Сколько себя помню...

Где-то Чимин читал, что когда человек приходит в себя, у него появляются в голове три вопроса: «Кто я?», «Где я?», «Что я здесь делаю?». А уже после память обрушивает шквал воспоминаний. Картинок, фраз, ощущений, которые вроде помогают ответить на те первые вопросы, но при этом несут за собой полный хаос. Чиминов же мозг перепрыгивает сразу через три ступени, поэтому, когда он просыпается в голове ярко и четко нарисовывается слово «блядь». Оно не относится к нему, а вот ситуацию описывает целиком и полностью. Причем сначала Чимин сокрушается по поводу того, что все-таки вырубился, а потом вспоминает в красках, что было до. Нахуй он вообще проснулся? Желание пошевелиться и потянуться отпадает. Сейчас утро или ночь, Джун рядом или ушел на работу? А если не ушел, что делать, как себя вести? Как обычно? Наверное, как обычно, ничего страшного ведь не случилось. Наоборот, все хорошо и прекрасно. Чимин же хотел? Хотел. Тогда какого фига он лежит замершей статуей и даже дышит через раз. Вроде собирался притворяться спящим, а не сдохшим. Чимин пытается усмирить хоровод своих мыслей и прислушивается. Чужого дыхания не улавливает, да и нет ощущения, что рядом кто-то есть. Валяется еще немного, в итоге не выдерживает и приоткрывает один глаз. Светло. Очень. И на соседней половине никого. Чимин подскакивает на кровати, потом с нее и замирает. Опускает голову, не находит на себе ни одного атрибута одежды и вылупляется на свой член, будто видит его впервые. Его раздели? Когда и зачем? Хотя, ясное дело, Джун не захотел спать с обконченным парнем. Логично. Но почему не разбудил. Чимин бы сам. А тут получается он его трогал, пока Чим дрых без задних ног. Он. Его. Трогал. Эта мысль вытесняет все остальные и опять напоминает вечер. По телу прокатывается горячая волна, а за ней следом холодок. По коже начинают бегать мурашки от озноба, и голова становится совершенно пустой. Вакуум. Весь ураган эмоций резко утихает, оставляя умиротворенную пустоту. Чимин вздрагивает, моргает, чешет голую булку и с тупой улыбкой топает из комнаты в ванную. Мысли возвращаются только после душа, когда он, вполне себе одетый, сидит на кухне с чашкой и планомерно помешивает кофе. И первое, что опять всплывает в голове, это уже знакомое «блядь». Потом появляется вопрос: «И что теперь делать?». Звучит он как-то истерично-панически. На что мозг, почему-то голосом Джуна, интересуется: «Когда?». Чимин, сбитый с толку, думает, что сейчас. Тот же голос отвечает, что, по всей видимости, ему нужно пить кофе. Руки, подчиняясь приказу, поднимают кружку, прислоняют к губам. Чимин набирает в рот немного напитка, глотает. Опускает кружку обратно и мотает головой. Серое вещество, или что там вместо него, встряхивается, переворачивается, булькает и включается. Чимин подскакивает и несется в комнату, находит свой телефон и сразу же видит непрочитанное сообщение: «Все нормально. Как проснешься, позвони». И это «все нормально» успокаивает. Хотя, по сути, с чего ради Чимину вообще переживать? Помявшись немного, он все-таки клацает по зеленой трубке. Один гудок. Два. Три. Секундная тишина, сбивающая с толку, а после знакомый и бодрый голос весело выдает свое неизменное «привет». Чимин выдыхает. Улыбается и, поковыряв большим пальцем ноги ковер, отзеркаливает приветствие. Разговаривают они довольно долго. По крайней мере, для Чимина — человека, который звонит раз в пятилетку только по делу и только если других вариантов нет. А тут целых двадцать минут. Хотя Чимин практически и не говорит, зато у Джуна рот не закрывается. Вот только сейчас, когда Чимин сбрасывает, не может вспомнить, о чем вообще болтали. В целом ни о чем важном. Как дела, как настроение. Завтракал или нет. А дальше что-то неясное и расплывчатое. Чимин ведь так и не спросил о вчерашнем вечере. Не спросил, что дальше и как дальше. В голове до сих пор мелькает: «Как дела?» и «Приеду как обычно, будь дома». А еще что-то про нового секретаря. Точно! Правда Джун сказал, что подробности он расскажет дома. Чимин возвращается на кухню, допивает кофе. Открывает холодильник и начинает гипнотизировать взглядом полки. Есть не хочется. В последнее время завтракать нормально он перестал. Иногда делает парочку бутербродов, а полноценно садится кушать часа через два-три. Организм пока не бойкотирует. Хотя пора завязывать с таким питанием. Лежать в больнице еще и с гастритом ему не улыбается. Захлопнув дверцу холодильника, он крутится по кухне. Споласкивает кружку, перекладывает полотенце с места на место от нечего делать, а потом в башке щелкает. Эскиз. Точно. Следующие полчаса Чимин устанавливает мольберт, достает краски, листы и прочую ерундень. Зная себя, свинью, стелет парочку листов на пол, чтобы не заляпать. Понятное дело, что потом все, скорее всего, будет застилаться паркетом или еще чем, но все равно. После этого он еще раза три таскается туда сюда по комнате, пытаясь найти оптимальное место, в итоге психует и ставит все посередине. Если надо повернется. Так и происходит. Крутится вокруг своей оси он раз надцать. Пока в мозгах разрозненные картинки не складываются в одну и проецируются в готовый результат. Чимин закрывает глаза. Стоит не двигаясь какое-то время, сохраняя в памяти образ. Дорисовывает мысленно несколько деталей, стирает, опять дорисовывает и, наконец убедившись, что все идеально, хватается за кисть. В отличие от вчерашнего дня, сегодня им не управляет вдохновение, скорее решимость и желание перенести очередную картину из мозга в реальность. Штрих за штрихом. Смешивая краски. Накладывая один слой на другой. Затемняя, делая светлее. Подгоняя пропорции. Стены, пол, потолок, оконная рама — все это находит свое место на рисунке. Лишь дверь не влезает в фокус, оставаясь позади, но неважно — эту сторону он дорисует позже и отдельно. Краем сознания Чимин отмечает, как его пальцы становятся зелеными, не вовремя в голове всплывает водяной из мультика, а вместе с ним идея дорисовать небольшой пруд, но отметается она так же быстро. Нафиг надо. Чимин, конечно, любит водоемы, но не очень чтобы очень. Ноги начинают гудеть, спина ноет. Чимин несколько раз растирает поясницу, краем сознания понимая, что белая футболка больше не белая, а масляная краска отстирывается очень плохо. Ну и плевать. Футболка-то не его. На этой мысли Чимин застывает. Работа закончена. Он придирчиво оглядывает результат и одновременно с этим думает, выдаст ли Джун пизды за свою одежду. Чимину лень было разбирать сумку, что первое на глаза попалось, то и напялил. От размышлений, он начинает грызть кончик кисточки и возвращает внимание эскизу. На листе, на боковых стенах изображен парк. Не совсем такой, каким Чимин его запомнил. Не темный, наоборот, светлый. Но не менее зеленый. Много деревьев, много листвы. Больше похоже даже на лес. В некоторых местах стволы располагаются так близко друг к другу, что выглядывающие из-под земли толстые корни переплетаются между собой. Пышные кроны закрывают небо, но солнце пробивается сквозь завесу прозрачными лучами, выхватывая куски земли и освещая их, напоминая круги от прожекторов на сцене. Чимину нравится. А на стороне окна, по бокам от него, виднеются фонари с витыми ножками. От пола и до самого подоконника немного наискосок тянется кирпичная дорожка. Там, за фонарями, проглядываются силуэты лавочек. Пожалуй, впихнуть сюда аллею не такая уж плохая идея. Если Джун согласится, то мастера потом сгладят углы и подгонят светотень. Чимин все-таки не художник. Но даже в таком варианте выглядит хорошо. Чим поднимает взгляд. Моргает несколько раз. Комната не кажется теперь такой светлой. На улице тоже стемнело. Еще не поздний вечер, но солнце явно спешит укатиться за горизонт. Чимин удивленно поднимает брови. Это сколько времени? В задумчивости он переступает с ноги на ногу. Всю нижнюю часть тела начинает покалывать. Мышцы подсказывают, что прошел не один час. Переступает еще раз. Пятка начинает ныть. Ну, сука, ее только не хватало. Надо закругляться. Держа кисточку зубами, Чимин поднимает руки и потягивается, в следующее же мгновение выплевывает деревяшку и вздрагивает всем телом.  — Ну наконец-то, я жрать хочу! — слышится над ухом, а большие ладони сцепляются в замок на животе. — Ты… Обязательно надо пугать каждый раз? Нормально нельзя? По-человечески? Чтобы у меня сердце через жопу не выскакивало? Раздается веселый смех, а за ним на мочке уха сжимаются зубы. Несильно. Просто прихватывают и почти сразу отпускают. — Прости, я думал, ты уже вышел из своего астрала и меня услышал. Мы есть идем? Чимин облокачивается на Джуна, сгибает одну ногу в колене и запрокидывает голову. — Сколько времени? — Начало девятого. — Оу… А когда ты пришел? — Как обычно, — Джун кивает себе куда-то за спину и разжимает руки. Чимин, отлепившись от него наполовину, выглядывает и удивляется второй раз. Сзади него в углу стоит стул. Это Джун больше часа сидел и наблюдал, что ли? Чимин насупливается. Что за идиотская привычка. Спасибо, хоть не отвлекал. Раздражение пропадает, не успев сформироваться. — А я твою футболку уделал… — заявляет, почему-то довольно улыбаясь. — Это я заметил первым делом. Но оно того стоит, — Джун переводит взгляд на мольберт, возвращает обратно, — хорошо вышло. Говорил же, что мне понравится. Чимин улыбается еще шире. — Правда? — Правда. А теперь пойдем есть. Улыбка трансформируется в смех, ему вторит урчащий желудок, голодающий с утра. Отсмеявшись, Чимин согласно кивает. Окидывает взглядом грязные кисти, сложенные на застеленный листами пол, разноцветную палитру, краски, плюет на все это дело, решив убрать чуть позже, и, ухватив Джуна за руку, тянет его из комнаты. Он ничуть не сопротивляется, хотя теперь от краски придется отмываться обоим. — Джун, слушай, а… — начинает, растирая по пальцам мыльную пену. — Не-а. — Что «не-а»? Джун, стоящий рядом уже с чистыми ладонями и полотенцем наготове, хитро прищуривается и склоняет голову к плечу. — Сейчас ты смоешь краску, вытрешься, мы пойдем поедим, а уже потом я попробую найти в себе силы, чтобы ответить на все твои идиотские вопросы. Чимин насупливается. — Почему сразу идиотские? — Потому что долбоебушка физически не может задавать не идиотские вопросы. — Мудак. — Вторая попытка. Чимин закатывает глаза и сует ладони под воду. — Мудилушка. Джун хохочет и подставляет полотенце. Дожидается, пока Чимин смоет мыло и плюхнет руки на махровую ткань. После чего сам вытирает, уделяя внимание каждому пальцу, а под конец подается вперед и коротко чмокает в губы. — Раз я мудилушка, значит, футболку отработаешь, — припечатывает ни с того ни с сего и, угорая над выражением Чиминова лица, вываливается из ванной. Вот в жопу уменьшительно-ласкательные Мудак — он и в Африке мудак. А футболку Чимин потом сожжет. Нет тела, нет дела. На сей мысли он тоже выходит в коридор и топает на кухню, с которой уже слышится звон кастрюль.