Когда ты вернешься

Это было даже хуже чем просто плохо. Кажется.

      — Ты ведь вернешься?       — Нет! — Рафаэль в ярости швырнул трубку.       Это было даже хуже, чем просто плохо. Степень паршивости происходящего всегда укладывалась в голове. Имела какие-то рамки. Габаритные размеры. Границы. А масштабность гадостности именно этого вопроса оказалась неизмерима. Рафаэль вышел из телефонной будки и со злости так шарахнул дверцей, что стекло в металлической раме мгновенно пошло трещинами и со звоном осыпалось на асфальт. Его точно приперли к стенке.       Одна эта фраза, прозвучавшая спокойно и уверенно, потерявшая вопросительные интонации, приводила хулигана в бешенство. Как — как?! — он может обещать что-то. Сейчас.       Ночь сгущалась теплой сладкой влажностью, стрекотанием невидимых насекомых. На широкую дорогу падал свет от единственного фонаря возле старой телефонной будки. В две стороны раскинулась за горизонт — насколько хватало глаз — широкая дорога. Пусто, так звеняще-тихо, что закладывало уши. Фантасмагория. Совершенно незащищенный, открыто замер в жёлтом теплом конусе света крупный мутант. Рафаэль стоял неподвижно, уставившись перед собой, в непроглядный мрак ночи. Опустив рюкзак к босым ногам, присел рядом, прямо на поросшую жесткой травой обочину.       «Ты ведь вернешься?»       Рафаэль нахмурился. Вытянув длинные ноги, пошевелил пальцами, задумчиво рассматривая слой пыли, покрывавший ступни. Наверное, это Леонардо всегда называл познанием самого себя. Когда от усталости почти не хватает сил, чтобы хорошенько обмозговать ситуацию, только идти. Рафаэль научился думать о том, что происходит сию секунду, не поддаваясь таким соблазнительным «было вчера» и «будет завтра». Только вот при этом вспышки ярости никуда не деваются. Правда, становятся все короче и бесполезнее. Так, что и сейчас он уже не видит смысла в том, что вспылил. Открыв рюкзак, мутант достал бутылку воды, глотнул. Теплая. Сощурившись, чтобы рассмотреть что-то за пределами света фонаря, лениво отмахнулся полупустой бутылкой от комаров. Ночь. Боже, как хорошо. Но все же слишком тихо. Здесь не хватает машинного шума, грохота какой-нибудь непрекращающейся стройки очередного небоскреба, человеческих голосов. Здесь не хватает…       «Ты ведь вернешься?»       Что такое вообще вернешься? Он — он, Раф, тот который выходил из дома, — уже никогда не возвратится. Вернется кто-то другой. Переделанный собственными мыслями, перекроенный событиями и боями. Слепленный из безлунных, глубокотемных ночей. Наполненный воспоминаниями и желаниями или нежеланиями. С истоптанными ногами, покрытыми мозолями и ссадинами, прошедшими столько дорог. С руками, стертыми в кровь от тяжелых ночевок в кронах громадных деревьев, от нужды скрываться чаще, чем всегда. С головой, переполненной пустотой — насколько это вообще возможно. Рафаэль слабо усмехнулся. Глядел на свои ладони, бессильно лежащие на коленях, поворачивал их то вверх, то вниз, точно не узнавая. Прав был Донателло, эта прогулка — то, что надо. Если бы можно было поделиться этим с…       «Ты ведь вернешься?» Да. Нет. Да нет. Нет, но да. Как ни скажи, все равно оказывалось, что Рафаэль не имеет понятия, вернется ли он. Вот почему мутант злился, бесился, негодовал. Потому что ответ на этот вопрос — совершенно любой ответ — заставил бы его солгать. А ложь всегда была противна его природе. Хитрость — да, пожалуйста, сколько угодно! Лукавство, притворство и хулиганство. Но только не обещание, невыполненное просто потому, что его невозможно выполнить. Рафаэль слишком долго жил и слишком много видел, чтобы легко бросаться подобными словами. Однако, если бы… если бы рядом был Микеланджело, он бы сказал, что Раф никуда и не уходил — потому что он в сердце тех, кто остался дома. Майки никогда не расстанется с братом. Даже если…       Даже если.       Мутант улыбнулся ночному мраку. Поднявшись на ноги, пошарил в кармане штанов, вытащил монетку. Подкинув, поймал в ладонь, шагнул в засыпанную осколками телефонную будку и снял трубку с автомата. С жестяным звоном скользнул в щель цент. Палец уверенно накручивал телефонный диск. Первый же гудок был прерван — на том конце провода сняли трубку. Ждали. И родной голос брата так, точно разговор и не обрывался, спокойно и уверенно повторил:       — Ты ведь вернешься?       Майки молчал, ожидая. Рафаэль, прижавшись головой к металлической стенке будки, улыбался.       — Конечно. Я вернусь.