Лорелея

Однако прежде чем наша история подошла к концу, убийце едва не удалось ускользнуть от правосудия — во всяком случае, от земного. Когда Новака под охраной прибывших жандармов вывели во двор, чтобы посадить в полицейскую карету, он неожиданно вырвался из рук конвоиров и метнулся в глубину сада. Сразу несколько человек, и одним из первых — Холмс, тут же бросились в погоню. Беглец стремглав нёсся к беседке над обрывом. Обхватив рукой колонну, он вскочил на мраморные перила; ещё шаг — и Рейн навсегда поглотил бы его, как сотни жертв легендарной Лорелеи. Но конца, который, казалось бы, сулила Новаку встреча с Лорелеей мнимой, ему суждено было избежать. Холмс, опередив нас всех, ворвался в беседку, одним рывком стащил преступника вниз и после короткой борьбы распластал его по полу из голубого зольнхофенского мрамора. — Видите ли, господин Новак, — объявил он, переводя дыхание, — я с некоторых пор недолюбливаю утопленников, особенно тех, кому полагается быть повешенными. Их что-то слишком любят оправдывать после смерти. Боюсь, несостоявшийся самоубийца вряд ли понял смысл замечания моего друга; он впал в апатию и покорно позволил себя увести. Когда стражи порядка во главе с Кунцем, всем видом выражавшим триумф (хотя в погоне он как раз участия не принимал), уехали в город, обитатели замка, к которым присоединился и ваш покорный слуга, обратились к Холмсу с расспросами, как именно он вычислил убийцу. Однако мой друг ворчливо ответил, что его роль скромна, что, наоборот, он сам едва не позволил злоумышленнику сбить себя с толку и что, если бы не миссис Нортон, он бы до сих пор блуждал в потёмках. Наконец общими усилиями нам удалось уговорить его. — Дело было передо мной буквально как на ладони, — начал Холмс. — Мне с первых минут следовало догадаться, что именно Новака что-то должно связывать со Свободой. Один признак я вычислил довольно быстро — наш подрядчик тоже был австрийцем. Эту ниточку он невольно подбросил мне сам, когда во время экскурсии по саду упомянул о балатонских судаках. Озеро Балатон находится в Австро-Венгрии и славится рыбой, но иностранцу это название мало что скажет. Пойдём дальше. Обстановка в комнате свидетельствовала о том, что Свобода не ждал своего убийцу, но достаточно знал его, чтобы впустить к себе, даже не накинув халата. Версию о свидании я отмёл ещё и потому, что уж слишком аккуратно висела верхняя одежда. Ясно, что убитый без спешки готовился ко сну. Но самое главное — свеча на столе. Вспомните, Уотсон, она не успела даже оплавиться, а значит, горела совсем недолго. Вместе с тем постель была не разобрана, Свобода ещё не лёг. Из этого я сделал только один вывод — убийство произошло вскоре после того, как все разошлись, иными словами, не позднее часа ночи. А у кого имелось достаточно времени, чтобы подготовиться к преступлению? Только у Новака, который первым встал из-за стола. Правда, мотив тогда был мне ещё неясен. А потом я совершил непростительную ошибку — придал слишком большое значение странному запирательству подрядчика. Я видел, что он явно что-то скрывает и при этом порядочно напуган. Во всяком случае, свидание с фрейлейн Эттингер, даже если бы и состоялось, не могло бы довести его до такого потрясения. Ну, а сам рассказ Новака именно благодаря своей невероятности практически заставил меня поверить в его невиновность. Как заметил доктор Уотсон, он слишком скептично относится к суевериям, чтобы строить на них своё алиби. Фактически я уверенно шагал к пропасти. Вместо подрядчика мои мысли занял другой вопрос: кто и зачем пришёл на свидание взамен фрейлейн Эттингер? Впрочем, личность Лорелеи я установил без труда. У Новака хорошее чувство цвета, и он точно описал оттенок наряда своей русалки. Мне оставалось только вспомнить, кто накануне был одет в сине-зелёное платье. А если прибавить к этому голос и актёрские способности… словом, ответ очевиден. И вот тут миссис Нортон вернула меня на тропу истины. Она открыла мне глаза на мотив преступления. Вечная история, старая как мир — история Моцарта и Сальери, если вам угодно. История зависти. Новак упоминал, что потерпел неудачу в искусстве. А не он ли и был тем другом Свободы, которому не повезло добиться успеха в пении? Вспомните, как сильно уязвили его слова, сказанные за ужином: «Упорство без таланта порой приносит больше горя, чем радости». Новак был самолюбив и жаждал признания, а о неудачах стремился забыть. Он покинул Австрию, выбрал себе профессию, максимально далёкую от искусства, и даже сумел найти в ней применение своему творческому началу. И именно тогда, когда упорство и труд привели его к желанному успеху, судьба свела его с бывшим другом, теперь известным певцом. И Новак опять ощутил всю ничтожность своих достижений. Нет ничего опаснее огня зависти, пробившегося из-под многолетнего пепла. Думаю, события разворачивались так. Свобода тоже узнал старого знакомого и охотно пригласил его, чтобы поговорить и вспомнить молодость. Однако Новак явился не болтать, а убивать. Во время беседы он как бы невзначай взял со стула галстук, набросил на шею другу, увлёкшемуся разговором, и быстро затянул концы. Свобода был выше и крепче, но мягкое кресло не давало ему отбиваться в полную силу. А Новак, кстати, в приступе возбуждения способен на многое, в чём мы недавно убедились… — А как же письмо, которое вы нашли? — не удержался я. — Вы ни словом не упомянули о нём. Великий сыщик добродушно рассмеялся. — Ну, Уотсон, я думал, об этом-то вы сами догадаетесь! Письмо, конечно, было написано заранее и спрятано Новаком в комнате Свободы. Возможно, в самом деле для того, чтобы скомпрометировать госпожу фон Габберехт. Разве вы не заметили, что на переплёте книги, под которой оно лежало, не осталось чернильных следов? Письмо попало туда уже полностью высохшим. На сём, господа, позвольте откланяться — мне нужно кое-что успеть до отъезда. Когда за Холмсом закрылась дверь, я подошёл к окну, чтобы выбить трубку, и ничуть не удивился, заметив в саду среди рододендронов фигурку темноволосой женщины в мерцающей накидке.