***
Первое, что видит Микаса, открыв глаза, — это мужские руки. Парень аккуратно протирает ладони какой-то белой тряпицей. Он не сводит внимательного взгляда с темного чернильного пятнышка около большого пальца, которое заметно срамит бледность ухоженных ладоней. Когда он все-таки оттирает то пятно, то переводит взгляд на часы, и Микаса чувствует, будто ее грудь расширяется от глубокого вдоха, подобно груди парня. Она видит его же глазами, как он встает с места и идет по узкому коридору. Путь в ванную давно ей знаком. Он минует зеркало каждый раз, а когда таки заглядывает в него, после того, как вымоет руки и умоет лицо, так сон сразу обрывается, словно его и не было. Сменяется непонятными тусклыми пейзажами, которых на поверхности не встретишь, только в подземном городе. Единственное, что все-таки смогла разглядеть азиатка в один-единственный раз в зеркало, так это пару аккуратно причесанных темных прядок челки, которые легко спадали на бледный нахмуренный лоб. Ее соулмейт оказался еще той загадкой, которую у девушки, к сожалению, не было сил разгадывать. Надежда на то, что ее родственной душой может оказаться Эрен, растаяла еще когда родители девушки были живы и весело смеялись с ней, сидя за большим столом. А дальше, перестав слушать сладкие, словно сахар, принесенный отцом из города, сказки матери, Микаса таки перестала придавать большое значение своим снам. Карла Йегер не особо жаловала соулмейтов, тем более они со своим мужем таковыми не являлись, а потому и не заостряла внимание на сновидениях сына. Она видела жизнь людей свободной и сама предпочитала распоряжаться правом выбора, не одобряя выбор судьбы. Эрен же не переставал трендеть о своих снах, из раза в раз рассказывая один и тот же, который, кажется, и вовсе не спешил сменяться следующим. Он, с каким-то незнакомым Микасе трепетным замиранием, прикрывал свои большие глаза и рассказывал ей и Армину о том, как с серого, похожего на монастырское, платья он снимает тонкие светлые волосы, а подле на столе лежит простенький деревянный гребень, украшенный скудной резьбой. Говорил Эрен много, чему Микаса не могла не позавидовать, но больше чем о соулмейтах он говорил только о титанах, которых клятвенно обещал перекромсать подстать нынешним выдающимся солдатам разведки. Так, за разговорами о разведке и жизни за стенами, Микаса постепенно отпустила черезчур горькую для нее тему о родственных душах и лишь изредка поражалась выглаженностью рубахи соулмейта и аккуратностью его рук, что было почти нехарактерно для парней. Она с печалью вспоминала полные любви и гармонии взгляды родителей, и непонятный животный страх сковывал ее горло в железных тисках, не давая вздохнуть и посмотреть счастливо в будущее. Сидя в общей столовой разведкорпуса, азиатка снова прокручивает в голове последний сон. Задумчиво хмурит брови, вспоминая, как быстро парень бежал, используя знакомый ей не по наслышке УМП, и как встретил кого-то, кто был слишком знаком. Микаса хмурится еще сильнее, вспоминая ласковое «братик», которое набатом звучит в голове воспоминанием из сна, и девушка невольно удивляется. Она ни разу за все время, пока ей снится жизнь ее соулмейта, не слышала его голос мягким. Он всегда холоден, словно сталь старой закалки, да и слова зачастую бьют оппонента наотмашь по горькой действительности. Голос, как и вспышка чего-то или кого-то знакомого в конце сна, кажутся невероятно знакомыми, а ответ то и дело ходит вокруг нее, дразня и подначивая. — Говорю же тебе, титанам несдобровать! — громкое возмущение Эрена прерывает все мысли азиатки на корню и она с привычным безразличием смотрит на происходящую ситуацию между братом и Кирштайном. Те, как два всполошившихся петуха, стоят друг возле друга, швыряя молнии взглядами и игнорируют всякие попытки ребят разнять их еще до наступления драки. — Или ты не можешь рассмотреть очевидного, ну-ну, тогда ты и титана не увидишь и попадешь прямиком к нему в глотку! Жан скалится подобно псу и делает еще шаг вперед, сталкиваясь с Эреном грудью, и только открывает рот, чтобы что-то ответить зазнавшемуся пареньку, как Эрен непонятно с чего резко изменяется во взгляде. Он смотрит куда-то поверх голов, будто узнавая кого-то, а после выкрикивает совершенно глупое и неоднозначное «смотрите как я могу», падает на пол и начинает отжиматься. Кирштайн стоит около него, и ему остается только удивленно хлопать глазами, смотря на Эрена, и, кажется, только Микаса и Армин, привыкшие к некоторой помешанности друга, стоят абсолютно спокойно, ожидая, когда же у Эрена кончатся силы. Еще когда Эрен заявил матери, что собирается в разведку, та долго кричала на него и всячески бранилась, ссылаясь на непутевые гены отца, а после, неожиданно для всех, перевела дыхание и сказала так спокойно, что ей позавидовала бы любая монахиня: «Ладно, Эрен, титанам же нужны зубочистки». Паренек в то время еще где-то с неделю ходил нахохленный перед матерью, словно петух, а после начал тренировки. Иной раз все было чересчур неожиданно, так, что сидя под раскидистым деревом втроем, ребята спокойно кемарили, пока Эрен оживленно не подскакивал с насиженного места и с воскликом «Новый рекорд» не начинал с запалом отжиматься или же качать пресс. В такие моменты даже у терпеливого Армина начинал дергаться глаз на посмешище местным хулиганам. Так что сейчас, свыкшиеся с некоторой «особенностью» друга, ребята перестали реагировать на такие выпады предпочитая или вовсе закрыть глаза или, к возмущению Эрена, продолжить разговор, от которого тот мог их оторвать. — Тебе с такими успехами заказан путь прямиком в отряд Аккермана! — откуда-то из толпы послышалось одобрительное улюлюканье, порождая еще больший гомон. Шум и суета слишком сильно наполнили большую столовую, рождая более контролируемую версию хаоса, за которым никто не разглядел озадаченного лица азиатки. «Аккерман». Что-то в этой фамилии, помимо того, что она сама носила такую, Микасе показалось слишком знакомым, а в голову тут же закрался один из мутных снов.***
Мало чем мог похвастаться Леви, смотря во снах за жизнью какой-то девчонки. Он, как и нужно, ловко подмечал важные детали, почти сразу делая пометку на возрасте, и тяжело вздыхал, предвещая, что в соулмейты ему досталась мелкая дурная девчонка. Он смотрел ее глазами, как тонкие кисти матери освежевают свежую тушку принесенного отцом зайца, как серый передник, приобретенный в городе специально для этого, постепенно оказывается в ярко-алой крови животного. Но самым главным его наблюдением было просто солнце и то, что девчонка живет на поверхности. Леви, будучи уже самостоятельным юношей, довольно давнее время хоть и всячески пытался, но так и не мог выбросить яркие образы из головы. Потому, когда появился шанс выбраться на поверхность и влиться там в жизнь, пусть и измаравшись в чужой крови, он согласился. Так, погнавшись за одной мечтой, потаенной глубоко внутри, Леви не заметил того, как стремительно приближался конец другой, а когда он все-таки наступил, то шансов на исправление ошибок и решений вовсе не осталось. Он перестал так четко видеть ее жизнь, чаще стал думать о собственной, размышляя о Фарлане и Изабель, но никогда не жалел. Поставил четкую грань между тем, что было, и тем, что есть. Но девчонку так и не нашел. В ее снах Леви слишком часто видел внешне знакомые черты лица женщины, которую девушка мягко звала Карлой. Да и упоминания о разведке часто всплывали мимолетом в ее разговорах с парой мальчишек, чьи лица разглядеть Леви не успевал. Только лишь черные волосы, которые прямыми прядями лежали на девичьих плечах, он запомнил очень хорошо. Перед ее носом беспрерывно маячил шерстяной шарф, и будь его воля, Леви бы уже давно сорвал эту бесполезную тряпку с шеи. Но девчонка упорно продолжала его носить, следуя молчаливой тенью за двумя мальчишками. Лица у них, как запомнил Леви, были еще с детской припухлостью, краснощекостью, да только наивности на лице заметно не было. Вместо нее в глазах блондина Леви читает животный страх, который не должен испытывать ребенок на подобии него, а в глазах шатена неконтролируемую ярость, подкрепленную беспрерывной скорбью. Леви не сомневается, решая, что эти дети были свидетелями того, как колоссальный титан пробил стену с одного маха ногой. Капитан уверен и в том, что троицу наверняка отправили вспахивать поля, и ему придется видеть скучные сны о том, как девчонка ковыряется в грязи своими красивыми руками. Когда он видит троицу солдат, которые, счастливо улыбаясь, держатся вместе, то вовсе не придает этому значения. Продолжает идти вперед, проходя мимо и упуская из виду подозрительную схожесть детских черт, увиденных во снах, и черт лиц тех, которых он видит воочию. Правда, проходя мимо, взгляд таки заостряется на миловидной азиатке, которая усердно поправляет что-то красное под форменной курткой. «Ну неужели все женщины помешались на этом цвете», — капитан с брезгливостью вспоминает поход на рынок вместе с собственным отрядом. Тогда он, слушая болтовню Оруо и пропуская мимо странные взгляды Рал, таки заинтересовался чем-то на столе торгаша. Старый мужчина, сидя по ту сторону прилавка, спокойно посмотрел на Леви и кивнул на товар, обозначая, что болтать попросту он не намерен. А вот девчонка, похоже решившая, что кивка головы старика было недостаточно, резко выступила вперед, вставая слишком близко к Аккерману. Сзади послышалось громкое сопение Петры, которая не собиралась прекращать или же просто обрывать приступы неконтролируемой и совершенно непонятной ревности. — Этот шарф хорош! — Девушка чуть отодвигается, хватает красную тряпку и сует ее прямо под нос Леви, толком не замечая явного недовольства. — Ну, а если уж вы решили прибрать чего-то не себе, а спутнице, то вот… — она снова отодвигается, только теперь чуть сильнее, но резво выхватив что-то из деревянной коробки, вновь протягивает под нос Леви теперь и эту вещицу, — ярко красная ночнушка — любой бабе на радость! Потому и сейчас, видя какую-то красную вещь на довольно миловидной девушке, которую та поправляет с завидной аккуратностью, Леви не испытывает ничего, кроме отвращения. Ему слишком сильно хочется сорвать это тряпье с неё и тут же разжечь костер, в который он и кинет ярко-красную вещь. За воспоминаниями и отвращением Аккерман не замечает того, что красной вещью является такой привычный для него во снах вязанный шарф, а черные волосы, теперь подстриженные короче прежнего так же красиво лежат на плечах девушки.