моя лучшая половина

      Утро каждого жителя городка начинается с криков петуха. Утро же Верховенского начинается с крика вернувшегося домой пьяного соседа.       Пётр Верховенский, по своему обыкновению, проснувшись в двенадцатом часу, умывшись и переодевшись отправился к своему другу — Николаю Ставрогину. Подобную прогулку от своего поместья до дома Николая Пётр совершал несколько раз на дню, и если Верховенского это ни капли не смущало, то Ставрогин находился в замешательстве. Петя был словно ураган. Николай, ласково называвший его «Петрушей», неоднократно говорил своему приятелю, что где он — там и проблемы, но Пётр смеялся и падал в объятия Николая, приговаривая, что именно из-за «Коленьки» он таковым стал, и что ураган без океана появляться не может. Ставрогин был его вечно бушующим океаном. океаном, в котором Петя тонул, и даже помощи не просил.       Путь от поместья Верховенского до Ставрогина был не таким уж и долгим, занимая не более десяти минут быстрой ходьбы. А к Николаю Петруша был готов не то что быстро идти, он к нему летел чуть ли не на крыльях Амура, которые, однако, не спасали его от постоянных спотыканий и падений, с последующим разбиванием коленей, которые Коле приходилось обклеивать пластырями, а Петька и рад.       Уже стоя у ворот, Верховенский стал нервно поправлять клетчатый пиджак. его любимый выходной костюм пережил много всего, потому как у Петра чуть ли не каждый день выходной, а на выходных он любит отдыхать и развлекаться. Сегодня же он стоял выглаженный, с сияющей улыбкой на лице, и только собирался открыть калитку, как из-за неё в одной только пижаме и с бледным лицом выбежал Ставрогин. глаза у Николая были огромные, и казалось, что вот-вот выкатятся прямо из глазниц. -И вам утро доброе, Nicholas. — съязвил Верховенский. -Неужто не выспались? Молодой человек прильнул к Ставрогину, чтобы заключить того в свои объятья, но Николай только дёрнулся и посмотрел на Петьку изподлобья, словно провинившийся щенок. -Петруся, ты не ругайся и не расстраивайся только… У меня там… Женщина… В комнате… — залепетал Ставрогин -Петь, Петруш, ты прости меня, я сам ничего не помню… Верховенский лишь приобнял друга, улыбнулся, стиснув зубы от обиды, и повёл Николая домой.       С приходом домой, Пётр пришёл в недоумение. на столе стояло множество бутылок из-под вина, а на кровати спокойно спала Лиза Тушина. -Петруш, ты не уходи только от меня, я тебя очень прошу. Николай поднял на Петра взгляд, полный сожаления, но у самого Пети уже наворачивались слёзы. -я тебе убраться помогу, а потом домой пойду, у нас сегодня…встреча кружка. — Верховенский нервно сглотнул.       Ему пришлось солгать. Никаких встреч уже давно нет, а уйти он хочет лишь потому, что невыносима ему вся эта картина. Полупьяный Ставрогин, пытающийся повеситься Петру на шею, а вечером наверняка пытающийся выгнать его, спящая Тушина, платье которой находилось на полу, бутылки. Всё это не связывалось с образом Ставрогина. Возможно, это не связывалось лишь с тем образом, который Верховенский создал в своей голове, только для себя.       Уложив Николая на кровать, и убедившись в том, что он уснул, Петруша принялся за собирание бутылок и уборку дома. На всё про всё ему хватило часа. Ставрогин не содержал прислугу, считая, что это напрасная трата денег, и говорил что предпочитает убираться сам. На самом же деле, убирал у него всегда Верховенский, не слыша благодарности, что уж там о звоне монет. Но делал то Петька всё не ради похвалы, денег или попросту славы, а потому что любил Николая, считал его своим солнцем, а сейчас он лишь опустился в его глазах. На своём закате солнце сияет красным. Для Верховенского оно давно уже почернело, став темнее самой ночи. Петя знал о невообразимом влечении девушек (и даже некоторых мужчин, с которыми Пётр часто ввязывался в драки) к Коле, но верил, всегда верил что чувства, о которых Ставрогин хоть и редко, но говорил, были искренними. Сейчас же он направлялся домой с разбитым сердцем. Он уже не летел на крыльях амура, а еле тащился на своих двух. Сейчас ему больше всего хотелось пустить пулю себе в висок, и это событие он планировал надолго не откладывать. В его голове прозвучали слова Кириллова: «Убить другого будет самым низким пунктом моего своеволия, и в этом весь ты. Я не ты: я хочу высший пункт и себя убью»       Придя домой, Верховенский, не раздеваясь прошёл к кровати и упал на неё лицом вниз. Он безудержно рыдал, пока не выдохся и не уснул, свернувшись калачиком.