они будто шепчат на ухо своим чёрствым и противным голосом «Ты следующий» или «Это ты виноват». Один раз он проснулся в холодном поту и с криком, полным отчаяния и боли, даже встал на ноги. Тогда он увидел утопленника, ему приснился их бывший старший помощник капитана. На вопрос от Блэка: «Что происходит, Ром?», он отнекивался, отводил взгляд и неохотно отвечал: «Всё хорошо (плохо)».       Капитан врал, когда говорил, что они и не с таким справлялись. И его можно понять — он не хотел напугать гостей. Экипаж один раз потерял помощника, с которым все сдружились.       Помнится как-то, один раз к нему Сащеко с отвратительным настроением пришёл. Тогда его только начали посещать кошмары по ночам. Дима (так его и звали) всегда рассказывал, что мечтал стать психологом, но так вышло, что стал офицером на судне. Он тогда ему чай заварил и начал рассказывать, как его терзали кошмары. И знаете, как он их победил? Встретил любимого человека. Да, вот так просто. А что есть Роме до любви? Он потерял веру в настоящую любовь после того, как его родители подали на развод, а отец ещё несколько раз угрожал матери. Рому потом ещё долго поделить не могли, родители всё время ссорились между собой, мать называла отца пьяницей, а он обзывал её куртизанкой. Роме тогда в Диминой каюте ещё книгу вручили, сказали на ночь почитать. После этого визита Сащеко начал лучше спать.       После его смерти ужасы настигали боцмана с первого же дня. Он умер во время 10-ти балльного шторма. Видели бы вы лицо его жены, когда ей сообщили эту весть. Она чуть ли к могиле не кинулась на похоронах. Рома как вспомнит, так пробивает его на нервный смех.       Видимо, на нём уже стоит клеймо «Проблемы со сном».

***

      — Ну как, салаги, рыбачите? Как успехи? — к парням обратился командир.       — Саша одну рыбу поймал. Это всё, — доложил ему матрос.       — Чтобы в полдень рыба уже в готовом виде была на столу! — Он улыбнулся и отошёл к офицер.       Рома и Олег продолжили болтать о море, о предпочтениях в книгах и об их общей Родине.       — А ты как сюда-то попал? — поинтересовался Рома.       — В нашу губернию дифтерия наведалась, ну я и уехал в Оксфорд учиться. А тебя-то как угораздило?       — Да это долгая история. Рассказать? — На что он получил утвердительный кивок и принялся рассказывать: — Когда мои родители были в браке, папа работал в местном кабаке, там он познакомился с капитаном Блэком. Ему тогда лет сорок было, а мне четырнадцать. Сдружились они, вместе папиросы выкуривали, в шашки играли. Я помню, как он ещё домой заходил и в шахматы играл, а я спрашивал его о море, он тогда помощником капитана работал. Очень меня океан интересовал, а он сразу видел во мне будущего боцмана. Забавно, да? Мы стали хорошо общаться, он ко мне приходил и помогал с географией, а я ему рассказывал о том, как мы с папой на реке щуку без хвоста поймали. Весёлое было детство. А потом он куда-то пропал, даже ничего не сказал. Я даже думал, что он умер, но потом мне письмо от него пришло, где он пишет, как капитаном стал и рассекает моря и океаны на своей «Эстрейе*». Когда я школу закончил, то решил в Англию отправиться учиться, потому что там меня уже ничего не держало. Я оканчиваю университет водного транспорта и иду на флот матросом. Там я и его встретил.

***

      На кухне раздавался дурманящий запах жареного лосося. Горит сам собой огонь посреди горячего пепла. Кок был увлечён готовкой рыбы, а наша троица, гордо рассевшившись на стульях, ждала свой завтрак. В комнату зашёл капитан, и Олег не колеблясь определил в нём самоуверенность, его чёрный глаз смотрел холодно, решительно, и бледноватый цвет кожи заявлял о спокойной циркуляции крови, энергия выражалась в быстром сокращении мускулов бровей, а глубокое дыхание обличало в нём отвагу и спокойствие.       — Олег, вы умеете определять широту и долготу по солнцу? — спросил его старик.       — Ммм... Ну, секстант при себе имеется, можно попробовать, пока полдень. — Он встал изо стола и направился к капитану.       Температура показывала десять градусов выше нуля, правда, несмотря на палящее солнце, ледяной ветер с севера и не думал переставать бить в лицо. Единственное, что радовало, так это то, что он был попутный.       Савченко крутил в своей голове лекции по определению координат с помощью этого прибора.       Помнится, лекцию тогда вела жена директора – жёсткая тётка, от голоса которой клонит в сон. «Та-ак, что там было-то?» — задавался вопросом у себя в голове учёный. — «...альфа — угол между направлением на линию горизонта и направлением на светило равен удвоенному углу бета. Так как угол бета равен угловому сдвигу алидады, то для удобства секстант проградуирован в двойных значениях бета...» — мямлил голос учительницы в мыслях Олега. Или, стоп, бета равна удвоенному углу альфа? С горем пополам, океанолог спустя пятнадцать минут, три из которых он путался между этой треклятой бетой и альфой, вздохнув, выдал координаты моряку:       — У нас примерно 49,17 градусов северной широты и 32,23 градуса западной долготы, — доложил океанолог, на что капитан нахмурился и позвал Савченко к себе в каюту.       В каюте витал запах моря и пота, было душно. Старик достал огромную синюю книгу «Атлас мира», положил её на хрупкий деревянный столик. Он так заскрипел под небольшим весом, что казалось, если до него дотронуться, он треснет и в момент разрушится.       Капитан достал свои очки и сел за стол. Он открыл книгу. Перед глазами красовались различные названия стран, городов и даже некоторых рек на красиво выведенном каллиграфическом британском. Перед Блэком разинулась карта западного полушария. Командир стал водить пальцем по северному полушарию.       — Какая, говоришь, широта? — насупился старик.       — 49 градусов, сэр.       Спустя минуты три капитан на карте отметил точку, согласную координатам.       — Мы в несколько сотен вёрст* от Ньюфаундленда, всё правильно. — Уголки его рта чуть дрогнули.       — Капитан Блэк, а каков наш маршрут? — поинтересовался Олег, ведь, если честно, он понятия не имел, куда они направлялись.       — Ну смотри, мы сейчас добираемся до Карибского моря и там проплывём через канал в Тихий океан. Проще говоря, через недели полторы будем там, если погода позволит, конечно. Олег, не хочешь занять должность начальника радиостанции на время? — на полном серьёзе спросил его капитан. — Ты, я вижу, неплохо справляешься. Секстантом вот пользоваться умеешь, да и парень ты, я вижу, смышленый.       — Я? — Савченко покрылся румянцем, получить должность начальника радиостанции за день после шторма было чем-то новым. Чёрт, да он даже не помнит, кто изготовил когерентный приёмник, какой же из него начальник радиостанции? Учёный только хотел высказать всё это капитану, как его прервали.       — Просто согласны или нет? — Он посмотрел ему в глаза, во взгляде моряка читались уверенность и доверие.       — Согласен! — сразу ответил Олег.       — А теперь пойдёмте обедать. — Капитан встал со стула, сложил аккуратно атлас и неряшливо запихал его куда-то под койку.       На кухне рыба шкварчала на огне, экипаж вместе с учёными рассаживался по местам, кроме места океанолога — его любезно занял боцман Рома. На небе опять скопились тучи, ветер развевал паруса. Рулевой с матросом хотели уже достать шило*, но вовремя подоспел командир:       — Экипаж, а ну-ка выстроись на палубе!       Ихтиолог и океанограф, переглянувшись между собой, направились туда и встали сбоку от команды. Все суетились и обсуждали между собой, зачем их выстроили.       — Тишина на палубе! — Все замолкли. — Хочу представить вам нашего нового, на время, начальника радиостанции — Олег Вадимович Савченко, прошу любить и жаловать, господа.       Палуба залилась аплодисментами, новый ученик с улыбкой приветствовал нового начальника, а Олег лишь отвёл взгляд, едва заметно улыбнувшись.       — Теперь по вопросам к нему, а сейчас пойдёмте трапезничать. — Блэк прошёл первым и сел за стол. Справа от него сел офицер, а слева — Рудольф.       — Эй, Сеня! Иди тоже поешь, отвлекись на минут пять! — сказал рулевому старик. Через минуту подошёл парень и сел за стол.       — Поздравляю, — сказал Олегу Рома, наливая в расписную чашку зелёный чай. — Будешь мне сегодня помогать, в два приходи в каюту, дело одно есть.       — Спасибо, — рассеянно ответил начальник и приступил к долгожданной еде.

***

      После обеда болезнь Савченко разошлась не на шутку. Головная боль только усилилась, глотать было невыносимо больно — всё это сопровождалось ломотой в суставах. «Ну ничего, сегодня отосплюсь и буду завтра как огурчик, — думал про себя юноша. — Мне стоит отправиться в ту самую семнадцатую каюту, я не хочу показаться непунктуальным» — Через боль Олег поднялся с кровати и замер: в глазах потемнело, голова закружилась. Ему показалось, что сейчас он вот-вот грохнется в обморок, но спустя тридцать секунд всё развеялось, и он направился в комнату моряка.       Сам не зная зачем, но перед тем, как постучать в каюту, поправил воротник серой рубашки и взъерошил волосы. «Я просто хочу произвести хорошее впечатление как начальник, не больше,» — оправдывался, но он понимал, что хочет произвести хорошее впечатление не только, как новый начальник. Он неуверенно постучал в дверь.       — Кто? — из комнаты донёсся голос Ромы.       — Это я. — Через пару секунд он открыл дверь и пропустил гостя вовнутрь.       В комнате можно найти много чего — от толстенных книг на разных иностранных языках до тетрадок с загадочными записями, стихами и цифрами.       — Моя задача сейчас — проверить оборудование и трап, а твоя — узнать местоположение ближайшей радиостанции, ясно? — Сащеко выглядел сосредоточенно, писал в своей тетради измерения и заметки, захлопнув бледно-зеленую тетрадь, обратился к Олегу: — Я тебе заодно и про нашу команду расскажу.       Он встал изо стола и пошёл рассказывать гостю об экипаже.       — Пять шлюпок из семи, замечательно, — саркастически прогундел Рома, помечая себе в блокнот.       — А где доктор? Что-то я его не вижу, — спросил Олег, ему, кажется, он будет необходим этой ночью.       — Штейнберг опять в приступе мизантропии в своей комнатке под морфием книгу пишет, — ответил Рома, у Олега же глаза по пять копеек.       — Да шучу я, шучу, никакой книги он не пишет. — Кажется, это не успокоило Олега.       — А что случилось с капитаном? То он радостный весь ходит, то белый, как полотно.       — Да-а он у нас человек с заскоком. Наверное, только я и лекарь знаем, что там у него в голове творится. В далёком 1890, десять лет назад, на судно пираты напали. Ох, какая схватка была! Он тогда глаз потерял. Пиратов шпагой колотил, как животных. Даже тех, кто на судно не ступил. А всё дело в том, что как раз и пираты лишили его жены и корабля — супругу убили и крейсер захватили, выбросив выживших за борт. Он тогда один выжил, как-то доплыл до Эстадоса. Там от одиночества и поехал. Сначала начал с женой разговаривать, а потом и видеть её стал. Его местные нашли, когда он, с повязкой из чешуи рыбы, пытался убежать от пиратов. Пиратов, как ты уже понял, там и не было. Штейнберг мне рассказал, что его за сумасшедшего посчитали и хотели уже сдать куда-нибудь, а тот им начал предъявлять, что я, мол, капитан, на своей «Эстрейе» плавал, а тут пираты нарисовались. Врачи ему тогда страшный диагноз выписали — биполярное расстройство. Сказали, чтоб таблетки принимал два раза в день. Сейчас я даже не помню, чтобы они вообще у него были. Я так переживаю за этого старика, так много пережили вместе.— Глаза Ромы потускнели, они подошли к яшке*. Благо, та осталась целой и невредимой. — Я пошёл капитану докладывать, а ты там со своим радио разберись как-нибудь.       Олег понятия не имел, как это сделать, но потом вспомнил, как ему ученик вручил «Справочник радиолюбителя», открыл её и начал изучать нужный параграф.       Как позже оказалось, узнать положение ближайшей радиостанции оказалось проще простого, но ни одной работающей не оказалось. «Господи, как они вообще этим занимаются? Тут же так легко запутаться,» — недоумевал Олег. К нему подоспел Николаевич.       — Ну что? Узнал чего-нибудь? — спросил Рома.       — Ага, никакой работающей станции нет.       — Дрянь. — Нахмурился Сащеко и направился к каюте. Олег пошёл за ним.       В каюте висели карты мира, картины, а также рисунки самого боцмана.       — Ты рисуешь? — поинтересовался Олег. На рисунке было изображено море, будто океан, который внутри каждого из нас. А внизу подпись «Англичанин Р.Н.».       — Э-э... Да. — Он посмотрел на рисунок.       — Очень красиво, правда. Англичанин?       — Это моё прозвище было во дворе, скажем так. У нас иностранного языка не было, как и в другой губернии, я по словарям английский изучал.       — Здóрово, Англичанин, — растянул последнее слово поэт. Раздался раскат грома. Художник вздрогнул, по телу пробежалась дрожь, сердце застучало быстрее. Это явно напомнило ему о том страшном шторме.       — Всё нормально? Может, тебе чай налить? — занервничал Олег. Он заметил страх, казалось, бесстрашного боцмана.       — Нет, со мной всё в порядке.       Врёт.       Они сидели в тишине минут пять, пока снаружи подрагивали волны, а капли стучали по стеклу иллюминатора. Шторма не будет, только ливень. Этот факт всех радовал, особенно — Рому. Он как раз и прервал молчание:       — Как ты думаешь, это я убил начальника?       От этого вопроса Олег вздрогнул: чего-чего, а такой колкой фразы он услышать никак не ожидал. Спустя минуту он выдал:       — Пойдём на палубу, давай, собирайся. — Он встал и отправился наверх. Англичанин вышел в плаще и очках.       Вместе они подошли к форштевню и смотрели на море. Через минуту оба уже промокали до костей, но ни одного это не волновало. Беззвучным океан не назовёшь: паруса покачивались от ветра, сталкиваясь между собой. Волны ударялись друг о друга и о ватерлинию. Капли попадали на развевающийся флаг Британской Империи, несколько птиц спикировали и охотились на рыб в этой суматохе.       — Убийством я называю уничтожение человека с заранее обдуманным намерением, ну, на худой конец, с ж-желанием его убить. Рома, — он схватил того за плечо, тем самым развернув к себе. — В-виноваты об-обстоятельства, но никак не ты. В конце концов, ты мог как и остальные ничего не п-предпринять, но ты пытался его спасти, и это за-заслуживает уважения. — Савченко был в одной рубашке, штанах и ботинках. Промок до нитки, зуб на зуб не попадает. Мороз пробивал насквозь. — Всё хорошо, Ром? — учёный посмотрел на Сащеко, он лишь кивнул и обнял парня. Они стояли под дождём минут пять, прижимаясь друг к другу. Романтика, пиздец. А ведь этого и не хватало Роме в последнее время — обычной заботы. Художник заметил, как тот трясся от холода и повёл его в каюту.       — Заболеешь же, дурак!       На часах показывало шесть часов вечера. Все, как и договаривались, пришли на палубу. Там стоял капитан и офицер, перекидываясь между собой парой сухих фраз. Все до единого специально оделись в строгий чёрный, Рома же был одет как обычно. Они зажгли свечи, капитан стоял и смотрел на весь экипаж и на учёных.       — Господа, сегодня мы собрались почтить память Абрамову Фёдору и Серра Альберту. Это были люди с непростой и удивительной судьбой. Я предлагаю сегодня никому не пить и не отчаиваться, они бы не хотели такого. Давайте просто почтим память за столом, вспомним различные истории, связанные с ними, и потом разойдемся по каютам. — Команда направились к столу. Олегу было совсем нехорошо.       Пошли истории, забавные и не очень, о матросе и начальнике. Как они познакомились, какие ситуации происходили. Всё это сопровождалось тем же зелёным чаем. Спустя два часа все разошлись по каютам, ложиться спать было рано, а от этой траурной атмосферы стало тошно каждому. Все занимались своими делами. Наш поэт, укутываясь в шарф и в пальто вышел на палубу. Воздух был настолько холодным, что дыхание Олега было видно — будто курил, но просто дышал. Учёный смотрел в даль, в голове рождались строки, которые моментально записывались в блокнот, чтобы не забыть.       Любимой своей строчкой он считал ту, которая родилась в Оксфорде. В городе у него не было ни друзей, ни родных. Одиночество он подавлял книжками и стихами.       «Зачем мне золото и бумажки? Зачем мне руки, зачем мне ноги, если я одинокий?» — Стихи Савченко писал с третьего курса, когда вдохновился со своих любимых поэтов и драматургов. Хоть они и были депрессивными, да и рифмы иногда хромали, но Олег так успокаивался, изливал душу бумаге с помощью чернил и пера.       К девяти Олег не вытерпел и, подобрав всю свою гордость, пошёл, нет, поковылял к доктору. Он постучался и вошёл. Тот что-то конспектировал на пергаменте, аккуратно выводя латынь и всяческие диалекты.       — Доктор Штейнберг, мне что-то нездоровится, — сетовался Савченко фельдшеру. — С утра горло болит и голова.       — Чего же вы ко мне сразу не подошли? Идите в каюту и лежите там, я сейчас к вам подойду.       Океанолог вернулся и улёгся на кровать. Померещились какие-то силуэты, перед глазами запрыгали точки. Вошёл врач.       «Только бы ничего серьёзного. Только не сейчас...» — подумал про себя Олег.       Фельдшер вошёл со стетоскопом, перчатками, ртутным градусником и маской. Доктор ощупал пульс. Грудь Савченко поднималась слабо. Штейнберг дрогнул — пульс исчезал под пальцами, тянулся и срывался в ниточку с узелками, частыми и непрочными. Пульс был учащенный. Тот дал ему градусник.       — Как вас так угораздило-то? Вы молчите, молчите.       «Проклятый шторм! Лишь бы не заболеть...» — взмолился поэт. И вот холодок странный пробежал по спине. А через мгновение — наоборот, тело наполнилось сухим теплом, а лоб неприятный, влажный. Что же там внутри происходит? «Встать не могу. Какая лень! На кровати никак не уляжешься — подушка жёсткая, одеяло колкое».       — Олег, поставьте термометр!       — Терпеть не могу! Ничего у меня нет, — повысил тон больной.       «Боже мой, Боже мой, Бо-оже мой! Тридцать девять и два... Да уж, не подхватил чего? Да нет. Откуда?! Не может быть. А если дифтерия?! Это было бы ужасно... Пустяки. Простудился я и всё. Инфлюэнца. Вот на ночь приму чего-нибудь и завтра встану, как ни в чем не бывало!»       Тридцать девять и пять!       — Доктор, но ведь это не дифтерия? Не дифтерия?! Я полагаю, это просто инфлюэнца. Ох, этот шторм!       — Да, да. Шторм. Дышите, голубчик. Глубже... Так...       — Штейнберг, мне нужно по важному делу... Ненадолго. Можно?       — С ума сошли!..       «Хорошо болеть. Чтобы был жар. Чтобы всё забылось. Полежать, отдохнуть, но только не сейчас!»       Фельдшер что-то писал, поглядывая на больного и на микстуры.       — До-октор! Мне к этому... как его... к Клыку надо! Ненадолго, правда, — Олег бредил. Доктор позвал в каюту Рому и сам ненадолго удалился, отправился искать жаропонижающее.       — О! Рома, здравствуй. Может, ты меня поймёшь хотя бы? Мне к Клыку надо по важному делу! Вызовите его сюда.       — Понимаю, понимаю, всё, молчи. — Он заботливо глядел на него сквозь линзы.       Рома что-то копошился в тетради, переодически глядя на больного. Тут вошёл врач.       — Это обычная инфлюэнца, не более, — объяснил лекарь. — Я Блэку доложил, завтра его Саша заменит. Выпей это. — Океанологу протянули таблетку с водой. — Потом горло полоскать будешь солью. Рома, проследи, чтобы все прошло нормально, пожалуйста. Я спать.       Врач удалился.