Мертвец, убивающий меня

Вдох. Стою на балконе. Это ведь случилось всего лишь два дня назад? Выдох. Он шел там, через пешеходку. На третьей полосе «зебры». Ближе к левому краю. Вдох. Второй день его смерти, но чернеющее пятно засохшей крови никто не убирает. Люди проходят, даже не замечая его. Выдох. А ведь он посмотрел на дорогу – налево, направо, снова налево – и только потом пошел. Вдох. Этот сукин папенькин сыночек откупился, его даже не лишили прав. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Боль. Я опаздываю уже на второй урок, но мне все равно. Я проспал, такого раньше не было, мне спустят это с рук. Даже если начнутся разборки – все равно. Они сделают предупреждение, они не станут звонить матери. Но даже если позвонят – все равно. Захожу в школу. Вспоминаю про то, что надо снять куртку и оставить в раздевалке только у класса. Тяжело выдохнув, я возвращаюсь на первый этаж, оставляю верхнюю одежду и только потом иду в класс. Не стучусь, просто открываю дверь. - Здравствуйте, можно сесть?- я смотрю в пол, но чувствую, как в меня, подобно иглам, воткнуты взгляды одноклассников и учителей. Смотрю на свои туфли. Все уже давно перешли на кроссовки, а я все также ношу эту неудобную обувь. - Где ты был, Арсений?- спрашивает меня учительница, но я ее будто не слышу. Думаю о туфлях. Носы уже стерлись, мне их в любом случае скоро менять. Он вечно говорил мне, что туфли это слишком серьёзно, а в школе и вовсе выглядит по-пидорски. Вот так ирония, я был натуралом до встречи с ним. – Ну?- я все еще не слушаю преподавательницу, но своим скрипучим голосом она прервала мои размышления о туфлях, кроссовках и о нем, так что приходится поднять глаза. Мне хочется посмотреть на нее зло, но я чувствую, что у меня нет на это сил, поэтому смотрю устало и даже жалко, умоляя взглядом оставить меня в покое и дать сесть на место. На то самое свободное место в среднем ряду за последней партой, что свободна. Она смотрит прямо на меня. Сначала вглядывается в глаза, вероятно, пытаясь понять, почему они такие красные. Затем осматривает мое лицо: черно-белое из-за концентрации природной бледности моей кожи и недосыпа. Она немного удивлена. Да, точно, меня же не было в школе с того самого дня. И я, наверное, выгляжу не так, как обычно. Слишком нездорово и неопрятно. Потеряно? Мне так кажется. Не спрашивает, что случилось, только говорит, что я могу сесть, криво улыбается и отводит взгляд, а затем как ни в чем не бывало продолжает урок и не трогает меня до самого звонка. После уходят все кроме Никиты и Леши, двух друзей. Они ждут, когда я соберусь. Мы пойдем к классу, в котором будет следующий урок, и будем ждать звонка, говоря о домашнем задании. Но я не хочу идти с ними. Я не хочу сейчас видеть кого-то рядом с собой. Я еле волочу ноги, поднимаясь по ступенькам, и когда Никита спрашивает меня о том, почему меня не было два дня, я понимаю, что не смогу ему ответить. Мой рот буквально отказывается открываться, а голова кружится. Я чувствую слабость, невероятно сильную слабость, которая будто жрет меня изнутри, начиная с пальцев ног и кончая сердцем, его поглощая с особой аккуратностью. Эта слабость образовывает во мне черную дыру, где-то в груди, не в районе сердца, а посередине, за ребрами. Я думаю, что именно там и находится душа человека, и что это место невероятно сильно болит, а потом Никита переспрашивает меня, что же такое случилось, и я вырываюсь вперед, перескакивая через одну-две ступеньки за раз. Поднимаюсь на третий этаж, бегу в туалет. В кабинку, где наклоняюсь и падаю на колени, не сумев выдержать вес собственного тела, после чего меня долго тошнит. Я чувствую, как мое тело становится еще более пустым. Чувствую слезы, которые скатываются по щекам. Я хочу вернуть эти слезы, потому что эти слезы принадлежат Дане. Собрать их пальцами и вдавить в глазное яблоко, впитать в кожу, да хоть слизать их, главное – вернуть туда, где было. Я хочу вернуть даже эту сраную рвоту, потому что она принадлежит ему. Я хочу вернуть все, вплоть до жизни той самой подаренной им сирени, которая все еще стоит в моей комнате, завядшая и опадающая. Я хочу вернуть все, даже если это невозможно, потому что все принадлежит ему. Мой мир в его власти, в его руках, вот только руки эти лежат на мертвом теле и уже больше никогда не сдвинуться с него. Я стал все чаще ловить себя на странных мыслях. Его тело безжизненно лежит в могиле, образуя в душах людей черные дыры (все там же - в груди, за ребрами), а я стою перед зеркалом в туалете и думаю о галстуке. Он испачкался, когда меня тошнило. Я осторожно снимаю его и кидаю в мусорку. Лишенный самого важного в жизни думаю о туфлях, о том, что хочу выбросить их туда же. И о мухах. Все чаще о мухах. Я почти постоянно чувствую их жужжание у себя над головой. Вероятно, я схожу с ума. Мне нужна помощь. Я задыхаюсь.