Сколько себя помню...

Просыпается Чимин рано утром. Кажется, с такими скачками он собьет себе режим к чертовой матери. Нет, в смысле вставать утром — это очень даже здорово. Июль уже подходит к концу, всего месяц и опять в школу. Опять в первую смену. И такие подвижки в сне только плюс. Но ему самому это непривычно. Чим любит спать подольше утром и не спать подольше ночью. Да и вообще, ложиться в семь вечера и потом вставать в пять вместе с петухами такое себе занятие. Ну и ему просто банально скучно. Чимин умывается, пьет кофе, доедает вчерашнюю пиццу и как бы все. Часы в телефоне показывают пять тридцать. И чем дальше заниматься? Играть не хочется. Да и время неподходящее. Ранние пташки заходят чуть позже, а сейчас, скорее всего, доигрывают те, кто уже на последнем издыхании. Когда все делается на автомате, а глаза с лопнувшими от напряжения и усталости капиллярами посылают нафиг не только своего хозяина, но и друг друга. В такие моменты сливы обеспечены, ну его к черту. Чимин ненавидит проигрывать. Делает это часто, но все равно ненавидит. В итоге, он решает разрядить телефон. Сорок минут залипает в группах на смешные постики. Потом откапывает Subway Surfers, вспоминает, как много лет назад играли в эту приложуху всем классом, на переменах и на уроках, выхватывая пиздюлей от учителей. Потом заходит в ферму. Сверлит взглядом столетие назад засохшие помидоры. Убирает, сажает новые. Глядит на время. Экран гордо выдает семь пятнадцать. Да чё медленно-то так? Хмурясь и кусая губы, решает испытать судьбу. Нет, ну, а что? Джун же согласился с ним сидеть? Вот и пусть сидит, развлекает. Правда, на половине пути Чимин останавливается. А чем его собственно будут развлекать? С Джуном даже говорить толком не выходит. Обязательно фигня какая-то случается. То ли Чимин лезет куда не надо, то ли Джун слишком нервный. Короче, взаимопонимание на нуле. Хотя, по сути, что Чимину понимать? Он задает обычные вопросы. А Джун начинает гнать. За что, спрашивается? Чимин останавливается посреди коридора, как истукан. Приваливается к стеночке и крепко задумывается. С одной стороны, ему все еще скучно. С другой стороны, может, лучше так? Ко всему прочему, если вспомнить отдых на природе, то… Развлекать его навряд ли будут. А вот матом послать могут. Или опять скрутят и заставят спать. А спать Чимин не хочет. Значит, нужно как-то избежать конфликта и добиться таки своего. А еще придумать безопасные темы для разговора. В конце концов, им еще больше недели обитать бок о бок. И Чим не хочет, чтобы ему в собственном доме было некомфортно. А если не найти с Джуном общий язык, так оно и будет. Только с чего начать? Для начала он прыгает обратно на кухню. Садится, складывает руки на столе и задумывается. Значит так. Про его детство они не говорят из-за Хичоля. Про учебу не говорят, потому что… Потому что, не знает Чим почему, но вчера ему не понравилось. Про отношения нельзя, потому что не нравится обоим. С друзьями тоже беда. У Чимина их нет, ну кроме Тэмина и Хви, а Джуновы не особо интересуют, хотя… И тут Чимин вспоминает про Тэёна. Тогда в лесу между им и с Хвиин ничего не было. Хви просто немного припиздела. Но потом созналась. А как известно, вранье ни к чему не приводит. Более того, все это время она почти с Чимином не общалась. Нет, он ничего не сделал, просто она сказала, что ей нужно отдохнуть, развеяться и по возможности забыть Тэёна. Чимин пытался узнать, что у них там случилось и о чем они говорили, но Хви только рукой махнула. Это Чимина сильно удивило. Он думал, она опять реветь будет, но нет. Вместо слез поджатые губы и решимость оставить все в прошлом. Странные девушки, честное слово. Семь пятниц на неделе. И, собственно, именно по этой причине Чимин сейчас решает, что нужно у Джуна выспросить все про Тэёна. Ну, а что? Хви же его толком не знает. Только общую информацию. А Чим может вытянуть подробности. А заодно и личную жизнь. Это даже удобно. Джун не особо любит говорить о себе, а вот о лучшем друге… Но к этому нужно еще подвести. И для начала разбудить Джуна. Теперь остается решить, как сделать это грамотно. Вспоминается опять отдых, шашлыки и медведи. Точно. Когда медведи просыпаются, они сто пудов злые, потому что хотят жрать. Значит, Джуна надо задобрить едой. Мама говорила про блинчики. Вот и нашелся выход. С блинами Чимин заканчивает в девять. Устает жутко, да еще и полы мыть приходится. Оказывается, со сломанной пяткой стоять над плитой сложно. Может занести. И Чимина заносит так, что все тесто из половника, которым он зачерпывал и потом лил на сковородку, оказывается частично на нем, частично на полу. Но потом он додумывается взять стул и стоять на здоровой ноге, а коленкой второй опираться на сидушку. Но это все равно оказывается довольно утомительным. Да еще и жарко. Поэтому на блинах приходится остановиться — до этого Чим планировал и мясо пожарить. В холодильнике готового ничего нет, уезжать же все собирались. Но да ладно, отдохнет и что-нибудь придумает. А может, и не отдохнет… Блины на завтрак сойдут, следом обед. Надо первое. Чимин кивает самому себе и лезет в морозилку. Достает небольшой кусок говядины на кости, шмякает на тарелку и сует в микроволновку на разморозку. Удобная фигня, кстати, ждать три часа не надо. Буквально минут пятнадцать и все готово. Можно ставить бульон. Потом снять пенку, а картошку чистить сидя, резать тоже. Короче, должно быть не в напряг. В общем-то так и получается. А пока ждет, чтобы мясо сварилось, включает себе фильмец на телефоне. Джуна можно было еще на блинах разбудить, но Чимин не решается. Он не любит готовить, когда на кухне кто-то находится. То советовать начинают, как лучше, как хуже, то просто крутятся рядом и мешают. По итогу, будить Джуна он идет совсем вымотанный. Здоровая нога гудит, а спина ей вторит. Чимин даже костыль один берет, потому что прыгать в таком состоянии невозможно. Джун дрыхнет разложившись на всю кровать. Ноги на одной половине, голова на другой, в руках Чиминова подушка, прижатая, как самый любимый плюшевый медведь. Чим усаживается с краю, протягивает руку и трепет Джуна за плечо. — Эй, вставай. Джун и ухом не ведет. Чимин пробует еще раз, хуй да нихуя. Ла-а-адно. Перемещает руку на его ребра и щекочет. — Я не боюсь щекотки, — раздается хриплое, и Джун лениво переворачивается с бока на спину. Приоткрывает сонные глаза, — сколько времени? — Почти двенадцать. — Рано. — Да куда рано-то?! Джун отвечает на это молчанием и опять закрывает глаза. — А я блинчики пожарил. — Здорово, встану — поем. — Так вставай! — Чи, отвали. У меня выходные, дай поспать. Чимин тяжело вздыхает. Гениальный план пошел трещинами. Джун дрыхнет не как медведь, а как сурок. Хрен разбудишь. Ну и фиг с ним. Чим сидит еще пару минут и решает, что, в принципе, теперь-то можно и поиграть пойти. Только встать не успевает и даже приподняться, как Джун переворачивается и дергает его за край майки. Чимин шмякается обратно, не удерживает равновесие и заваливается на спину, аккурат затылком Джуну на живот. Но походу не сильно, потому что тот даже не ойкает. — А ты во сколько проснулся? — спрашивает. — В пять. — Пиздец, ты пташка ранняя. Кухню не спалил за это время? Чимин поворачивает голову и смотрит обиженно . — Вообще-то, нет. Кстати, на Джуне удобненько. Спина на лежачее положение реагирует положительно. Так что Чимин решает не уходить хлопнув дверью. — Молодец. Кстати, ты блины-то как жарил, стоять же надо. — Да нормально. Я не инвалид, разве что только временно. Чимин улыбается довольный собой. — Сильно устал? Хочется честно сказать, что да. Но Чимин собирался быть самостоятельным. Правда, как выздоровеет, но сейчас почему-то не хочется признаваться в слабости. Вчера вон и так в магазин нормально сходить не смог. Его это все-таки укололо. Да и Джун потом своей стипендией добил. Что, Чим совсем никчемный, что ли? Хренушки. — Не-а, все отлично, — заявляет бодро. И про вывернутое на пол тесто тоже решает тактично умолчать. Только он не учитывает некоторые моменты. Во-первых, то, что не умеет пиздеть, во-вторых, если бы он не устал, то навряд ли бы вот так валялся. Свой прокол Чимин понимает быстро, но тело слишком расслаблено и умиротворено, чтобы напрягать его. А при попытке сесть, от поясницы вверх прокатывается тянущая боль, в глазах на миг темнеет, с губ срывается протяжное «бля-а-а-а». — Ни сил, ни мозгов, одна сплошная бравада… — Сам ты тупой, — фыркает Чимин на замечание. Пододвигает жопу ближе к краю, кое-как наклоняется, чтобы достать валяющийся на полу костыль. Он тут, значит, приятное хотел сделать. Наладить отношения, а его опять стебут. Достав костыль, Чимин подтягивает его к себе, облокачивается и поднимается на ноги. Может, Джуна этим костылем огреть? Для профилактики. Чимин даже примеряется, куда лучше треснуть. Но передумывает. Не рассчитает еще и инвалидом сделает. Совсем не весело будет. Но обида-то не отпускает. И более того, становится сильнее, так как Джун, продолжая валяться на спине, смотрит пофигистичным взглядом. Чим насупливается. Поджимает губы. Смотрит на Джуна в надежде, что он что-то скажет. Даже банальное «Да ладно тебе». Но он молчит. Молчит, а потом вообще зевает и хмыкает. — Чи, у тебя такое лицо… Я даже не знаю, больше похоже на то, что ты сейчас начнешь ныть или, брызгая слюной, кричать, какой я мудак… Чимин расширяет глаза. Обида подскакивает еще выше. Но ныть или орать он не собирается. Много чести. — Придурка кусок, — припечатывает лаконично и, развернувшись, ковыляет из комнаты. — Ножкой топнуть забыл! — доносится ему в спину. Чимин на это только фыркает. Надо зарубить себе на носу, что пока Джун сам не встанет, трогать его нельзя. Вообще. Вот почему Чимин не поехал на это чертово море? Почему он всегда все усложняет и в первую очередь самому себе? Со злости он хлопает дверью. Грохает костылем об пол, чтобы выплеснуть еще часть раздражения и отправляется в конец комнаты. На мольберте так и висит закрашенный черным лист. Сначала Чимин думает заменить его новым и повторить, но передумывает. Чимин не уверен, что сейчас в нем сплошная беспросветная тьма. В нем обида, злость, раздражение… И еще куча эмоций. Он прислушивается к себе. Сжимает зубы до противного скрипа. На первый план вылезает непривычная ему ярость. Взрывается и разлетается искрами. Чимин берет в руки палитру. Выдавливает немного красной краски из тюбика, макает кисть, а потом впечатывает ее в лист. Держит немного, прикрыв глаза. Затем снова открывает и уже более осторожно делает мазки в стороны от общей кляксы. Один, второй, третий. Разбавляет красный белым и продолжает добавлять новые полосы, но уже более светлые. Затем примешивает немного желтого, смотря, как на черном фоне плавно вырисовывается огненный цветок фейерверка. После опять прислушивается к себе, ловит за хвост свое раздражение и начинает прорисовывать новый взрыв и сноп искр, только теперь зеленым, ближе к болотному, а потом и вовсе делает его грязным. Дальше следует обида, захватывая собой все разновидности синего. От темного, глубокого, до невнятного зеленоватого, будто кто-то хорошенько взбаламутил воду. Следом рисуются совсем маленькие фейерверки, избавляя от усталости, грусти, боли и стыда, которые сидят внутри довольно давно. И с каждым «цветком», с каждым всполохом огня, с каждым «бахом», раздающимся в мыслях при рисовании, все негативные эмоции сходят на нет. Чимину становится легче. Когда вся верхняя часть листа приобретает яркие пятна, Чимин задумчиво осматривает свой рисунок. Грызет кончик кисточки, выдавливает еще немного краски. Последний этап оказывается самым сложным. Чимин никогда прежде не рисовал людей. Не получалось. Да и сейчас выходит не очень чтобы очень. Так, немного размытый силуэт. Сразу и не понятно. Но это не важно. Совсем не важно. Главное, что хорошо проглядывается любимая рубашка в черно-красную клетку и светлые джинсы. Вместе со всеми своими чувствами Чимин решает перенести и себя. Или часть себя, ту, которая эти самые чувства испытывает. Потому что они ему не нравятся. Мешают и расстраивают. А Чим не хочет грустить лишний раз. Он хочет радоваться. Каждый день, просто так. Несмотря ни на что. Какая бы фигня не произошла. Неудобные ситуации, ушибы, гипс, кошмары и даже та злосчастная ночь в клубе. Чимин не хочет, чтобы это все было внутри него. Оно, как опухоль, разрастается и причиняет только страдания. Это все ему не нужно. Пусть окажется в другом мире. Нарисованном, а не реальном. В реальном нужно оставить только хорошее. Поддавшись порыву, в верхнем правом углу, где еще есть немного места, он рисует падающую звезду. Рисует и загадывает желание, чтобы все самое ужасное, что в нем есть, оказалось на этом листе и никогда больше не возвращалось. Улыбнувшись, Чимин опускает обе руки, в одной сжимая кисть, в другой палитру. Интересно, сбудется или нет? — Расскажешь, что это? Чим вздрагивает и чуть не валится с высокого стула, но его придерживают. Джун кладет руки на плечи и встает впритык, подперев спину. Чимин запрокидывает голову, прочесав затылком по его груди, и всматривается в лицо. — Ну… эм… фейерверки. Не похоже разве? — Похоже, мне интересно почему они. И почему ты на них смотришь. Джун протягивает руку и указывает пальцем на размытый силуэт. — Да просто. Прикольно, ярко. Праздник. Он пожимает плечами и пытается слезть со стула, но Джун удерживает. Давит на правое, а потом этой же рукой скользит чуть ниже и в сторону. Пробегает пальцами по ключицам, не прикрытым растянутой домашней майкой, переходит на левое и зажимает в полуобъятии. — Чи, мне правда интересно. Мурашки ползут по спине и Чимин поджимает губы. Говорить не очень хочется, неудобно как-то. Но и врать тоже. Да и если Джуну действительно хочется знать, если ему интересно… — Ну, в общем, это эмоции. — Твои? — Нет, его, — Чим указывает на неясную фигуру. — Ну, в смысле, он — это вроде я, но не совсем. Он как бы, ну знаешь, слабый… — Почему слабый? — Потому что не может жить, как хочет. Не может радоваться. — У него депрессия? — Нет, он просто такой. Весь, полностью. Смотри, вот, видишь… Он не смотрит, это из него. Из него вырываются залпы и потом взрываются. — А залпы это? — Эмоции, говорю же. Плохие эмоции, которые не дают ему быть счастливым. Рука, лежащая поперек груди, немного напрягается, а поверх нее ложится вторая. Джун прижимает сильнее к себе. — Чи… — М? — Прости меня, пожалуйста. — За что?  Чимин опять запрокидывает голову. Джун кивает на рисунок. — За это. Чимин прикусывает губу, а потом качает головой. — Все нормально. Да. Правда. — Не ври. — Не вру. Я не обижаюсь. Совсем. Вот он обижался, но он теперь не здесь. Он там. Что я, зря краски тратил? Нет. Теперь все будет хорошо. Я и желание загадал. Вон, смотри, звезда падает. И я верю, что оно сбудется. Вот он не верит, а я верю. Поэтому я здесь. А он там, где всегда темно, там, где одно уныние. Там плохо, больно и страшно. И он оттуда никогда не выберется, потому что там ему самое место. Понимаешь? — Понимаю. А ты понимаешь, что он — это ты? Чимин моргает и зажмуривается, потому что глаза пощипывает. — Нет. Ты не прав. Совсем. Пусти, блин. Почему ты вечно мне все портишь? Но Джун не отпускает, наоборот, обнимает только крепче. — Тш, успокойся. Вдохни глубоко и выдохни, — Чимин слушается, а Джун отнимает одну руку и опять показывает на рисунок. — Я видел на тебе эту рубашку, когда мы ездили на природу. Это она, да? — Угу. Старая, но любимая. — Почему ты отдал ему свою любимую рубашку? — Не знаю… Ну просто… — Потому что ты рисовал себя. — Не всего себя. Только часть. — Плохую часть, которой ты отдал свою любимую рубашку? Чим шмыгает носом. И опускает подбородок, упирается в Джунову руку, все еще лежащую поперек его груди. — У него же должно остаться что-то хорошее, наверное. — Ты отправил его в самое ужасное место, запер там наедине со всеми страхами и проблемами, потому что он сам ужасен. Так зачем ужасному человеку в ужасном месте что-то хорошее? Зачем ему там любимая вещь. Зачем лучик света и надежды, если ты хочешь, чтобы он там страдал в одиночестве? — Джун, а ты ел блинчики? — Нет, я смотрел, как ты рисовал. — Давай пойдем поедим, м? — Не-а. Сначала ты мне скажешь, зачем отдал ему любимую рубашку. — Я не знаю. — Но ты же рисовал, правильно? — Да. Но я просто рисовал. Просто так, блин. Что ты хочешь? Опять меня довести? Чтобы я опять стал нытиком? Да? — Нет, Чи. Я просто хочу помочь. — Если бы ты тогда… Тогда все не испортил, то и помогать бы не пришлось. Чимин снова смотрит вверх, Джун вздыхает, а потом слабо улыбается. — Я тоже косячу. Просто ты часто, но понемножку, а я иногда, зато по-крупному. Знаешь, чтобы потом всю оставшуюся жизнь разгребать. Чимин фыркает. — Хочешь, я тебя сюда дорисую? — Я настолько ужасен? — Да нет, не всего тебя. А того, который косячит. — Хорошо, а потом я добавлю кое-что свое, можно? — Скажешь что? — Нет, конечно. Чимин не сразу, но кивает. — Ладно, если ты там будешь, думаю, это будет честно. И после того, как Чим дорисовывает второй силуэт, Джун перехватывает его руку. Сжимает своими пальцами, как делают родители, обучая ребенка держать ложку, и макает кисть в краску. Затем, управляя его рукой, пририсовывает в нижнем углу маленькую белую дверь. — Ну и зачем? — недовольно спрашивает Чимин. — Смотрел мультик «Головоломка»? — Да, и что? — А то, что грусть тоже бывает полезной. Так что, нужно оставить дверь, чтобы они иногда могли нас навещать. — Джун, ты что, долбаный психолог? Он смеется и качает головой. — Нет, моя профессия далека от психологии. — А какая у тебя профессия? — Знаешь, Чи, я проголодался, ты что-то говорил про блинчики? Джун отпускает руку и отступает на шаг, отодвигая одну из штор. — Эй, подожди, подожди — Чимин хватает его за футболку, из-за чего чуть не падает со стула. Благо, Джун не пытается идти дальше. — Помоги мне, пожалуйста. А то я сам это все до ванны не дотащу. — Типа, Гена, давай я понесу чемодан, а ты меня? — А так можно? Чимин хитро улыбается. Джун вздыхает, возвращается и поворачивается спиной, немного приседает. Чимин быстро хватает кисти в одну руку, другой удобнее перехватывает палитру. Диктует: — Чуть ближе. Джун делает маленький шажок назад, упирается в стул, аккурат между Чиминовых ног и опять приседает. Чимин обнимает его за шею, кое-как вскарабкивается, Джун подхватывает под бедрами и чуть подкинув, выпрямляется без особого труда. Таранит шторы и шипит: — Чи… Чимин, блядь! Руки вырву нахрен! — Шшш, я художник, я так вижу! — Что видишь, мать твою?! — Что этот цветочек прекрасно смотрится на твоей щеке. Ау, ау, ау, не щипайся, все, понял, понял! Но цветочек реально милый.