Лорелея

Я думал, что самолюбие Холмса не позволит ему усидеть на месте и он тут же примется сам допрашивать слуг, чтобы взять верх над Кунцем с его топорными методами, но мой друг в очередной раз меня удивил. Он вернулся в нашу комнату, достал из саквояжа кисет и спички, плотно закрыл окна и, удобно устроившись в кресле, закурил. Я понял, что настало время пресловутой «одной трубки», в которых Холмс измерял сложность раскрываемых дел, но меня тревожила мысль — не слишком ли рано он перешёл от сбора фактов к рассуждениям? Он и сам не раз говорил, что когда под рукой нет глины, то не из чего лепить кирпичи. А на мой взгляд, глины пока катастрофически не хватало! Всё, что удалось установить на данный момент — Свобода впустил к себе в спальню какого-то человека, помешавшего ему написать письмо к женщине, обращение к которой начиналось на «Т». Затем вошедший каким-то образом завладел галстуком, оказался за спиной ничего не подозревающего певца и задушил его, после чего покинул комнату уже установленным нами хитроумным способом. Но кем же был этот неизвестный… или неизвестная? Все наслышаны о нравах театральной богемы — мало ли какие забавы в ходу в их среде? Я без труда мог представить себе абстрактную красотку, накидывающую роковой кусок шёлка на горло Свободе, но вообразить на её месте ни юную баронессу фон Габберехт, ни неземную Ирэн Адлер, ни тем более трогательную простушку фрейлейн Эттингер, хоть убей, не получалось. И кто такая «Т.», к которой было обращено последнее письмо убитого? Я бродил по дорожкам парка, ломая себе голову над этой загадкой. Внезапно в мои мысли довольно бестактно вторгся голос советника Кунца: — Герр Уотсон! Где же, интересно, ваш многоопытный друг? Мне есть чем с ним поделиться! — Да неужто? — откликнулся я — пожалуй, чересчур желчным тоном, но уж очень меня задело слово «многоопытный». — Вы нашли воплощение немецкой правдивости и добропорядочности, которое видело сцену убийства от начала и до конца? — Ну, это вы загнули. — Кунц был так доволен собой, что весь мой сарказм пропал втуне. — Однако я действительно узнал кое-что ценное. Вам, должно быть, известно, что в замке в последнее время регулярно ночевал некий Фердинанд Новак, подрядчик? Так вот, около четырёх часов утра один из лакеев видел с площадки второго этажа, как этот самый Новак вошёл в дом через чёрный ход. И мало того: он был явно не в себе, пошатывался и наследил на полу мокрыми туфлями! Ну разве, по-вашему, это не подозрительно? — По-моему, нет, — возразил я. — Ведь Холмс установил, что убийца не мог проникнуть в комнату Свободы с улицы — он вошёл и вышел через дверь… — Так это ничуть не мешает рассуждениям вашего Холмса! — возбуждённо парировал советник. — Вполне возможно, что между Свободой и Новаком произошла ссора, и подрядчик задушил бедолагу, а потом в спешке скрылся, подстроив всё так, будто в комнату никто не заходил. Но вы же врач, вы понимаете, такое не могло пройти даром! Убивший человек испытывает сильнейшее душевное потрясение. Именно это и случилось с Новаком. Он долго бродил по саду в полном смятении и только под утро решился вернуться в дом. Но от слуги не укрылось его состояние. Я вас уверяю, если хорошенько надавить на Новака, он во всём признается! — Холмс сказал бы, что далеко не каждому признанию можно верить, — попытался я охладить пыл стража закона. — Да что вы заладили — Холмс, Холмс! — досадливо отмахнулся Кунц. — Будто бы на нём свет клином сошёлся, ей-богу. В конце концов, столько преступлений раскрыли и без Холмса. Да если бы вся Европа спрашивала у него совета на каждый чих, нам бы вовсе некогда было работать! Я не стал дослушивать его самодовольный монолог и едва ли не бегом бросился к дому. Комната встретила меня удушливыми клубами табачного дыма. Холмс, стоя возле камина, выколачивал трубку. — В чём дело, Уотсон? — спросил он. — Уж не пробили ли в замке пожарную тревогу? — Вам бы только шутить, — я распахнул фрамугу и облокотился на подоконник, переводя дыхание, — а Кунц, похоже, готов на всё, чтобы вас обставить. Он собрался выжать признание из Новака лишь потому, что кто-то из слуг видел, как тот среди ночи вошёл в дом с чёрного хода сам не свой. — Новак, значит, — протянул Холмс. — Весьма любопытно. Ну что ж, если наш доблестный советник полиции не станет возражать, я приму участие в допросе. *** Советник полиции возражать не стал, но, как выяснилось меньше чем через час, мы ни на дюйм не приблизились к разгадке. Причина была проста: Новак с упорством, достойным лучшего применения, отказывался отвечать на все вопросы. Нет, он не убивал Герберта Свободу, более того, не имел чести знать его вплоть до вчерашнего дня. Нет, он не бывал в комнате покойного и понятия не имеет, где она. Да, он выходил ночью в сад, поскольку ещё за ужином почувствовал себя дурно и хотел подышать свежим воздухом. Да, возможно, вернувшись с прогулки, он по-прежнему выглядел нездоровым, и это могло броситься в глаза слуге. Вот и всё, что он пожелал довести до нашего сведения. И тем не менее Кунц со столь же примечательным упорством держался за свою версию. Сомнения его окончательно развеял тот факт, что Новак едва ли не первым ушёл из столовой, а следовательно, по мнению советника, имел достаточно времени, чтобы подготовиться к убийству. Эти соображения он с немалым апломбом изложил нам после того, как подрядчика под конвоем двух дюжих слуг отвели в его комнату. — Я поражён глубиной вашего психологического анализа, — иронически ответил Холмс. — И всё же здесь недостаёт одной-единственной детали. Зачем, скажите на милость, Новаку понадобилось убивать едва знакомого человека, да ещё столь неосмотрительно навлекать на себя подозрения? — Мотив, говорите? — снисходительно хмыкнул советник полиции. — Мотив приложится. Например, убитый походя с пренебрежением отозвался о профессии Новака. Или о результатах его работы. Как он там сказал за ужином? «Упорство без таланта — одно горе?» — На редкость точное замечание, — не сдержался я, но Кунц даже не почувствовал насмешки. Тем временем Холмс вдруг подошёл к двери и, сделав нам знак замолчать, наклонился к замочной скважине. «Уж не подслушивает ли нас настоящий убийца?» — подумалось мне, но в следующую секунду мой друг резко распахнул дверь и оказался лицом к лицу с Розалиной Эттингер! — Вы, фрейлейн? — одновременно вырвалось у нас с Кунцем. Молодая женщина отпрянула, но, должно быть, наш вид вселил в неё решимость, и, подбежав к Холмсу, она с выражением страстной мольбы и тревоги на лице схватила его за руки. — Господа, во имя неба, — воскликнула она, — отпустите Фердинанда! Он невиновен! О, клянусь вам, Фердинанд — благороднейший человек! Если он и молчал перед вами, то, уверяю, только ради моей чести! Этот патетический монолог до того напоминал роль из проходной мелодрамы, что казалось невозможным воспринимать его всерьёз. Однако в голосе Розалины слышалось искреннее и неподдельное отчаяние, а в широко распахнутых серых глазах стояли слёзы. Холмс первым вернул нас из мелодрамы в привычное русло расследования. — Вы хотите сказать, фрейлейн Эттингер, что прошлой ночью Новак был в саду с вами? — Да, герр Холмс! Мы давно любим друг друга, но женщине в моём положении поневоле приходится быть щепетильной, чтобы не запятнать доброе имя хозяев дома. Фердинанд собирается сделать мне официальное предложение, как только получит расчёт. Но пока мы вынуждены соблюдать осторожность… и даже возвращаемся после свиданий порознь. — Тогда потрудитесь вспомнить точно, фрейлейн: сколько времени длилась ваша ночная встреча? — Я проводила госпожу баронессу до дверей спальни, потом ко мне зашла пожелать спокойной ночи миссис Нортон, певица… понимаете, чтобы никто не сомневался, будто я тоже ложусь спать, — смущённо улыбнулась компаньонка. — Когда я выходила из комнаты, было без пяти час. Фердинанд уже ждал меня в саду. Бедный, он весь продрог — по ночам с реки дует холодный ветер… — Если так, — мягко прервал Холмс, — вас не затруднит оказать мне ещё услугу? Я бы хотел осмотреть туфли, в которых вы отправились на свидание. — Они и сейчас на мне! — с простодушной радостью откликнулась молодая женщина. Мой друг усадил свидетельницу в кресло и одну за другой снял с её ног чёрные кожаные туфельки. Забрав их, он отошёл к окну, где было светлее, внимательно изучил через лупу подошвы и каблуки и даже поскрёб их перочинным ножом. — Ну что ж, — провозгласил он наконец, — теперь мне всё ясно. Я благодарю вас за мужество и правдивость. Ступайте к себе. А нам, Уотсон, — прибавил он, когда за компаньонкой закрылась дверь, — пора задать несколько вопросов рыцарственному господину Новаку. *** — Выслушайте меня, господин Новак, — без лишних прелиминариев начал Холмс. — Чего я вам не советую, так это запираться. Глупая ложь влюблённой фрейлейн Эттингер может только усугубить ваше и без того незавидное положение, если о ней догадается ещё и Кунц. Пока, к счастью, я не поделился с ним своими соображениями, поэтому надеюсь, что вы последуете голосу здравого смысла и откроете мне всю правду… Подрядчик, который минуту назад неподвижно сидел у стола, уронив голову на руки, при последних словах вскинулся: — Розалина? Что она вам сказала?! — Она утверждает, что вы виделись с ней ночью в саду и поэтому молчали. — О господи, — простонал Новак. — После того, как тщательно мы… — Я оценил её порыв, — Холмс присел к столу напротив него, — хотя лгала она в высшей степени неубедительно. Я осмотрел подошвы её туфель — в начавшейся суматохе их, понятно, некому было почистить — и убедился, что грязи на них совсем нет. А ваша обувь, по словам лакея, оставляла мокрые следы. Да я и сам вижу, что пару штиблет у порога не мешает привести в порядок. Маловероятный контраст, не так ли? Вот поэтому мне и нужно добиться от вас правды. Новак ответил не сразу. — Хорошо, — с усилием вымолвил он. — Но, видите ли, всё это настолько нелепо и фантастично… Да, я действительно назначил Розалине свидание в час ночи в беседке над обрывом. Я долго ждал, но она никак не появлялась. Мне даже пришла мысль, — тут Новак через силу улыбнулся, — что Розалину сморил сон после выпитого на ночь молока, есть у неё такая привычка… И когда я уже совсем отчаялся и повернул к дому, до меня вдруг донёсся какой-то шорох. Я оглянулся и увидел в беседке женщину. Но это была не Розалина! — А кто же? — удивился я. — Вы ни за что не поверите, господа, да я и сам думал, что схожу с ума. Передо мной стояла… Лорелея! — Боже правый, — вырвалось у меня. — Я сразу понял, что это она и никто иной, — Новак провёл рукой по влажному лбу. — Волосы у неё были длинные, с отблеском старого золота, и в них мерцали капли росы, а одежда… не то серебристая, не то сине-зелёная, как волны. Я застыл на месте, а она — она запрокинула голову и рассмеялась. Верьте мне, господа, у меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло! Я повернулся и бросился бежать, не разбирая дороги, пока этот смех не перестал отдаваться в моих ушах… Он встал и нервно прошёлся по комнате. — Представьте же теперь, в каком я оказался положении. Я и без того не на шутку опасался за свой рассудок. А наутро, едва проснувшись, я узнал, что в это самое время произошло убийство. Прибудет полиция, начнутся неизбежные расспросы — а что я им скажу? Что был ночью в саду и видел русалку? Да кто этому поверит! Если даже меня не обвинят во лжи, в лучшем случае ославят сумасшедшим. Мне ничего не оставалось, кроме как молчать. А в результате, сами видите, я вконец запутался… — И что вы скажете теперь, Уотсон? — обратился ко мне Холмс, остановившись на лестничной площадке второго этажа и нашаривая в кармане трубку. — Мне интересно ваше мнение, в частности, как врача. — Я не думаю, что Новак лжёт или страдает видениями, — задумчиво проговорил я. — Его потрясение было неподдельным. К тому же, хоть он и не лишён фантазии, но к легендам относится довольно скептически, так что поддаться суеверию тоже навряд ли мог. Раз так, остаётся один вопрос: что именно он видел? — Элементарно, дорогой Уотсон. Ответ лежит на поверхности. Новак видел именно то, что он видел. Ведь кто такая Лорелея? Женщина с золотыми волосами и чарующим голосом, только и всего. — Но в замке нет ни одной золотоволосой женщины! — я начал понимать, куда клонит Холмс, но возражения не заставили себя ждать. — Или… вы хотите сказать, что это и была таинственная «Т.», которой адресовано письмо Свободы? И она притворилась русалкой, чтобы сбить с толку возможного свидетеля? — Ох, Уотсон, опять вы усложняете! Да и я, честно говоря, хорош. Да что там — мне давно следовало бы догадаться. Идёмте, Уотсон, пришло время расставить всё по местам! Забыв о трубке, мой друг быстрыми шагами пересёк лестничную площадку и углубился в другое крыло дома. Я едва поспевал за ним, не вполне представляя себе, что у него на уме. Впрочем, вскоре мне стало ясно, что мы идём на звуки рояля, и я даже узнал мелодию вчерашнего романса о Лорелее. Наконец мы оказались перед дверью музыкальной комнаты; Холмс повернул ручку и вошёл. Женщина за инструментом сбилась и прекратила играть. Она сидела к нам спиной, темноволосая, стройная и гибкая; в ту минуту, когда она обернулась, с её плеч соскользнул на пол просторный лёгкий палантин, весь усеянный серебристыми блёстками и мерцавший, точно рыбья чешуя. Это была Ирэн Нортон! — Мадам, — произнёс Холмс, и я мог бы поклясться, что в его голосе прозвучало восхищение, — я рад, что одна из ваших загадок раскрылась на месте, но мне нужны более подробные объяснения. Во-первых, будьте любезны показать ваш золотой парик. А во-вторых, мне интересно, успели ли вы смыть следы снотворного со стакана, из которого ваша новая подруга фрейлейн Эттингер пила вечернее молоко? Ирэн встала из-за рояля и рассмеялась чарующим русалочьим смехом. Поистине, ей не нужны были ни золотые локоны, ни рейнский пейзаж за спиной, чтобы превратиться в настоящую Лорелею. — Вижу, мистер Холмс, вы проникли в тайну моего маленького спектакля, — улыбнулась она. — Вас, наверное, обрадует, что в результате мы с вами оказались на одной стороне баррикад. Однако, признаюсь, меня не слишком волнует правосудие. Я всего лишь хотела уберечь от опасной ошибки бедную глупышку Розалину. — Браво, — заметил Холмс, поднимая с пола палантин. — Я полагаю, наши подозрения совпали? — Постойте! — не выдержал я, не поспевая за ходом мысли обоих моих собеседников. — К чему все эти недомолвки? Что же всё-таки произошло вчера ночью? — Действительно, — прибавил мой друг, — откройте нам хотя бы причину ваших бескорыстных побуждений. — Как возвышенно, — покачала головой миссис Нортон. — Впрочем, считайте это интуицией, джентльмены. Мы с Розалиной действительно легко нашли общий язык — она славная девушка, хотя и не слишком разбирается в людях. Там же, за ужином, она открыла мне свою сердечную тайну и даже показала среди гостей человека, который назначил ей свидание ночью после праздника. — Фердинанд Новак? — переспросил я. — Да, так его и звали. Но дело было в другом. Именно этого человека я видела всего несколькими часами ранее, на концерте, когда вышла за кулисы. Он стоял поодаль от зрителей, прислонившись к дереву. Наши взгляды случайно встретились, и по моей спине даже пробежал холодок — от него исходила прямо-таки волна неприкрытой чёрной зависти. Он тут же овладел собой, отвернулся, но тревожный осадок остался. — Зависть, значит, — пробормотал Холмс. — Это действительно всё объясняет… — Ну что ж, и мне точно так же стало понятно, что свидание не должно состояться. После ужина мы пошли к Розалине в комнату. Мне повезло — на столе уже стоял стакан тёплого молока. Я быстро добавила в него снотворное, которое всегда беру с собой в дорогу, и убедила Розалину выпить его, пока не остыло. Она и не заметила, как задремала… — А вы решили занять её место, — догадался я. — Поверьте, вот уж это было совсем не трудно, — Ирэн тихо засмеялась. — Парик, палантин, чуть-чуть грима… Я даже не ожидала, что мой маскарад произведёт на Новака такое впечатление. — Неудивительно, — заметил Холмс. — Уж очень большие надежды он возлагал на этот вечер. — И всё же, — вмешался я, — получается, мы опять вернулись к тому, с чего начали. Кто убил Герберта Свободу? — Силы небесные, Уотсон, разве вы ещё не догадались? Да Новак же, которого я подозревал с самого начала. И теперь я знаю, каким был мотив преступления.