Двойка
19 мая 2018 г. в 14:17
Первыми разворачивались военные — они вставали стройными порядками белых защитных скафандров, пристреливая непривычно-тяжелые орудия по тому, что тысячи лет назад было городом. Гул содрогающейся земли проходил нас насквозь, резонируя с чем-то полуживым внутри и рождая незнакомое нашим программам ощущение — Нельо сказал, что это называется «страх». Для чего он? Почему так дрожали руки, когда после очередного взрыва мы вновь и вновь наводили прицелы на холмы, под которыми когда-то давно лежали тела предков эльдар? Куивэн был мертв, флаги и гербы его истлели в пепел за все эти века, но живые говорили, что им казалось, будто мертвые смотрят на них ввалившимися глазами, не имевшими цвета.
Прозрачные, как вода, глаза — но разве вода могла быть прозрачной? Мы помнили, как она льется между пальцев, как собираешь ее губами, ловя каждую каплю, чтобы не потерять, не сгубить драгоценную влагу; на станции ее всегда не хватало, чтобы наполнить резервуары вдосталь.
А еще — пахло дымом и гарью, и паленым мясом; мы не понимали, от чего исходит этот противный запах, пока не заметили, что живые отходят подальше от нас, и лишь тогда мы осознали: это от нас; это мы похожи на мясников, забивающих скот и даже не смывающих кровь со своих рук. Кровь телери на пальцах казалась алой водой, но она въелась в них прочнее, чем краска или едкая кислота, оставаясь на них навечно; мы пытались содрать с себя пласты регенерирующей каждое свое повреждение кожи, но она вновь и вновь нарастала, бледная, похожая на смертную плоть эльдар. Разве что Морьо с его экспериментальным покрытием, схожим по цвету с листьями сернистых водорослей, мог не задумываться об этом; на его лице не было видно даже свежей крови. Мы не знали, что чувство, охватившее нас — это стыд и отвращение, не знали, что в каждом нашем движении сквозила эта неловкая, неумелая грубость.
И те, кто вышел нам навстречу, смотрели на нас такими же, как у нас, глазами на странных, непропорционально искаженных лицах — светлыми и словно печальными, такими похожими, что казалось, будто мы смотрим в кривые зеркала. Нам приказали взять оружие и сражаться; нам приказали ни в коем случае не отступать, и военные шли за нами, подчиняясь командам, которые просчитывал наш разум. Стратегия и тактика, обманы и ходы, шансы и построения — все это мы осознавали за краткие доли секунд, раз за разом перестраивая ряды.
Мастер Фаэнаро был в ярости, когда узнал, что мы смогли отбросить атакующих, но не узнали, где Камни, и вышел вперед, своей волей направляя наши войска. Да, он был гениален, но он не знал, что похитивший Сильмариллы знал куда больше; Мелькор был в тысячи раз хитрее и предвидел, что его войска будут уничтожены, и создал тех, кто был заключен в тела, живущие по иным законам. Кислород окислял железо в нашей искусственной крови, но в тех, кто вышел к нашему создателю, горело пламя неугасимых ядерных реакций, давая им силу и ярость в разы большую, нежели того мог достичь наш творец. Они шли к нему, огненные, сияющие так, что больно было смотреть — мы закрывали лица ладонями, чтобы на сетчатке не оставалось выжженных отражений тварей, и мы пытались сражаться с ними, но у нас не было шансов.
Творец ранил одного из них, но, облученный страшным огнем, сам горел изнутри, сжигаемый радиацией, которая была не опасна для нас. Мы стояли вокруг него, непринятые и нежеланные им, и он приказал нам — своей последней волей, самым сильным, непреложным приказом — вечно гнаться за похитителем Камней, и не останавливаться, пока они не засияют в наших ладонях. Круг безумцев, не знавших слов «страх», «верность», «отчаяние» и «доверие» — что мы могли знать о жизни? Что мы могли знать о смерти? Мастер Фаэнаро истлевал на наших глазах, превращаясь в пепел и прах, и сознание его, сохраненное в резервной копии чипа, что вшивались в каждого живого, стало светом и пламенем, а мы…
Мы помогали обустраивать лагерь и хоронить тела. Мы искали еще работавшие батареи в Лосгаре, мы собирали для них еду и воду, и только Нельо, наш старший, самый опытный Нельо, по ночам неотрывно смотрел в небо, не смыкая глаз. Мы слышали его мысли — и только одно там повторялось тихим, непрекращавшимся гулом и треском. Финьо. Финьо. Финьо…