Не-живые

      Он пошел за нами — повел нас вперед. У телери, тех, кто стоял у истоков небесных полетов, он потребовал корабли, и белоснежные, ни разу еще не тронутые звездной пылью корпуса обагрились кровью живых — Олвэ, старейшина телери, отказал Мастеру Фаэнаро в просьбе, и нолдор (так называл себя тот народ, который вел за собой Мастер), разъяренные отказом и случайной гибелью посланников, начали бой.       Нет, не так.       Они начали бойню — облаченные в серебряные доспехи с белыми звездами на них, они просто перебили телери, не умевших держать в руках иного оружия, кроме виртуального, и их тела падали на пол шлюзовых камер и ангаров, заливая их огненным багрянцем, похожим на лучи заката в затененном стекле. Мы шли по их мертвецам, золотые волосы которых смешивались с алой рудой, и на их белых одеждах оставались кровавые отпечатки наших ног, и на наших белых щитах ягодами рябины пламенели уже засыхающие капли.       Мы прошли сквозь их строй, как проходит раскаленный нож сквозь металл, и вышли к кораблям, на которые было приказано начать погрузку — создатель сказал, что никто не вернется на станцию до тех пор, пока в руках его не будут снова сиять Камни, похищенные тем, кто принес тьму в благословенный межзвездный покой. Мы не знали тогда понятия родства — Нельо показал нам на эльда, стоявшего с Мастером плечом к плечу, и сказал — «брат». Рожденные от одного отца, они отличались так же, как отличаются солнце и звезды друг от друга, и третий, что пришел следом, стал для них точкой равновесия, но это не могло остановить спор.       На корабли — звездные, прекрасные, белоснежные корабли — смогли взойти лишь те, что шли за Мастером Фаэнаро с самого начала его пути, и на иных не хватило места. И его брат, тот, что был светилами на ночном небе, поклялся, что дождется его, чтобы пойти следом, но никто не видел, как кривилось лицо создателя в этот миг.       Нельо стоял тогда рядом с тем, кого он называл Финдекано, и говорил с ним на языке живых — слова и звуки переплетались между собой, рождая образы, которые каждый из нас мог услышать даже там, где ни один голос не будет слышен. Нельо просил подождать, обещал вернуться за ним, когда корабли выгрузят оборудование и машины на планете, сожженной страшными войнами много лет назад; Нельо говорил ему о верности и дружбе, и мы, не знавшие таких слов и смыслов, стояли молча, тесным строем не-живых не-мертвых.       Мы не могли ослушаться приказа — и поднялись на корабли одними из последних, занимая места рулевых и навигаторов. В нас вложили все, что знали телери — имена звезд и их ход, строение белых кораблей, управление ими, сотни и тысячи частот и позывных, которые могли использовать пилоты. Мы вели корабли сквозь темноту, ориентируясь по мерцающим огонькам приборов, и за нашими спинами полыхала поднимающимся солнцем станция, покинутая нами.       Знать бы, что мы не вернемся туда, что наша память сотрется песчинками мертвых пляжей, на которых никогда не зацветет белесый нифредил, которым в древние времена останавливали кровь, и что на наших костях будет распускаться кровавый элгаран — знали бы, идя за создателем на долгую и мучительную смерть, растянутую на многие лета, что бы изменилось? Ничего. Мы все так же летели бы к Арде, на которой давным-давно родился и развивался народ нашего создателя.       Куивэн, страна, откуда вышли наши творцы — где он ныне? Сможем ли мы увидеть развалины гордых башен, подобных тростнику и камышам? Или же он спит на дне, и море обнимает его солеными руками? Нет, не время было думать про это, ведь Лосгар черной тенью расплывался под дюзами, и старый космопорт посылал сигналы в давно устаревших кодировках.       И в наших мыслях не было ни проблеска фальши, который могли бы уловить вживленные в нас реле и схемы, разве что в глазах у Нельо сверкала почти живая, почти настоящая тоска. Но и этого слова мы не знали тогда, мятущиеся, безумные, не-живые не-мертвые, не знали, как успокоить себя, почему так тянет где-то внутри кровавое и злое. Создатель не ответил бы нам на этот вопрос, скорее, назвал бы дефектными, не смея признать за собой то, что вместо программ дал нам почти настоящую жизнь — мы шли за Мастером Фаэнаро, мы не смели смотреть ему в лицо, чтобы он не видел нашей непокорности.       И в Лосгаре, на черной, выжженной земле мы стояли, безумные, глядя, как в черное небо взмывают чадящие языки огня, и слыша, как бьется в беззвучной для иных смерти наш самый младший, самый идеальный брат. Он сжег корабли и того, кто посмел противиться его воле, заставив нас смотреть на это, и в ритм с предсмертными криками рыжего Умбарто стучали наши титановые сердца, и в ритм с его последним вздохом звучали больные мысли Нельо.       Тогда мы научились скрывать свою суть, притворяясь то эльдар — перед иными из народа Мастера Фаэнаро, то послушными исполнителями воли своего создателя — перед ним самим, но это не вернуло бы нам седьмого.       Тогда мы еще верили, что хоть кто-нибудь из нас выживет в этом мире. Наверное, зря.