Шанс

18 лет назад…

Едва ощутив первые схватки и сообразив, что они слишком регулярные и длительные для тренировочных, Кэрол быстро переоделась, тщательно расчесалась зачем-то перед зеркалом в прихожей, и вызвав такси, направилась в больницу. Ей даже в голову не пришло позвонить Эду или Марии. Первый всю беременность старательно не замечал состояния Кэрол, лишь изредка оскорблял её, называя тупой жирной коровой, а последняя предпочитала являться, когда все самое сложное уже позади. То есть она с удовольствием приедет посмотреть на готовую внучку, но до того от неё никакой поддержки и помощи ждать не стоит. Да и не хотелось от нее поддержки. Она была для Кэрол совсем чужим человеком. Нервно сжимая в пальцах носовой платок и криво улыбаясь шуткам тоже нервничающего молодого таксиста, Кэрол думала лишь об одном — о своей девочке, на которую она скоро сможет взглянуть, которую услышит, потрогает, возьмёт на руки и прижмет к груди, чтобы не отпускать уже больше никогда. Теперь у нее будет близкий человек. Один-единственный во всем мире. Самый дорогой. Приехавшая в больницу в полном одиночестве Кэрол волновалась за десятерых и даже заикаться от страха начала, объясняя, что явилась рожать. Но рядом был приветливый, спокойный и даже весёлый медперсонал, и она отдалась их умелым рукам и советам, понимая, что во всем этом они смыслят гораздо лучше неё самой. Кэрол была напугана рассказами Джесси об очень сложных родах и готовилась к худшему, и потому даже не сразу поняла, что уже всё. Всё самое страшное, тяжёлое и болезненное позади. У неё на руках лежит её красная, сморщенная, но все равно самая прекрасная на свете девочка, и у неё голубые глазки, крошечные пальчики и рыжий пушок на голове. Все мучительные вспышки боли, от которых темнело в глазах, забылись в тот же миг. — Привет, София, — не замечая собственных слез, сказала Кэрол, не в силах отвести взгляда от спокойных маленьких глазок, с удивлением на неё взирающих. Это то, ради чего она прожила все предыдущие годы. Это то, ради чего она сама явилась на свет. Это то, ради чего она терпела оскорбления и даже побои, не столько болезненные, сколько унизительные. И ради этого, в самом деле, стоило терпеть. Это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Возможно, именно в тот момент, увидев впервые свою дочку, такую маленькую, нежную, беззащитную и совершенно невинную — просто чистый лист бумаги — Кэрол впервые подумала, что этот ребёнок наполнил её жизнь. Что никакие мужчины для души и сердца ей уже никогда не понадобятся. Ведь у неё есть София. И никакой мужчина с грубыми большими руками, которые причиняют только боль, с жёсткими губами, выплевывающими оскорбления, с холодными глазами, смотрящими пренебрежительно или равнодушно, нет, никакой мужчина не сможет сравниться с этой крошечной девочкой. Никакой мужчина никогда не полюбит Кэрол так, как этот ребенок. И никакого мужчину никогда не полюбит она. Да и не будет у неё такого шанса. Ведь за счастье в виде Софии ей придётся всю жизнь расплачиваться служением Эду. Но она это выдержит. Она сильная. Должна быть такой ради своей девочки. Ей пришлось дать номер телефона Эда врачу, чтобы тот сообщил счастливому, как он думал, отцу радостную весть. Но навестить Кэрол в те двое суток, которые она провела в больнице после родов, так никто и не приехал. Хотя она этому только радовалась, не сводя взгляда со своей девочки, не в силах надышаться ею, то и дело касаясь ее нежной щёчки кончиками пальцев. В больнице все ей улыбались, все о ней заботились, никто не ругал и ничего не требовал. Это был самый настоящий отдых, которого Кэрол не знала уже много лет! Зато потом, когда они с завёрнутой в небесно-голубой конверт Софией собрались домой, их встретил у порога больницы не только Эд в дорогом костюме и с шикарным букетом цветов, но и Мария с Доном, тоже приехавшие по такому поводу. Эд неловко улыбался, беря Софию на руки, хотя, была бы воля Кэрол, она бы никогда не позволила ему коснуться её девочки, а Мария громко восхищалась красотой внучки. — Девочка похожа на меня, как две капли воды, правда, Дон? — радостно спрашивала она, не ожидая ответа, и снова склонялась над недоуменно моргающей Софией. — У нее мои глаза и губы! Кэрол вежливо улыбалась, вовсе не считая, что София похожа на кого-то из семьи Пеллетье. Нет, дочка только ее. И ничего от Эда, Марии и Дона в ней нет! Но говорить об этом вслух было бы ошибкой. Ей хотелось надеяться, что Эд, поверив матери, проникнется гордостью за ребёнка, якобы пошедшего в их породу. Ради его хорошего отношения к Софии, Кэрол готова была сама хоть каждый день говорить об их невероятном — несуществующем — сходстве. — Какой интересный мужчина! Какие цветы! Счастливица, — шептались две медсестрички совсем рядом, посматривая на нее. Эд, в самом деле, умел хорошо выглядеть, если того хотел. Он определенно мог произвести впечатление на окружающих. И зависть женщин, видевших ее в компании такого мужа, Кэрол воспринимала с затаенной насмешкой. А улыбки, щедро расточаемые Эдом по дороге домой и дома в первые часы, пока Мария и Дон оставались у них, обмануть ее уже не могли. Она смотрела на этого совершенно чужого ей, несмотря ни несколько прожитых бок-о-бок с ней лет, мужчину и поражалась тому, как была слепа когда-то. Почему она согласилась выйти за него замуж? Почему не попробовала добиться чего-то самостоятельно? Почему не дождалась кого-то другого? Но, если бы не Эд, у Кэрол не было бы и Софии, которую она любила беззаветной любовью. А потому пусть будет Эд! Пусть будет что угодно, лишь бы на руках Кэрол всегда сопело это маленькое чудо! Когда Мария и Дон, попрощавшись и клятвенно пообещав приехать навестить их через месяц, удалились, Эд вошёл в детскую и немного постоял в дверях, наблюдая за Кэрол, напевающей колыбельную. Она улыбалась, глядя в лицо спящей дочери, а когда оглянулась на него, то поразилась брезгливости и чуть ли не ненависти, светившейся в глазах мужа. Несмотря на все её надежды, первый взгляд на Софию не заставил Эда полюбить её. Он ненавидел родную дочь так же сильно, как и Кэрол. И она не могла понять одного: за что? Как можно ненавидеть своего собственного маленького ребенка, рождённого женщиной, которую ты сам, по доброй воле, взял однажды в жены и которая всю себя положила на то, чтобы угождать тебе во всем? — Вчера вечером мне пришлось заказывать еду на дом, — сообщил он ровным тоном. Кэрол снова подняла на него взгляд, не зная, какого ответа он ожидает. Сочувствия? Вопроса, как понравилась ему заказная еда? Или он хочет извинений за то, что она отлучилась из дома родить ребенка вместо того, чтобы заняться этим простейшим делом прямо между помешиванием супа и нарезкой салата? — Я надеюсь, это было в первый и в последний раз, — заявил он и очень выразительно посмотрел на часы. К счастью, София уже уснула, и Кэрол, постаравшись забыть о слабости от большой кровопотери после родов, осторожно уложила дочку в кроватку и пошла на кухню, занявшись готовкой. Она быстро и привычно мыла, резала и смешивала продукты, впервые намеренно стараясь сделать все блюда как можно жирнее. Пусть ест. Пусть хоть подавится! Пусть ему станет плохо от этой чертовой еды, без которой он не может прожить и дня! Её сердце уже заранее ныло от мыслей о том, что дети часто болеют, и что одиноких вечеров у Эда может быть ещё много, потому что Кэрол придётся заботиться об их маленькой дочери. Но его это не волновало. Он об этом не думал. Он думал только о себе. А Кэрол теперь придётся думать о себе. Ведь если с ней что-то случится, то что станется с Софией? Малышка, словно услышав её мысли, громко заплакала, и Кэрол, торопливо и почти испуганно выключив плиту, метнулась в детскую под раздраженный окрик Эда: — Да заткни ты уже её! Невыносимо слушать! Жизнь продолжалась…