А вдруг...

А тем временем вечерело. Фонарщики зажигали фонари, хотя на окраине их было не так много, да и многие из фонарей были старыми, закопченными от свечей и масла, на более широких улицах изредка встречались те, что больше разгоняли вечерние сумерки. Именно такие фонари подвергались осуждению со стороны дяди. Как же, изобретение тех самых дикарей, кто подчинялись Ворону. Ричард же не разделял осуждения дяди, так как свет таких фонарей облегчал путь в разы, но предпочитал молчать, как молчал раньше, в Надоре, и изредка согласно кивать. Только вот один такой фонарь заменял три обычных, а если материалы, которые, по слухам, можно было найти в горах, выходили бы дешевле, да хоть и не дороже привычных, какой бы помощью матери и сестрам это было. Вот только опекуном был Ларак, так что Ричарду ничего не оставалось, кроме как соглашаться и молча думать про себя о другом… Но наконец, стала видна и вывеска на таверне, подсвеченная, несомненно, теми самыми новомодными фонарями. Ричард улыбнулся своим мыслям, вот только эту улыбку пришлось скрыть в отворот пальто, иначе очередной проповеди от дяди было бы не избежать. На вывеске красовалась игривая молодая кобылка, за которой уныло наблюдал старый сивый мерин. Вывеска была достаточно приятной, вот только Ричард задумался над тем, что не хотел бы, чтобы какая-либо из его сестер оказалась той самой кобылкой, выданной за старого мерина, что попрекал бы ее малой суммой женских денег, ведь приданного в разорённом Надоре было не собрать. Но долго задумываться Ричард не мог, дядя уже с трудом покинул бричку и забирал вещи, самому юноше нужно было последовать примеру опекуна, что тот и сделал. Баловника за уздцы отвел в сторону слуга, что за пару суанов обещал позаботиться о лошади и устроить бричку. Тем временем дядя вошел в трактир, недовольно отдуваясь, приказал приготовить комнаты и подать ужин. Ричард тенью следовал за опекуном, мысленно поморщившись от такого обращения со слугами. Отец Маттео множество раз повторял в своих проповедях, что все они рабы божьи, что каждому рабу Создателя уготована своя стезя, будь то герцог аль слуга. И матушка, несмотря на суровый нрав, всегда была вежлива со слугами. Хотя личных слуг у матушки осталось немного, старая Нэн да Роза, что были готовы работать за еду. Но дядя не разделял взглядов матушки и священника. Но, несмотря на грубость, комнаты были приготовлены, а через некоторое время постояльцам принесли и ужин. Горячий ужин и теплые комнаты были пределом мечтаний после промозглого дня пути. А тем временем опекун, отдавая должное тушеной баранине и овощам, наставлял непутевого племянника: – Запомните, Ричард, – мы приехали не сегодня вечером, а завтра утром. Окделлам нельзя появляться в столице без разрешения и задерживаться дольше, чем требуется, – дядя убежденно и зло смотрел на подопечного. Вот только Ричард видел тот самый запрет, что предписывал танам из Надора не селиться за определенной городской чертой, если только тан не являлся купцом или гильдейским тружеником или дворянином, что должно было быть подтверждено бумагами. Кроме надорских танов это ограничение касалось бергеров из Восточной Марки, а также реев с Марикьяры, дабы не сеять распри на землях столицы. Но и об этом Ричард предпочитал молчать. – Я должен передать Вас с рук на руки руководству Вашего учебного заведения и тотчас же уехать, но мы поступим иначе. Вас ждет хороший вечер и знакомство с другом, но учтите – тайно встречаясь с сыном Эгмонта Окделла, он рискует больше нашего. Ричард вскинулся, поднимая взгляд, до того опущенный к полу, и произнес: – Конечно, дядя! Истинные Люди Чести должны помнить о том, что их связывает и не выдавать друг друга! – вот только перед глазами стояло платье Айрис, по подолу которого шли умелой рукой сделанные заплатки, шубка Дейзи, перешитая из последней теплой вещи, оставшейся от отца, исхудавшая мать, которой прибавили морщин годы бедности даже более, чем привезенный клинок и кинжал, переданный южанином, пытавшимся что-то тогда сказать, но так и не бывший услышанным ни вдовствующей герцогиней, ни ее сыном, убитым осознанием того, что отец больше не вернется. Механические часы, что были видны из окон предоставленных комнат, пробили десять, за окном же сумерки сменились темнотой ночи. Ни звезд, ни луны не было, только промозглая стылая темнота, да дождь, что с каждой минутой все сильнее бил по опадающим листьям и стучал по подоконнику. Однако стук, который Ричард сначала принял за стук дождя, повторился, торопливее и требовательнее, а затем в комнату вошел монах, пожилой и тучный. Черная ряса его, как отметил юный Окделл, была совсем без заплат, а пояс, поддерживающий рясу, был сделан из добротной кожи. Оказавшись внутри, олларианец отбросил капюшон, открыв некрасивое отечное лицо, впрочем, умное и приятное. Глубоко посаженные глаза гостя подозрительно блеснули. Ричард вздрогнул и потянулся к кинжалу, что мертвым грузом висел на поясе. Но монах заговорил раньше, чем юноша коснулся рукояти. – Дикон! Совсем большой… Одно лицо с Эгмонтом, разве что волосы темнее. Эйвон, вам не следовало соглашаться на эту авантюру, – монах осуждающе покачал головой, а вот Ричард стал закипать. Единственный путь к свободе, если повезет, то и достойной работе и деньгам, единственная возможность вытащить Надор и матушку! Этот человек, наверняка тот самый друг семьи, считал все это просто авантюрой! Дикон не мог принять этого, как и домашнего обращения из его уст, вот только дядя не возражал, даже перекладывал ответственность на иных, на мать. – Я был против, но Мирабелла считает, что Окделлы не могут отказать, если их призывает Талигойя, – залебезил дядя. Как же, Талигойя, та, что мертва уже два круга. Старая Нэн рассказывала страшные сказки о прошлом круге, когда та самая Талигойя, пусть и на краткий миг восстанавливалась. Сам Ричард не хотел бы этого, как и не слишком верил в страну, что отняла у него отца, ничего не давая в замен. Хотя тот же дядя, получив опеку над осиротевшим Надором, по слухам отремонтировал родовой замок Лараков… – Талигойя, – густые брови кансилльера, а ведь только им мог быть гость, перед которым опекун Ричарда лебезил, сдвинулись к переносице. – Талигойя, вернее Талиг, безмолвствует. Ричарда вызвал кардинал. Что у черного змея на уме, не знаю, но добра Окделлам он не желает. Дикон, – Август Штанцлер пристально посмотрел на юношу, – постарайся понять и запомнить то, что я скажу. Самое главное – научиться ждать. Твое время еще придет. Я понимаю, что Окделлы ни перед кем не опускают глаз, но ты должен. Ради того, чтобы Талиг вновь стал Талигойей. Обещай мне, что последуешь моему совету! Ричард во время монолога эра Августа опустил глаза, рассматривая носки своих поношенных ботинок, а заодно и начищенные ботинки этого «монаха», что виднелись из-под поддельной рясы. Но внутри молодого человека клокотал гнев. Если в словах этого эра есть хоть доля истины, то Ричард за сестер и матушку будет готов продать все, даже свою Честь, лишь бы они выбрались из той безнадежной бедности, лишь бы в Надор вернулась надежда, не только для семьи герцога, но и для людей, населявших эти земли. А молчать и ждать за эти пять лет юный Окделл научился, благодаря дяде и его розгам… – Обещаю, - не слишком уверенно пробормотал Ричард, так и не поднимая взгляда от пола, а затем решительно добавил, сам не понимая, что он до конца собирается сказать: – Но если они… – Что бы они ни болтали, молчи и делай, что положено, – снисходительным тоном доброго наставника добавил эр Август, не дослушав, но додумав, а Ричард не решился продолжать. – Ты хороший боец? Вопрос заставил вздрогнуть молодого герцога. Хорошим бойцом он не был, хотя капитан Рут хвалил его талант в стрельбе, но привычные шашки, что сейчас использовала пехота, не хотели слушаться Ричарда, хотя как-то держать это оружие он научился. Но вот электрические банки производства Дриксен или Кэналлоа, эти чудеса техники Дикон никогда не держал в руках, хотя ходили упорные слухи среди отставных солдат, что это оружие удобнее и смертоноснее обычных однозарядных пистолетов, да и отдача у них меньше… – Со временем он превзойдет Эгмонта, - вмешался Эйвон. В глазах Ричарда опекун сейчас походил на собачку, которая машет перед хозяином хвостом, пытаясь выпросить объедки с барского стола, что заставило юношу поморщиться. – Но пока его подводит горячность. – Я бы предпочел, чтобы он превзошел Ворона, но это вряд ли возможно, – вздохнул кансилльер, в притворном сожалении разводя руками и, наконец, занимая место за столом, где тут же стал смотреться хозяином, отчитывающим нерадивых слуг. Ричард и Эйвон продолжали стоять. – Дик, постарайся употребить этот год для того, чтоб догнать и перегнать большинство своих товарищей. Смотри на них, пытайся понять, что они за люди, возможно, от этого когда-нибудь будет зависеть твоя жизнь. Помни, что главное не техника, коей вас будут искушать, а душа человека. В Жеребячьем загоне нет ни герцогов, ни графов, ни простолюдинов, вам оставят только церковное имя, титул же вернут лишь по завершению учебы или с позором при отчислении. Тогда же будет решено, оставят ли тебя на службе Талигу или вернут в Надор, лишив титула и разбив герб. Я постараюсь не терять тебя из виду, но в «загон» мне и моим людям хода нет. Через месяц, сдав первую промежуточную аттестацию, унары получают право встречаться с родичами, но до тех пор ты будешь волчонком на псарне. Это очень непростое положение, но ты – Окделл и ты выдержишь. Я старый человек, но с радостью отдал бы оставшиеся мне годы, чтобы увидеть на троне короля Ракана, а Дорака на плахе, но пока это невозможно. Ричарда же захлестывали противоречивые эмоции: предвкушение свободы, разочарование от того, что надежда вырваться из этого замкнутого круга все меньше. Герцог Окделл не мог взять в толк, как все эти люди – его дядя и эр Август, не понимают, что шансов у него мало, особенно с учетом того, что дядя относился к традиционалистам, которые полагали, что любой прогресс не приемлем, а изучение чего-либо кроме Книги Ожидания является грехом. Благо хоть в этом они с матушкой не совпадали, пусть денег и не хватило на многое, но кое-какие знания по механике и счислению у герцога Окделла были… А эр Август тем временем продолжал: –Терпят все – Ее Величество, твоя матушка, твои кузены, Эйвон, а я и вовсе пью с мерзавцами вино и говорю о погоде и налогах, - при упоминании матушки и сравнении ее с дядюшкой глаза Дикона сверкнули гневом, но кансилльер не обратил на это внимание. Как смел этот человек сравнивать герцогиню, что на крохи женских денег тянула четверых детей, и дядюшку, чья семья после смерти отца разбазаривала его наследство и разоряла землю? А кузена, что с трудом окончил факультет права на деньги, вытянутые с провинции, до сих пор задыхающейся из-за прошлого восстания? Когда денег на образование будущего правителя земли просто не осталось… – Потерпишь и ты, хотя придется тебе несладко, – говорил эр Август. – Твои будущие товарищи, кроме молодого Придда и пары дикарей из Торки, принадлежат к вражеским фамилиям. Начальник же загона лебезит перед тем, кто ему полезен, и отыгрывается на ненужных и опальных. То есть на таких, как ты. Тебя будут задевать, оскорблять родовую честь и память отца. Молчи! Ричард же просто кивал, со смерти отца, для всей их семьи существовало только одно правило «терпи и молчи». Вот только тогда терпеть оставалось десять лет, сейчас же всего лишь пять, а быть может и меньше. Мать говорила о том, что выход для всей семьи Окделл – это государственная служба, каких бы взглядов не придерживался отец, но именно они и губят его жену, сына и дочерей. Прогресс, несмотря на уверения консерваторов, не остановить. Об этом и свидетельствуют победы Ворона, а не о том, что его коснулась длань Леворукого, хотя как знать, но Ричард предпочитал не думать об этом сейчас. Старая Нэн говорила, что тем привезшим оружие южанином и был Ворон. Единственно, что вспоминалось Ричарду о том дне, это взгляд того южанина, в котором не было издевки или предвкушения, в отличии от взгляда дяди, только бесконечная усталость… – Тебе станут набиваться в друзья. Не верь, никаких откровенных разговоров. И упаси тебя Истинный от упоминания отца или разговоров о короле! Если же кто навяжет тебе такой разговор, говори, что утрата слишком свежа и тебе тяжело говорить о ней. Ты все понял? – закончил, наконец, кансилльер. – Все, - негромко ответил Ричард. Чувство предательства царапало нутро, хотя вроде бы этот человек, друг его отца, и желал герцогу Окделлу только добра, как казалось, но это добро было подобно добру дяди, жаждущего наследства подопечного и хранящего их семью только ради того, чтобы корона не забрала этот источник дохода из рук Ларака. - Ну, вот и хорошо, – покровительственно улыбнулся эр Август. У него была удивительно располагающая улыбка. Но вот она очень сильно диссонировала с остальным впечатлением, что уже смог составить для себя Ричард. Разговор на время затих, пока пришедший утолял свой голод. Граф Ларак в то время просто кромсал принесенное блюдо, Дикон был не уверен, что тот съел хоть что-то, сам же юноша обдумывал те слова, что сказал кансилльер. Волк на псарне, герцог не ощущал себя Волком, но дело было в ином. В самом деле, ожидало его испытание, страшнее тех, что были раньше. Уже сейчас идея отправить письмо не казалась блестящей, но и отступать было поздно. Так что оставалось лишь дождаться утра и приложить все упрямство, которого по словам наставников, часто бравшихся за розгу, было в избытке, к изучению наук, которых будут преподавать им в Университете. Ведь даже сыновья простолюдинов справлялись с этим, не мог же сын герцога оказаться глупее? А еще думал Ричард о механистах, о тех, кто по словам дядюшки Ларака являлся врагами рода Окделл. Династия Олларов и их окружение. Вот только чем дальше бричка неслась от Надора, тем богаче выглядели дома, тем счастливее были улыбки крестьян, тем больше современных механизмов было на полях. Системы орошения, самоходные повозки, что помогали пахать и собирать зерно. Не в том ли долг герцога, чтобы люди не голодали, пусть и ценой прогресса? Но дядюшка и эр Август были убеждены явно в противоположном, а Ричарду оставалось только молча соглашаться, до тех пор, пока он не станет совершеннолетним или эмансипированным, права голоса у него нет. Отец слушался таких друзей, поднял восстание и погиб. Готов ли сам Дикон следовать пути отца? Он не знал, единственное, чего пока хотел юноша – это счастья матери и сестрам, их улыбок, а как же чтобы люди, подобные капитану Руту, отцу Матео и хохотушке Лизабет, не голодали, не считали каждый суан… – О чем задумался, Дикон? – голос кансилльера прервал мысли юноши, а мягкая рука легла юноше на плечо. – Об отце, эр Август… – начал Ричард и замолк, позволяя собеседнику самому закончить фразу или дать время юному герцогу сформировать мысль до конца. Но превращать мысли в слова не пришлось, собеседник, как всегда, оказался умнее. – Я тоже часто его вспоминаю. Вальтер Придд – истинный Человек Чести, но заменить Эгмонта не может. Талигойя смотрит на тебя, Ричард, поэтому ты должен выдержать все, – от этих слов у Ричарда сжались кулаки. Как мог этот человек, явно не знавших извечных постов и голода, холода стылых коридоров, как мог он указывать, что делать Ричарду?! Но затем юноша сам вздрогнул от этих мыслей, быть может, он и не прав пока, но эр Август ничем не помог той же Айри, чья грудная болезнь с каждым годом становилась все опаснее, а кашель все надрывнее. Но кулаки разжались, а остаток пафосной речи юный герцог просто не услышал, уйдя в свои мысли. К реальности юношу вернул голос опекуна: – … и пусть Создатель будет к тебе милосердней, чем к нему, – заканчивал какое-то напутствие дядюшка, поднимая свой кубок. – Мы тебе не сможем помочь, мой мальчик, но наши сердца будут с тобой. Ричард опять весь внутренне клокотал от злости, но возражать не имел никакого права, еще пять лет или меньше, если повезет. – Так и будет! – поддержал дядюшку кансилльер. Осушая свой бокал, Ричарду не оставалось ничего, кроме как последовать примеру старших и процитировать про себя Книгу Ожидания, продолжая за эром Августом проговаривать про себя часть Писания. – Вы слишком мрачно смотрите на жизнь. – Потому что в ней мало радости и совсем нет справедливости, – привычно отозвался Эйвон. – Эгмонт мертв, Гвидо Килеан-ур-Ломбах мертв, а я, который не стоит их мизинца, живу! –Дядя Эйвон, – привычно подался вперед уже наученный горьким опытом и матушкой Дикон, – Вы не виноваты, никто не знал… – окончание фразы, как всегда, повисло в воздухе, окружавшие Ричарда люди вообще были удивительными, им редко когда требовалось окончание фразы для продолжения диалога, если только собеседник не являлся ментором. – Можно было догадаться, – с наигранной горечью произнес Ларак, явно ожидая дальнейших утешений, которые не замедлили последовать, благо в этом случае утешающим был не Ричард, а эр Август. – Догадаться, что сделает Рокэ Алва, нельзя, – резко сказал кансилльер. – Маршал – законченный негодяй, но подобного полководца Золотые земли ещё не рождали. – Насчет первого утверждения, да и второго Ричард был не совсем согласен. Да, герцог Алва лишил жизни отца, но негодяй не посмел бы показаться семье убитого им, и тем более привести оружие, да и выслушивать матушку решились бы немногие, особенно в моменты гнева или страдания. Алва не погнушался, насколько Ричарду было известно. – Я готов поверить, что ему в впрямь помогает Чужой. Упаси тебя Создатель, Дикон, иметь дело с этим человеком. Его можно убить, по крайней мере, я на это очень надеюсь, но не победить… – Ричард все так же задумчиво кивал, слушая наставления Людей Чести, вот только не соглашался. Отец Маттео часто говорил, что большинство изобретений принадлежало владениям того самого герцога Алвы, да и кратчайший путь к свободе был через армию, как и не горько это было осознавать. А тем временем обсуждение герцога Алвы продолжалось, так как Эйвон сокрушался по поводу подлости властителя Кэналлоа. Вот только не слышал Ричард ни о чем таком, да и эр Август подтвердил честность Ворона, заявляя, что сел бы с тем за одним столом и повернулся бы к нему спиной. Как все это соотносилось с тем, что герцог Алва – презреннейший из врагов, в голове Ричарда не укладывалось. Впрочем, многое из разговоров друзей отца не укладывалось в юной голове герцога Надора. Ричард тяжело вздохнул, но, казалось, никому не было дела до тяжких вздохов юноши, или же те пришлись к месту. Впрочем, второе не исключает первого. – И поэтому торопиться мы больше не будем! – торжественно закончил эту пафосную постановку эр Август. – Мы будем ждать год, два, десять, но мы дождемся своего часа! Мы поступали глупо, нападая. На стороне противника новые адские механизмы, в наших же руках истина и вера, что сильнейшее оружие, только применять его необходимо ко времени, а не абы как, не спеша. Теперь пусть играет Дорак, рано или поздно он зарвется и совершит ошибку. Но, Дикон, мы этого тебе не говорили, а ты этого не слышал, – кансилльер дружественным, почти отеческим жестом потрепал Ричарда по голове, опять вызывая у юноши желание отстраниться. – Мне пора, друзья мои, последний кубок я хочу поднять за всех Людей Чести, за Талигойю и ее истинного короля! – Кансилльер тяжело поднялся, и Эйвон, а за ним и Дикон последовали его примеру. – Над Олларией, нет, над Кабитэлой еще взовьется знамя Раканов. Ночь, какой бы длинной она ни была, закончится. За победу, мои эры! За победу! – Так и будет, – прошептал Дикон. В этот миг он ни на минуту не сомневался, что вырваться из этой паутины, что свита друзьями отца и опекуном вокруг осиротевшей семьи Окделл, возможно, пусть ради этого и придется сделать все, чтобы Дорак, Оллар или Алва приняли его службу, признали просто достойным жить в Талиге…