Лорелея

Просматривая свои записи, сделанные после возвращения Шерлока Холмса, я обнаружил среди них отчёт о любопытном случае, который нам довелось распутать во время путешествия по Европе. История эта, объединившая в себе необычные обстоятельства преступления, неожиданную развязку и, как всегда, блестящее применение дедуктивного метода, давно была бы занесена на бумагу, если бы не одна деталь: Холмс упорно не признавал успешное раскрытие дела своей заслугой. Подозреваю, причина в том, что решающую роль в расследовании сыграл его неуловимый гений, носящий имя Той Женщины. Весной 1896 года мы с Холмсом отправились в Европу, чтобы исполнить несколько поручений его брата Майкрофта (которые, несмотря на их значение, совершенно не представляют интереса для читателей). Разобравшись с официальными обязанностями, мы приняли решение не возвращаться сразу в Лондон, а провести несколько недель на континенте, чтобы оценить по достоинству те места, где нам не довелось побывать по милости профессора Мориарти. Наш маршрут проходил по живописным берегам Рейна; мы посетили Кёльн, Дюссельдорф и теперь направлялись в Висбаден, знаменитый своими водами ещё с античных времён. Примерно на середине нашего пути лежал маленький, не занесённый ни в один путеводитель город Уфермаркт. Мы оказались здесь проездом и остановились лишь для того, чтобы перекусить и приобрести кое-какие необходимые мелочи. Должен сказать, однако же, что сам по себе городок был прелестен. Он словно сошёл с театральной сцены: ряды аккуратных домиков под черепичными крышами, нарядная, будто пряничная, ратуша на круглой мощёной площади и предместья, в эти майские дни утопающие в белоснежных вишнях и нежно-розовых яблонях. И, как полагается, над городом возвышался замок, стоявший над обрывом на крутом берегу Рейна и, соответственно, именовавшийся Уферштайн — «прибрежный камень». В меру готический и в меру романтичный, он довершал общее впечатление декорации или любовно написанной акварели. Итак, мы с Холмсом сидели за столиком у окна в трактире, носившем громкое название «Подкова Валленштейна», наслаждались превосходным пивом и попыхивали трубками. В этот жаркий послеполуденный час улицы были пустынны; неудивительно, что наше внимание внезапно привлекла группа людей, собравшихся у стены дома через дорогу и что-то разглядывавших. За разъяснениями мы обратись к хозяину заведения — вернее, обратился Холмс, так как мой немецкий был далёк от идеала. Почтенный трактирщик охотно взялся нас просветить. — Видите ли, Уотсон, — растолковал мне Холмс с его слов, — тот опереточный замок, который мы видели над рекой, с сегодняшнего дня открыт для публики. С точки зрения здешних жителей это настоящий повод для гордости — работы проводил не приезжий архитектор, а местный подрядчик Фердинанд Новак. И кроме того, для избранной публики готовятся маленький домашний концерт и прочие роскошества. — А не осмотреть ли нам замок? — предложил я. — Дилижанс прибудет нескоро, а заняться здесь всё равно больше нечем. Холмс нашёл, что это неплохая идея. Мы допили пиво, расплатились и вышли наружу. Проходя мимо объявления, я попытался его прочесть, но, так как мы находились на другой стороне улицы, а толпа успела увеличиться раза в полтора, я разглядел над сплошной стеной затылков лишь пару слов, понятных даже мне с моим хромающим немецким — «Вена» и «Варшава». Очевидно, оттуда и прибыли участники предстоящего «домашнего концерта». На рыночной площади мы наняли фаэтон и меньше чем за час поднялись по крутой тропинке к воротам замка. Не могу сказать, какая их часть была наследием прошлого, а какая — результатом усилий городского подрядчика, но сочетание серовато-розового гранита и чёрного чугунного кружева на фоне нежной листвы майского сада смотрелось на редкость живописно. К несчастью, единственной деталью, безвозвратно портившей эту картину, был массивный замок на воротах с обратной стороны. Мы с Холмсом довольно долго стучали тростями по прутьям ограды, но все наши усилия оказались бесполезны — никто не отзывался. При этом я бы не сказал, что нас некому было услышать: из сада доносился шум, возня и даже обрывки музыки. Надо полагать, там полным ходом шла подготовка к встрече гостей. Я даже забеспокоился, не слишком ли рано мы пожаловали — ведь, может статься, туристов ещё не принимают. В конце концов с той стороны ограды послышался хруст гравия под тяжёлыми башмаками, и через пару минут появился привратник — белобрысый краснолицый детина. Он уставился на нас с таким видом, будто мы в разгар весны явились к нему с рождественскими подарками. — Скажите, любезный, — осведомился по-немецки Холмс, — не можем ли мы осмотреть замок? В ответ раздалось несколько фраз, из которых я не понял ни единого звука. Надо полагать, это был какой-то уникальный диалект немецкого языка. Даже Холмсу пришлось переспросить, что именно имеет в виду наш собеседник. Оказалось, что тот всего полчаса назад проводил очередную группу посетителей и больше никого пускать не намерен, так как вскоре начнут съезжаться гости, приглашённые на вечерний концерт. Тогда Холмс наклонился к самой ограде и, понизив голос, что-то сказал привратнику. Услышав его, здоровяк расплылся в довольной улыбке. Мне припомнился достопамятный Мак-Мурдо, боксёр из Пондишерри-Лодж, и я уже начал гадать, не понадобится ли моему другу пустить в ход ещё какое-нибудь из своих искусств. Но обошлось: привратник повернул ключ, и створки ворот распахнулись почти бесшумно. — Готовьте ваш кисет, Уотсон, — вполголоса заметил Холмс. — Этот достойный джентльмен в награду за гостеприимство согласился взять полпачки настоящего английского табака. Ещё через минуту мы свернули с широкой подъездной аллеи и, пройдя по тропинке сквозь заросли цветущих рододендронов, оказались возле маленького прудика, окаймлённого обломками гранита; в воде у берега сновали красные и золотые рыбки. Заглядевшись на них, я вдруг невольно вздрогнул, услышав за спиной незнакомый голос, воскликнувший по-английски с сильным акцентом: — Бог мой! Вы ли это, мистер Холмс? Мы одновременно обернулись. Из кустов размашистой походкой вышел молодой человек лет тридцати, в летнем нанковом костюме, с копной рыжеватых курчавых волос. Закрученные кверху усы и румяные, усыпанные веснушками тугие щёки придавали ему легкомысленный и вместе с тем наивный вид. — Вы не ошиблись, — мой друг приподнял шляпу, — я действительно Шерлок Холмс, а это мой друг доктор Уотсон. С кем имею честь разговаривать? — Барон Бонифаций фон Габберехт к вашим услугам! — объявил молодой человек, пожимая нам руки. — Добро пожаловать в замок Уферштайн, господа! Боже милостивый, вот уж не ожидал, что смогу лично выразить вам своё восхищение… Вы меня, должно быть, не помните? Мы с женой проводили медовый месяц в Мейрингене в том году, когда вы… когда вас объявили умершим, — поправился он, запнувшись. — Моя супруга так мечтала с вами познакомиться, но тут как раз и случилось… Какими судьбами вас занесло в наши края? — Мы путешествуем, — ответил я, по правде говоря, чувствуя себя несколько оглушённым. — Зашли вот полюбоваться на ваш замок. — О, любуйтесь сколько угодно, господа! Вы здесь желанные гости! Нет-нет, я не приемлю никаких возражений — вы просто обязаны остаться на вечер. Ведь сегодня для гостей будет петь сам Герберт Свобода! Вы слышали его в «Цыганском бароне»? — Не имел удовольствия, — покачал головой Холмс. — Это что-то незабываемое! Однако же, господа, прошу, следуйте за мной. Я познакомлю вас с моей женой. Вслед за хозяином замка мы снова миновали кольцо рододендронов и вышли на широкую аллею. По обе стороны её росли высокие каштаны, на которых только-только распускались первые розовые «свечки». Аллея привела нас во внутренний дворик, затейливо вымощенный узорной плиткой. Здесь царила невероятная суматоха: повсюду сновали люди, нагруженные коробками, свёртками и разнообразной мишурой. Ими распоряжалась хорошенькая молодая женщина в белом платье. Едва завидев нас, она всплеснула руками и в вихре оборок спорхнула с крыльца нам навстречу. Это и была баронесса Тереза фон Габберехт. Не буду останавливаться подробно на сцене знакомства, пожалуй, несколько более бурной, чем мы ожидали; хозяйка Уферштайна тут же повторила все приглашения, уже озвученные её супругом, не сходя с места, велела приготовить для нас комнаты в только что отделанном крыле замка и послала за нашим багажом на вокзал. Она даже собралась распорядиться, чтобы нам приготовили обед, но от этого проявления гостеприимства мы отказались, выразив взамен желание продолжить осмотр парка. — О, разумеется! — воскликнула госпожа фон Габберехт. — Я даже знаю, кто вам поможет. Бони, любовь моя, позовите сюда господина Новака. Лучшего гида вам не найти, — прибавила она, обращаясь уже к нам с Холмсом, — ведь всё, что нас окружает — именно его заслуга. Вскоре из-за угла дома показался невысокий брюнет лет тридцати пяти, аккуратный и деловитый, хотя длинные свисающие усы придавали его лицу печальное выражение, а в походке чувствовалось что-то нервное. Впрочем, стоило нам обменяться приветствиями, как это впечатление тут же развеялось. Новак очень чисто говорил по-английски, держался любезно и сам явно был рад поделиться с нежданными гостями плодами своих трудов. Посему, вверив нас его попечительству, барон и баронесса извинились и вернулись к предпраздничным хлопотам. — Ну что ж, господа, — объявил наш гид, — для начала предлагаю полюбоваться видом на Рейн. Здесь, боюсь, моя заслуга невелика по сравнению с природой — я лишь постарался подобрать мало-мальски достойное обрамление. Пройдя под аркой между флигелем для гостей и центральным крылом замка, мы очутились в той части парка, которую не видно было с берега. Здесь буйно разрослись кусты боярышника и терновника, невольно приводившие на память сказку о Спящей красавице. Между ними петляла узкая дорожка, усыпанная гравием. Но вот колючие заросли расступились, и перед нами открылся крутой берег, нависший над величественной рекой. В самом центре в ограду, окаймлявшую обрыв, была врезана круглая беседка из голубоватого и дымчато-серого мрамора. Шесть колонн, поднимаясь вверх над узорными перилами, поддерживали куполообразную крышу, которую венчал бронзовый лебедь, раскинувший крылья. — Превосходно! — с одобрением промолвил Холмс. — Держу пари, это настоящий зольнхофенский мрамор. — Вы угадали, — подтвердил Новак. — Я лично выписал камень нужных оттенков, которые бы гармонировали с речным пейзажем. — Да вы просто художник! — воскликнул я, не в силах сдержать восхищения. — Вы, должно быть, учились живописи? — Не преувеличивайте, доктор Уотсон. Хотя, по правде говоря, в молодости я пробовал заниматься искусством, но, увы, не добился особого успеха. Впрочем, я ни о чём не жалею — мне повезло найти себя в другом ремесле. А теперь, джентльмены, посмотрите сюда, только держитесь крепче за перила… Совет подрядчика оказался своевременным: в первую минуту, когда я наклонился вниз через мраморное ограждение, у меня едва не закружилась голова. Там, под обрывом, поднималась из вод серая, изборождённая трещинами скала; вершина её была широкой и плоской, точно срезанной ножом. Волны, крутясь и пенясь, с шумом разбивались об её отвесные стены. Я отпрянул и с тревогой покосился на Холмса, догадываясь, что за воспоминания могла навеять ему эта картина вечного противостояния воды и камня. Но, какие бы мысли ни посетили моего друга, он ничем не выдал своего волнения. — По словам местных жителей, — пояснил Новак, — именно тут, а не возле Бахараха, находится легендарная скала Лорелеи. Кое-кто якобы даже слышал её пение. Впрочем, я не стал бы принимать на веру всё, что здесь говорится. Иные утверждают, например, будто эта скала — то, что осталось от башни епископа Гаттона, наказанного Богом за непомерную жадность*. Хотя история здешних краёв, если отделить её от подобного вымысла, безусловно, заслуживает внимания… Пока мы любовались зловещей и завораживающей игрой волн, Новак поведал нам, что город Уфермаркт был основан в пятнадцатом веке на несколько десятков лет позже замка Уферштайн, который за прошедшие годы неоднократно перестраивался; что когда-то тут была большая ярмарка, куда съезжались крестьяне со всей округи; что, несмотря на увековеченное на вывеске трактира имя Валленштейна, прославленный полководец никогда не бывал в этих краях; и, наконец, что на всём Рейне не найти лучшего места для рыбалки и судаки, что ловятся здесь на удочку, размерами не уступают знаменитым балатонским, а по вкусу, пожалуй, и превосходят их. Одним словом, время, оставшееся до вечернего празднества, пролетело незаметно.