***
— Дорогая, что ты там читаешь? — Леви видит глазами девчонки, как та подбегает к высокой красавице-матери и протягивает ей какую-то весьма потрепанную книжонку. Совсем по-детски пухлым пальчиком указывает на определенный абзац в тексте, а после снова смотрит на женщину, выжидая чего-то. — Это та книжка, которую тебе Робин подарил? — девочка быстро кивает на вопрос матери и снова тычет в абзац пальцем, только теперь более нетерпеливее, чем прежде. И женщина, завидев старания дочери, ласково улыбнувшись, начинает читать: — Было ли это чем-то волшебным или же просто стечением обстоятельств, Махиру не знала, но она точно была уверена в том, что встретив свою родственную душу, они оба скажут то самое, что заставит их убедиться в правильности выбора судьбы. Женщина с улыбкой снова смотрит на дочь, пока та, продолжая молчать, начинает быстро перелистывать потертые местами страницы, пропуская поблекшие иллюстрации и останавливаясь почти в самом конце. Леви снова видит как девочка, сохраняя молчание, тычет пальцем в абзац, то и дело поднимая взгляд на мать. Азиатка с легким смехом треплет девочку по голове, отчего в самом Леви просыпаются спрятанные ото всех, и в том числе и от себя, воспоминания о Кушель. Он на мгновение отвлекается от девочки и погружается в сладкие, но такие далекие воспоминания о матери. Она всегда была для Леви кем-то несоизмеримо хорошим, так что, когда он мог что-то сотворить, то ему непременно становилось стыдно именно перед ней. Для маленького мальчика заботливая и ласковая Кушель была воплощением всей вселенской доброты и чуда, которые он мог разглядеть в ее больших глазах, когда она с самой большой любовью, которую только можно вообразить, смотрела на него. А после, маленький мальчик вырос и стал понимать гораздо больше положенного. Спасибо жестокой и беспощадной жизни подземного города, которая не усмиряла своего пыла даже перед женщинами и детьми. Голос женщины из воспоминания девочки вырывает Леви из собственных, и он с неподдельным интересом слушает, как женщина зачитывает еще один абзац истории. — Ее длинные светлые волосы тонкими нитями развевались на ветру, когда он ее встретил у той самой горы, которую оба видели во снах. И мальчик, и девочка синхронно повернулись друг к другу, цепко ухватываясь взглядами и столбенея от неожиданного потрясения. А когда уже оба пришли в себя, то заговорили слово в слово, не таясь и не стесняясь. «Назови свое имя?»… — Азиатка еще с пару секунд смотрит в книгу, явно о чем-то задумавшись, но после снова переводит взгляд на дочь, которая, кажется, и вовсе застыла каменным изваянием в ожидании вердикта матери. — Я думаю… — девочка запинается, сжимает ладошки в кулачки и выпаливает со всей смелостью, которая диким пламенем горит у нее в груди, — …думаю, что хотела бы того, чтобы и мой соулмейт сказал что-то подобное! — увидев решительность дочери, которую та выражала всем своим видом, азиатка аккуратно отложила книгу в сторону, приобнимая девочку за плечи и шепча на самое ухо: — Он непременно скажет, ты, главное, верь… Леви просыпается резко, совсем непривычно для себя. Подрывается с постели, когда за окном даже не забрезжил рассвет. В ноге отдается неприятной тянущей болью, заставляя мужчину чуть поморщиться и принять более удобное положение. Микаса. Ее имя стало известно ему ровно неделю назад. Когда девчонка, не сдержавшись, задала вопрос Зое, а та не смогла устоять и обратила его внимание на это, убежденно вещая, что это не простая случайность. И было бы прекрасно, если бы Леви знал, что это случайность, но яркие картинки и образы не желали распадаться в его голове одинокими частичками пазла, из которых формировался красивый лик юной Микасы Аккерман. Поняв, кто все-таки является его соулмейтом, Леви не решался, а вернее, просто не хотел подходить к ней и говорить об этом. Решимости вперемешку со смелостью ему всегда хватало, но здравый рассудок зачастую перевешивал, как произошло и сейчас. Аккерман никогда не был дураком, он со свойственной себе холодностью всегда подмечал те детали, которые другие упускали из виду, и в результате этого выходил заслуженным победителем. Так и сейчас: Леви, находясь в воспоминаниях девушки, не раз чувствовал ее учащенное сердцебиение, как только ее взгляд натыкался на каштановую макушку паренька. После Аккерман в нем без проблем узнал самого Эрена Йегера и не мог не посмеяться над чрезвычайно глупой влюбленностью своего соулмейта. Он не раз замечал невероятную привязанность рядовой к этому парню, но списывал все на давний случай, указанный в их личных делах, когда Эрен смог помочь Микасе спастись. Картинка в голове мужчины сложилась слишком целостная и нерушимая, такая, что ради мимолетной прихоти он не собирался ее рушить. Не собирался по пояс вязнуть в этой чуши, что многие с придыханием зовут родственными душами, пуская все на самотек и решая, что ему и одному в принципе хорошо. Потому принятое решение он осилил легко, не сожалея, как и гласило его давнее обещание Эрвину. Нужно ли сожалеть о том, чего никогда и не было?..***
— Хей, Микаса! — Зое машет рукой подчиненной и, притоптывая, стоит на месте, ожидая, когда девушка подойдет к ней. В руке она зажимает деревянную коробку, перевязанную чем-то наподобие тряпки поверху, — Как же хорошо, что ты тут, слушай, а отнеси это капитану, а то мне совсем некогда, да и у него нога должна зажить, — Ханжи, продолжая что-то вещать, не давая и слова сказать в ответ, впихивает коробку в руки Микасы и чуть подталкивает ее в спину, мол, «иди скорее». А после быстро удаляется, демонстрируя навыки крайне скоростного побега, приобретенные за все время службы в разведке. — Что мне ему сказать? — Микаса, наблюдая за быстро отдаляющейся фигурой майора, успевает крикнуть только это, и, получив в ответ короткое и крайне неразборчивое из-за расстояния «он поймет», лишь пожимает плечами. Доходит до кабинета капитана она быстро. Даже слишком. Нерешительно мнется у двери, припоминая недавнюю вылазку, в которой он, жертвуя собой, таки вытащил и ее, и Эрена из кишащего титанами леса. Вина то и дело дает о себе знать, колит в самое сердце, заставляя задать себе вопрос «почему так сильно?». Почему в последние дни Микасу особенно сильно волнует его жизнь? Она и сама не могла ответить на это вопрос, то и дело выискивая низкорослую, но от этого не менее статную фигуру капитана на общем построении. Она все чаще заостряла на нем свой взгляд, пристально рассматривая и поражаясь. Мужчина был красив, и поспорить с этим могла только слепая, но и она наверняка, заслышав его глубокий голос, быстро бы заверещала, что это самый лучший мужчина в ее жизни. Каждый раз рассматривая его и отмечая про себя какие-то красивые детали, не подмеченные ранее, Микасу охватывало странное чувство, совсем не подвластное ей самой. Она смотрела на него, на его широкие скулы, точеный подбородок, тонкие губы, темную челку и поразительные глаза, смотрела и где-то на задворках сознания давала себе хорошую оплеуху, стараясь выбить эту резко проснувшуюся чуткость с толикой симпатии. Она упорно твердила, что такого жестокого человека, как он, должны были давно сожрать титаны, желала ему смерти, вспоминая смачные пинки и удары, которые тот каждый раз на тренировках отвешивает Эрену, несмотря на полученную травму, твердила, твердила, твердила и все равно восхищалась. Что-то живое, совсем не зависимое от нее, каждый раз просыпалось под ребрами, когда она смотрела на него, думала, или же он просто мелькал где-то рядом. И то, что каждый раз распускалось у нее в груди нежными цветами, не давало девушке покоя, отчего по ночам она больше предпочитала думать, чем спать, и в конце концов и у нее под глазами пролегли синеватые тени, такие похожие на его собственные. Дыхание снова прерывается, когда она, постучав в дверь, слышит спокойное «да». Тихо отворив двери, Микаса с притворным спокойствием входит в кабинет, плотно закрывая за собой дверь. Она медлит, но потом все же поднимает взгляд на мужчину. Он сидит за рабочим столом, с привычно идеально прямой спиной и холодным взглядом. Микаса вновь поражается его красоте, окидывая мужчину мимолетным взглядом, а потом, будто опомнившись, переводит взгляд на коробку в руках. — Майор Зое просила передать это вам, сказала, что вы сами все поймете, — она решительно идет к столу, за которым продолжает сидеть, не двигаясь, мужчина. Он лишь молчаливо следит за ней, отложив тонкое перо, которым до этого что-то писал. Когда коробка приземляется прямо перед его носом, то он странно хмурит брови, рождая в Микасе странную смесь страха, но не обычного, а какого-то совсем по-женски чуткого. Ей совсем не хочется вот так просто опростоволоситься перед ним, не хочется, чтобы он пронизывал ее резким взглядом, будто говоря им, какая же она тупица. Потому Микаса лишь тупит взгляд, натыкается на отложенный документ, написанный невероятно аккуратным почерком Леви, и снова поражается. Ей не раз приходилось таскать вместо Ханжи ее отчеты Эрвину и на них, даже не приглядываясь, Аккерман могла разглядеть множество помарок и даже пару клякс, которые женщина не спешила исправлять вовсе. У Леви все аккуратно, буквы настолько ровные, что от идеальности сводит зубы и першит в горле. Капитан аккуратно раскрывает коробку перед Микасой, вовсе не заботясь о том, что она может что-то увидеть. Как только Леви отодвигает легкую крышку в сторону, Микаса чувствует, как в нос ударяет приятный запах сушеных трав, мешочками с которыми и забита коробка. — Можешь идти, — его голос непривычно усталый, какой-то разочарованный, и Микаса останавливается на половине пути, решая, стоит ли предложить ему помощь, или же просто уйти, исключив возможность получения резкого отказа. — Капитан, я могу вам помочь… — когда мужчина поднимает на нее взгляд, весь воздух выходит из легких азиатки одним мощным толчком, и та стоит как громом пораженная перед ним, не менее удивленным. Совесть берет верх над азиаткой, как только она вспоминает, что в ближайшей вылазке капитан участвовать точно не будет. Микаса точно не жалеет, что решила остаться. От ее взгляда так же не ускользает некоторая блеклость его глаз и слишком усталый вид. Аккерман думает, что все это наверняка из-за отсутствия долгих тренировок, да и просто прогулок на воздухе, которые раньше были весьма свойственны капитану. Сейчас же он, в основном по ее милости, фактически заперт в четырех стенах и выбирается из кабинета крайне редко (в основном, чтобы навалять Эрену) из-за боли в ноге. Раньше Микаса без труда могла найти его идеально ровную спину в толпе, или же где-то поодаль, наблюдающую за солдатами, но сейчас, когда все это пропало, находиться на улице стало слишком непривычно без ледяного взгляда, устремленного тебе прямехонько меж лопаток. Леви вздыхает и смотрит на стол, заваленный бумагами, а потом тихо кивает на стул, находящийся прямо напротив него, приглашая подчиненную присесть. Микаса тихо, но быстро приземляется на указанное место и снова смотрит на мужчину, который теперь перебирает стопку с посеревшими бумагами, и, найдя нужные документы, аккуратной стопкой протягивает ей. — Перепишешь этот столбец и все прилагающиеся к нему подпункты, — он приподнимается со своего места, склоняясь над столом, и указывает пальцем на нужную часть документа. Микасе кажется, что если чуть поддаться вперед, то они непременно столкнутся лбами, но делать задуманное она точно не намерена, хотя бы потому, что желание не опозориться перед капитаном все еще ярко горит в ее груди. — Конечно, — азиатка аккуратно берет перо, предоставленное ей, макает кончик в чернильницу. Аккерман всегда могла похвастаться аккуратным почерком. Буквы у нее выходили, на зависть всем девочкам, идеально ровными, в меру угловатыми и округлым, такими, что учителя в их с Эреном и Армином школе не забывали ставить девчонку в пример остальным. Но сейчас она, по непонятному себе же желанию, старалась делать все еще более аккуратно, чем прежде. Все выходило идеально, как и подобает прилежной ученице или же помешанному на порядке командиру. Так, за переписью документов, они провели два, а то и три часа, так что, когда Микаса закончила очередную стопку, и капитан наконец отложил свое перо, они оба смогли спокойно выдохнуть. Девушка завороженно наблюдает за тем, как капитан с усталостью поправляет челку и пару раз моргает, будто бы приходя в себя, а уж после переводит взгляд на нее. Он бегло просматривает протянутые девчонкой документы и довольно хмыкает, откладывая и эти бумажки в сторону. — Капитан, если хотите, я могу прийти помочь еще и завтра, — Она смотрит на Леви, пытаясь уловить хоть сотую часть его эмоций, но они проходят сквозь пальцы, как песок, оставаясь неузнанными, что не слабо бьет по уверенной в себе и своих способностях по чтению людей азиатке. Аккерман молчит слишком долго, наверное, уже с минуту, из-за чего Микаса решает, что наверняка сказала что-то лишнее, что могло повлиять на настрой и мнение капитана, обращенное к ней. Азиатка поднимается со стула и уже собирается покинуть помещение с тихими извинениями, как слышит его голос. — Аккерман, ты разбираешься в чае? — его взгляд устремлен точно на коробку, принесенную Микасой еще днем, а потом он безошибочно ловит ее взгляд. — Нет, сэр… — чувство неловкости пронзает девушку слишком сильно, отчего скулы предательски краснеют, да и сама она чуть ли не сжимается. Уж лучше бы она ушла минутой ранее, так и не получив ответ, и всего лишь извинившись. — Тогда приходи в это же время, все равно Зое намеревалась притащить еще пару таких коробок, — от звука его голоса азиатка застывает, не решаясь сдвинуться с места или же просто ущипнуть себя для проверки, не сон ли это. Его голос, привычно леденящий кровь в венах, сейчас звучит спокойно, плавно, и Микаса могла бы сказать, что красиво. В нем она слышит доселе неведанные нотки странной капитановской нежности, которую тот усердно пытается скрыть и наверняка, если бы не усталость, у него это непременно бы вышло. От осознания этого, сердце начинает биться в бешеном ритме, грозясь остановиться от перенагрузки прямо перед капитаном, который продолжает смотреть на нее. Она быстро бормочет «да, сэр» и выбегает из кабинета, оставляя мужчину одного. Леви, продолжая сверлить взглядом место, где еще мгновение назад стояла азиатка, не может решить для себя, казалось бы, простой во всех смыслах вопрос, звучащий в вечерней тишине слишком громко: — Неужели догадалась?***
Оказывается, разбирать травы не так уж и сложно, как представляла себе Микаса, застыв перед дверью кабинета капитана. Все вышло с точностью наоборот, ведь все они по-своему хороши и отличаются не только внешне, но и по запаху, отчего спутать их практически невозможно. Леви около нее также перебирает тоненькие стебли, придирчиво осматривая мелкие листочки, и отбрасывает их в сторону в случае непригодности. Он рассказывает о каждой траве, учит Микасу отбирать только самые лучшие экземпляры и складывать их так аккуратно, чтобы они как можно дольше сохраняли свой аромат. — Алоизия трехлистная, почти неприхотливая, говорят, что самые ловкие умудряются ее и в горшках дома выращивать, чтоб не переплачивать, — Аккерман протягивает девушке аккуратный стебелек с парой тонких, немного округлых листьев. Запах бьет прямо в нос, вызывая в памяти почти позабытое воспоминание из сна, которому азиатка и вовсе не придавала значения. Она точно помнит, как мальчик, или, скорее, парень, чьими глазами она и видит действие, стоит посреди рынка. Как мимо него снуют отощавшие люди, завистливо посматривающие на самые дорогие товары на прилавках. Парень на них не обращает никакого внимания, он смотрит на лавку прямо перед собой, а точнее в аккуратную деревянную коробочку, полную тонких листочков. — Вербена… — пожилая женщина за прилавком ловко выдергивает сушеный стебелек и протягивает юноше, который, перехватив, подносит его к носу. Дикая жажда нового, неизведанного разгорается в его груди, когда он чувствует резковатый запах растения, так похожий на лимон, коих в подземном городе почти невозможно достать. Он только раз пробовал этот непонятный фрукт, и то, когда на пару с Фарланом стащил его с городской лавки, и вкус с запахом он смог запомнить предельно точно. — Совсем как лимон… — фраза невольно срывается с его губ, на что женщина лишь мягко улыбается, заворачивая в плотную бумагу точно такую же коробочку, что стоит на прилавке, — Спасибо, — юноша расплачивается и забирает товар. И Микаса безошибочно чувствует острое удовольствие, испытываемое им, когда он смотрит на коробочку. Из воспоминаний ее выдергивает капитан, тактично хмыкнув для привлечения внимания подчиненной, так что она, не до конца опомнившись, поддается вперед, нюхая траву и говорит первое, что приходит в голову: — Совсем как лимон… — за собственной растерянностью она не замечает потрясенного происходящим взгляда капитана, но тот быстро берет себя в руки и, когда девушка поднимает на него взгляд, будучи удовлетворенным ее верным ответом, кивает. Работать с ним получается на удивление самой Микасы слаженно и почти без огрехов. До селе раздражающий до побелевших костяшек капитан оказывается невероятно приятным собеседником и партнером, который не скупится на слово, каждый раз рассказывая о том, чем они занимаются. Оба, из раза в раз, оказываются настолько увлечены процессом, что не замечают минувших часов, посвятив себя тихим, похожим на перешептывания, разговорам. Легкие смешки все чаще срываются с их губ, и к концу дня, по завершению работы, на лицах обоих присутствует мягкая, несколько робкая улыбка. Прощаясь сегодня, Микаса знает, что придет завтра и они снова будут чем-то заниматься. Майор Зое почему-то слишком радостно отпускает ее изо дня в день, но Микаса, обычно достаточно настороженная, вовсе не придает этому должного значения, приходя в точно положенное время в нужный кабинет, плотно закрывая входную дверь и погружаясь в царящую обстановку. Идеальный порядок не привлекал Микасу настолько сильно, чтобы она возвращалась к нему. Конечно, она любила его соблюдать, с особой щепетильностью протирая от пыли полки в собственной комнате, но не любила так сильно, как любил Леви. А его кабинет неизменно встречал ее порядком. Заходя туда, она не могла описать всего, что творилось с ней, ведь в груди, прямо под ребрами, сердце вновь и вновь заходилось в бешеном ритме при виде капитана, а мысли наоборот пребывали в невиданном доселе порядке, который разлетался осколками, как только она покидала его кабинет. За насыщенностью дней Микаса перестала заострять внимание на снах, которые и не снились вовсе, потому спать у азиатки получалось необычайно спокойно, не заботясь ни о чем и не просыпаясь в холодном поту как прежде. Конечно, мысли о родственной душе не раз завладевали девушкой, но теперь думать и гадать она над ними точно не намеревалась, посвящая себя другим делам и полностью игнорируя явные подачки судьбы. Сегодня им пришлось снова разгребать потрепавшиеся временем документы, которые от одного неаккуратного движения готовы были рассыпаться прахом. Тогда, пробурчав что-то резкое, адресованное Эрвину с его документацией, Леви и Микаса принялись за работу и привычно просидели до самого вечера. Девушка, пребывая в хорошем настроении, попрощалась с капитаном и направилась прямиком в свою комнату, игнорируя солдат, что шли на ужин. Как ни странно, есть ей совсем не хотелось, а в сон клонило слишком сильно. Так что та, не задумываясь, придя в комнату, быстро стянула форуму, накинула белую рубашку и легла спать. Микаса видит знакомый коридор глазами парня, как он не спеша минует его, заходя в ванную. Смачивает руки в холодной воде и начинает медленно поднимать голову. Азиатке кажется, что ее сердце сейчас остановится от перенапряжения, ведь обычно данная сцена заканчивалась в ее сне, не успев начаться. Но вот она видит такие знакомые темные волосы, спадающие с растрепанной после сна челкой на лоб, тонкие брови и те самые глаза. Холодность взгляда пронзает ее даже через зеркало, сбивая дыхание и заставляя неотрывно продолжать смотреть за тем, как юноша придирчиво рассматривает часть своего отражения, а потом все-таки поднимает голову до конца, так что теперь Микаса может видеть его лицо целиком. Леви Аккерман собственной персоной стоит перед зеркалом, еще немного сонный, и распутывает челку. Леви Аккерман поднимает взгляд на отражение и смотрит так, будто знает, что сейчас Микаса тут и может его видеть. Леви Аккерман. Азиатка срывается на визг, подрываясь с постели в холодном поту пугая Сашу, которая, кажется, еще не ложилась. Она тяжело дышит, прогоняя в голове картинки из сна. Браус подлетает к ней молниеносно, присаживаясь рядом и хватая трясущиеся руки Микасы своими успокаивающе холодными. Она заглядывает во все еще сонные глаза, но кроме непонятной ошарашенности не видит в них ничего. — Микаса… — мгновенно девушка приходит в себя, дергает головой, словно от сильной пощечины, и вскакивает с места, уже у двери поправляя рубашку, — Час второй ночи на дворе, куда ты пойдешь… — но голос Саши Микаса оставляет без внимания, вылетая в коридор и идя по изученному доселе пути прямо к его кабинету. Легко стучится, пытаясь сдержать внутреннюю дрожь, которая неустанно бьет ее, так что ноги вот-вот готовы подкоситься. Леви Аккерман появляется сам, открывает дверь, еще немного сонный, пропускает ее и затворяет дверь обратно. Он молча проходит в середину комнаты, вставая напротив азиатки, и просто смотрит на нее. Смотрит как трясутся девичьи плечи, как тонкие кисти сжимают мягкую ткань рубахи, как не веря смотрит она на него, будто ожидая чего-то. Микаса застывает перед ним словно горная лань, которую тот резко обнаружил у водопоя. Она не находит в себе сил пошевелиться, даже дрожь куда-то пропадает, уступая место леденящему спокойствию. Ее глаза ярко блестят в лунном свете, отражая внутреннее смятение, ожидание и веру. Последние два дня для Леви слишком непонятны, и он так и продолжает стоять перед ней, без стеснения оправляет темные спальные штаны и складывает руки на голой груди… Пока голову не озаряет мысль. — Как… — он запинается, припоминает, точнее, чтобы не ошибиться, замечает, как девушку снова начинает потряхивать, а надежда в ее взгляде то крепнет, то наоборот рассыпается, — как твое имя? — слова, сказанные им же, кажутся до ужаса глупыми и бессмысленным, но видя, как нижняя губа девушки начинает трястись, Леви понимает, что это именно то, что и следовало сказать. С громким всхлипом она бросается ему на шею, не обращая внимания на его наготу, которая при свете дня и будучи не с затуманенном разуме наверняка вогнала бы ее в краску. Тонкие руки обхватывают его шею сзади, аккуратно перебирают темные коротко отстриженные прядки и прижимают ближе к себе, вынуждая ответить на непривычное, но такое нужное объятие. Он аккуратно обхватывает ее тонкую спину, чувствуя, как девичьи плечи вновь начинают сотрясаться от тихого плача. Успокоившись, Микаса утирает слезы рукавом, чуть отстраняясь и заглядывая ему в глаза. На ее губах расцветает нежная улыбка предназначенная ему одному, когда она шепчет заветное: — Тот самый…