Весь невидимый нам свет

       Поначалу Ник Фьюри считал Джордан особой без амбиций, по сравнению-то с собственным отцом. Обычный заурядный подросток, каких повсюду полным полно, но все же она являлась дочерью Тони Старка, а значит и стратегической мишенью. Его служба временами докладывала о ее жизни. Он считал это нормальным и не видел ничего такого в том, чтобы следить за людьми, которые когда-нибудь смогут принести пользу Щ.И.Т, но месяцы спустя, смотря на то, как изначально подающий надежды пятнадцатилетний подросток теряет контроль, Фьюри начал сомневаться в том, что его идея была хорошей. Пенять Тони за его халатное воспитание дочери бесполезно, ведь только прошла Гражданская война, Мстителей, в том числе и его, все ненавидели, поэтому и сам Старк не был в должной форме. А потом прошли месяцы, целый год, пока не случилось пришествие Таноса, Забвение. Сказать, что Фьюри в ярости — не сказать ничего. Он зол, но и растерян в той же степени, ведь прошло столько времени, а он, как и его команда, совершенно потеряли связь с внешним миром. Он привык знать все обо всех, быть на шаг впереди, словно провидец, где информация, ещё несколько минут назад бывшая правдивой, уже вызывала сомнения. После смерти Железного человека, Наташи, ухода Стива Роджерса, на арену его взора вышла Старк, как тот самый стратегический план. Она больше не инфантильная маленькая девочка. В Джордан есть железный стержень и стальная воля, необычайный ум, стремление к успеху, преодолеть все возможные пределы. Если взять ее под контроль, научить не поддаваться эмоциям и чувствам, прекратить потакать собственным прихотям… И пусть она сейчас раздавлена горем утраты, ну и что — все через это проходят. Отцы и матери умирают, как бы мы не силились отвергать этот факт, противиться ему, находить способы перехитрить смерть и заниматься самообманом. Тони сам потерял родителей в том же возрасте, но впоследствии стал великим, настоящим героем. За тридцать шесть часов — Старк? Я обернулась.       Ник Фьюри смотрел на меня одним глазом, и там было холоднее, чем зимы на Аляске. А может это все из-за повязки. — Я бы хотел узнать, что ты собираешься делать дальше. — Ну, у меня на сегодня планов нет. Смех в мою сторону исполнен какой-то мрачной торжественности, и Фьюри вновь откинулся на сидение стула, пронизывая меня внимательным взглядом. — Ты знаешь о чем я. Костюмы, Джордан. Мстителей больше нет, а те, что остались, не слишком желают выходить на связь со мной. Нам нужно поговорить о том, какое наследие оставил Тони.       Комната, в которой мы сидели, была серой и невзрачной, будто в бункере находились, только с решетчатым крошечным окном у самого потолка, из которого проникал свет лишь на самую середину стола, а все остальное в тонуло полутьме. Слышно, как по асфальту бьют капли дождя, неугомонный свист ветра, шлепанье прохожих по влажному тротуару. Почувствуй себя героем неонуара — темные улочки, бесконечный дождь и мрачный главный герой. Не хватает ещё продажных копов и загадочных убийств. — Я понимаю, что вы от меня хотите, но костюмы останутся у меня. Во всяком случае, в ближайшем будущем. Технологии и разработки тоже. Мой отец вложил в вашу организацию слишком много усилий, чтобы я ещё дарила вам дело его жизни. — Об этом мне известно лучше, чем тебе. — Даже не сомневаюсь. Знаю, что все разговаривают со мной, как со взрослой, способной отвечать за свои слова, с уверенностью в своих поступках (именно так ведь нам видятся взрослые?), однако им всем невдомек, что я в своей голове так и продолжаю быть шестнадцатилетней. Я где-то читала, что дети частенько после непоправимого увечья перестают расти. Мол, ресурсы брошены на другие цели, и рост останавливается. — Я, конечно, предполагал, что ребёнок Тони будет с характером, но ты оказалась тверже, чем я думал, — он бросает на стол передо мной увесистую папку, — должен сказать, не думал, что гибель твоего отца настигнет нас так скоро. — К такому вообще жизнь не готовит. — Да, верно. Фьюри поднялся с места, и я услышала его тяжёлый вздох. Не представляю, что чувствуют люди, вернувшиеся в этот мир спустя пять лет, хотя для них они всего лишь были парой мгновений. Тем более для такого человека, как он. Бывший глава Щ.И.Та наверняка подрастерял все свои связи за такое количество времени, а теперь хватается за все, до чего может дотянуться его цепкая рука. — Знаешь, Джордан, мы всегда за тобой присматривали. Разумеется, без позволения Старка… — Да вы вообще много чего без позволения делаете, — мрачно усмехнулась я, поворачиваясь корпусом к мужчине, — досье на меня, наверное, весьма увлекательное. — Можешь не сомневаться, — в его голосе появились стальные нотки, — ты невероятно способная. Решить задачу, над которыми многие ученые работали десятки лет… Я надеюсь на наше дальнейшее сотрудничество, когда шумиха утихнет. Ведь когда мы поняли, что Мстители не вернуться., уЩ.И.Та появилась другая работа — теперь приоритетной задачей является препятствовать угрозам не из нашего мира, а с других планет. Любыми способами. Люди задаются вопросами, кто их защитит, если супергерои либо погибли, либо скрылись в неизвестном направлении без возможности доступа в случае очередной катастрофы. — Как-то многовато их в последнее время, — заметила я, царапая ногтем поверхность стола, — что вы от меня хотите? И тут Фьюри наконец-то развернулся. — Я хочу, чтобы ты вступила в Щ.И.Т. — Лестное предложение, но я откажусь. — Почему? — Не хочу. Этого ведь достаточно? — Не думаю, что «не хочу» достаточно для отказа. Будь добра, объясни в чем причина. — Послушайте, я вам ничего объяснять не обязана. Если говорить как есть, то мне наплевать на ЩИТ, я не собираюсь иметь с этой организацией ничего общего, и не хочу, чтобы вы, ваши люди вмешивались в мои дела или дела моей семьи…по крайней мере той части, которая от неё осталась.       Фьюри молчал. На мои слова ему и нечего сказать, поэтому он лишь смерил меня мрачным тяжёлым взглядом. В его руках было столько власти, настолько удивительные люди с властью, могуществом, способностями, а теперь только малолетний членистоногий супергерой, спасительница Вселенной, что бороздит просторы космоса, не выходя на связь, и я. Незавидная компания по сравнению со Мстителями.        Директор руководствуется своими личными мотивами, можно их понять. На меня оставили легион костюмов Железного человека, уникальное оружие, которое было в руках создателя, а сейчас у двадцатилетней соплячки. Естественно, им будут интересоваться все организации от Пентагона до того же самого Щ.И.Та, так что ничего удивительного, что Фьюри подобрался к этому вопросу первым. И, возможно, в его руки отдать костюмы было бы самым безопасным вариантом, ведь на следующий день после вряд ли увидишь наряженных клоунов с патриотической символикой где-нибудь в Афганистане, беспомощно пытающихся разобраться в изобретении, как когда-то делал Роуди. Но дело уже даже не в самих костюмах. Я не смогу простить себе, если отдам их тем людям, что присвоят себе технологии моего отца и используют в неизвестно каких целях. Тони не доверял им и с чего я должна верить? — Вы знаете, Фьюри, сейчас все ожидают от меня чего-то, и я не знаю, что со всем этим делать. От меня хотят, чтобы я сменила Тони. Но я не могу превзойти его. Не могу и не хочу. Я не он… Совсем не он. Поэтому я не понимаю, какая от меня польза.       В комнате в одно мгновение стало ощутимо холодно, а в моих словах сквозила безысходность, которую я вкладывать совсем не хотела. У него есть рычаги давления и он знал, что я о них знаю. Директор будет давить на мою уязвимость, неуверенность, на мои слова, пока я не сдамся. Не знаю только, что для него было более важным — получить костюмы или меня в свою организацию. — Понимаю твои сомнения, Джордан. Ты одна, вокруг никого… Тони был для тебя опорой, и сейчас ее нет, ты в сомнениях, какой выбор сделать, как правильно поступить. Все вокруг так или иначе будут тебя с ним сравнивать, это неизбежно и чем скорее поймёшь, тем лучше. Но ты уже доказала, что Тони может тобой гордиться. — Откуда вы знаете? — прерываю его я, зачем-то резко вставая с места. Может, чтобы тот не увидел моего исказившегося лица, кривых губ, то, как я пытаюсь себя сдержать, — мой отец положил свою жизнь ради спасения Вселенной. С этим ничто не может сравниться, никакой поступок, ничего. Мне бы хотелось думать, что я смогу быть такой же, как он, когда-то, не скоро, но в будущем. Однако это не так. И у меня нет желания оправдывать надежды чужих людей.       Я обещала ему подумать. Ещё одна вещь в подвешенном состоянии в списке, их там уже сотни скопилось. Удаляю голосовые сообщения, кидаю письма в шкаф и игнорирую телефонные звонки.       Спустя полчаса, как мне удалось выбраться из темных подвалов Щ.И.Та я уже шагала мимо остановки на Семьдесят первой улице, потом мимо Лексингтон-авеню и шла дальше, не останавливаясь, чтобы развеяться. За час неожиданно распогодилось, и солнце начало светить вовсю, будто и не было дождя. Толпы народу на улицах, все куда-то спешат, толкаются, снуют туда-сюда в пепельно-белесые многоэтажки. Подумала, что сегодня все не так уж и плохо должно быть, подумаешь, утро не задалось — впереди целый день еще. Может быть, в кино схожу, какая я буду молодец, и — вот это да — ведь ни одной сигареты до десяти утра.        Проходя мимо «Тиффани & Ко», я вытянула голову, чтобы посмотреть внутрь. Он был моим любимым местом лет в десять, и поход в него становился чем-то каникулярным, как для обычных детей в музей или зоопарк. Витражи в окнах с узором, напоминающую готическую розу на потолках в католических соборах скудно давали высматривать то, что происходило внутри, но я помню, как на Рождество в «Тиффани» всегда была особенная давка — самый переполненный магазин Нью-Йорка, где в лифтах и на лестницах десятки покупателей, туристы ходят косяками, витрины облеплены разглядывающими украшения и посуду людьми. Мама целую вечность выбирала подарочный сервиз, каратные часы, браслеты и фарфор, а за ней таскался консультант, лихорадочно царапая в свой блокнот все этикетки с понравившихся ей вещей. Золотой ободок на чашке или голубой? Роскошная тарелка под основное блюдо фирменного бирюзового цвета со скромной ценой в пятьсот восемьдесят долларов, фарфоровые наборы, что вихрем сметала за тысячи долларов, новенькие, непримечательные, будто говорившие, что их безупречная белизна станет олицетворением безоблачного и светлого будущего, которое вы каждый год обещаете себе на Рождество.        Сразу за «Тиффани» находился цветочный магазин, куда я зашла, немного подумав.       Ко мне подбегает девушка, сбросив с лица прядь волос и приняв официозную стойку с приклеенной улыбкой. Что-то рановато для начала рабочего дня. — Нам привезли свежие лилии, — она показывает на вазу с оранжево-белыми цветами, — ещё георгины и гортензии, на них сегодня особая цена. Присматриваете букет в подарок? — На день рождения отца. В ее глазах проблеснуло узнавание, но она никак себя не выдала, только отвела на мгновение взгляд в сторону застекленного холодильного шкафа. — Какие бы вы цветы хотели? — Розы, наверное. Даже не знаю. Она кивнула и открыла дверь, приглашая меня зайти. — Есть чудесные южноамериканские красные, очень долговечные, бутон раскрывается только через десять дней. Испанки пользуются спросом, кустовая Дам де Кер, держится меньше, но из-за цвета их многие берут. Она вытянула тонкий стебель с маленьким малиново-красным бутоном. Воздух сразу же наполнился легким цветочным ароматом. — Может, у вас есть пионы? Через несколько минут девушка старательно упаковывала большой букет в пепельно-фиолетовую пергаментную бумагу, завязывая ленточкой стебли. — Простите, вы же… Джордан Старк? — понизив голос неуверенно задала вопрос она, не поднимая на меня взгляд. Не хотелось ничего отвечать, уж точно не сейчас, но было видно, как она долго колебалась, не решаясь задать вопрос. — Да, это я. — Ещё раз простите, просто вы… Я хотела сказать, что очень благодарна за то, что вы сделали. Мой жених пять лет назад исчез, как и все тогда. Думала, что навсегда и только несколько месяцев назад смогла заставить себя жить дальше, но Мстители вернули его и…мне очень жаль, что Железный человек погиб. Она молча отдала мне цветы. Я протянула двадцать долларов, но девушка помотала головой. — Платить не нужно.

***

      Кладбище Грин-Вуд находилось в Бруклине. Знал бы Тони, что его хотели похоронить там, то на его лице сразу же появилось бы выражение «Фу». Бруклин он считал своеобразной помойкой Нью-Йорка, а особенно рьяно ненавидел его за то, что там повсюду были монументы, плакаты и подобная атрибутика Капитана Америка. Ужас, он был бы в окружении почитателей звездно-полосатых трусов! Но, как и всех американских героев, его перевезли на Арлингтонское кладбище.       Через четыре часа я приехала в Вашингтон. На самолете было бы куда быстрее, но в последнее время я предпочитаю ездить на машине или ходить пешком.        Оставив ее на парковке, я прошла вдоль Мемориал Авеню, где толпились у павильона с информаторами многочисленные туристы, высматривая маршрут к Джону Кеннеди. Несколько людей с любопытством изучали доску с историей кладбища, топтались на входе. Вдалеке, за холмом, можно увидеть Памятники Забвения — высокие плиты из красного мрамора, как домино возвышающиеся с длинными списками имён. Мне все также любопытно, снесут ли их или оставят.        Могилу Тони найти не сложно. Она все ещё утопает в огромном количестве цветов, рисунков, потухших свечей, воздушных шариков, игрушек и фотографий. Им нет конца, невозможно подступиться от того, как их много. Глаз цепляется за рисунок ребёнка цветными мелками — Железный человек летит к небесам, а на его спине ракета, уничтожившая легион читаури во время нападения на Нью-Йорк.       Я села напротив памятника из серого камня с короткой эпитафией. — С днём рождения, пап. Солнце грело совсем по-летнему, и его лучи пробивались сквозь листву деревьев, освещая землю. Я посмотрела наверх — прошло всего три недели, все вернулось на круги своя. Как и говорил Тони, семьи воссоединились и планета восстановилась в нормальном виде. Всё меньше говорили о Забвении, постепенно люди привыкали к нормальной, обыкновенной жизни, которая была у них всегда. Все мечтали о лете, когда плохие воспоминания канут в лету. Через много лет о вторжении Таноса будут лишь вспоминать из учебников истории или в День Памяти. — Знаешь, первую половину жизни я думала, что мне совсем не нужен отец. И жизнь без тебя было так легко представить. А теперь я живу в мире, в котором мне предстоит пройти огромный путь без тебя и я совершенно не представляю, как мне это сделать. Как сохранить твоё наследие, память о тебе и кем мне быть. Все вокруг твердят, что ты настоящий герой, но я… Не думаю, что смогу стать такой же смелой. Ты говорил, что все люди протагонисты своего времени и будущее зависит от тех поступков, которые мы совершаем. Все должны быть героями. Но как ты понял, что хорошо, а что плохо? В ответ тишина, нарушаемая лишь голосами где-то за холмом, такими далекими и чужими. Шелестом листьев, маршем караула на другом конце поля. Тихим гулом самолета, рассекающего перистые облака.       Никто не предупреждал меня, что будет так больно. И с каждым днём становится хуже, никак не отпустить это непроходимое чувство безмолвия внутри, там, где остановилось сердце и уже ничего ничто не трогает его. В этом и весь ужас боли, ведь когда ее слишком много, ты перестаёшь ощущать хоть что-то кроме неё. Я просыпаюсь с ней каждое утро, открываю глаза — она тут как тут, поджидает меня, смиренно и тихо, а потом проглатывает без остатка. И поднимается болезненное чувство тоски, уныния и невыносимого одиночества, когда скучаешь настолько, что перехватывает дыхание. Когда выходят слёзы, но они не приносят облегчения… Я скучаю по нему каждую минуту. Я скучаю по тем, кто ушёл из моей жизни едва попрощавшись. В нашей жизни должны быть люди, которые делают из нас тех, кто мы есть на самом деле. Но они все ушли. Что же теперь делать?       Совершенно не важно, сколько тебе лет — когда умирают родители, все равно накатывает одиночество и кажется, будто тебя бросили. И к сожалению, у смерти нет к нам ни вопросов, ни ответов. Она просто забирает. Каждого. Навсегда. Ей наплевать есть ли у тебя друзья, работа, дом, деньги… Она безучастна во всём этом. Просто настаёт черёд. Каждому судьба назначила свой порядковый номер. Смерть методично действует и никогда не ошибается. Как бы мы не пытались её обмануть.       Тони Старк. Недолюбленный в детстве ребёнок. Эгоист. Сноб. Миллиардер. Филантроп. Мститель. Преданный друг. Хороший наставник. Прекрасный отец. Самоотверженный герой. Просто Железный человек.

***

На следующий день       Гарри развалился на диване, закинув ноги на стол, сверкая своими начищенными до блеска бордовыми брионами. — Опять грустишь, смотришь телек и пьешь? — с насмешкой спрашивает Озборн, снимая стильные очки.       Я вздохнула — голова раскалывалась. — А мне надо чему-то радоваться? — отбираю у него бутылку «Гиннес» и выбрасываю в мусорное ведро, — больше никакого алкоголя в доме. — Сам же говорил — прекращай пить. — Ась? — Гарри по-стариковски приложил ладонь к уху и наклонился вперёд, — не расслышал тебя, что я там сказать успел? Чтобы ты не одна это делала, а со своим покорным слугой. Кто ж как не мы с тобой знаем все волшебные свойства спиртного.       Я завожу глаза к потолку, даже не стараясь скрыть раздражение, и сажусь рядом с ним. По правде говоря, я была рада, что он пришёл, но ни за что на свете ему в этом не признаюсь. — Я знаю, что ты меня презираешь, — невесело усмехнулся он. — и, сказать по правде, есть за что, но знаешь, несмотря на это мы с тобой очень похожи. Нам обоим повезло родиться в обеспеченной семье, да, повезло, Джо, пусть все вокруг и считают, что деньги не главное. Все это чушь собачья. За деньги можно купить абсолютно все, даже пресловутые любовь, здоровье и счастье. И родители плевать на нас хотели, мои так вообще до самой смерти, а тебе ещё повезло. И мы остались на куче наследства. Компания? Умоляю. Я прекрасно знаю, что эти члены правления в количестве десяти человек терпеть меня не могут. Они считают, что я непрошенный гость в их царстве власти и богатства, влез без спросу. Точнее, просто забрал у них все, и они сидят, как идиоты, понимая весь абсурд ситуации — они, самодовольные, надменные старики, теперь работают на меня. Абсурд чистой воды, но офигенно же, правда? — Жаль, у тебя нет истинного, Гарри. Может, ты бы был более…человечнее, что ли. — Ну и что хорошего в любви? — спросил он, недоверчиво помолчав. — Я вот никогда не любил. Как мне тогда понять ее? — Любовь сразу почувствуешь. Как боль. — Где? — Ну…не знаю. Ты сам поймёшь, когда придёт время.       Гарри с неподдельным недоумением, таким непониманием глядит на меня, так, будто бы любовь —это какой-то недуг, болезнь, рана от шальной пули. — Да ну, чушь какая-то. — недоверчиво хмыкнул он, и что-то неразличимо пробормотал себе под нос.       Между нами снова повисает молчание. На этот раз неуютное. Шла какая-то передача, то ли реалити-шоу, то ли ток-шоу, лишь бы заполнить безмолвную тишину. Гарри постукивал пальцами по деревянному подлокотнику, смотря в телевизор, но по его задумчивому, несколько отстранённому виду было понятно, что за сюжетом он не следил. — Слушай.       Я покосилась на него одним глазом. — Тебе память по пьяни отшибает, Джо, ты ведь знаешь, да? — Что? — я поворачиваюсь и уже смотрю на него в упор. — да ладно. — Я серьезно, — сказал Гарри, когда я ничего не ответила, — Ты когда пьешь, можешь за руль сесть, позвонить кому не надо, делов всяких натворить, а на утро вообще не помнишь, что кому говорила и делала. — Я ничего такого не делаю. — Не об этом я…послушай, я не пытаюсь сказать, что ты что-то дурное делаешь, — поспешно отмахнулся он. — вовсе нет. Ты не агрессивная, не буйная, ни на кого не бросаешься, вообще ничего такого. Просто ты бухаешь до отключки.       С минуту он странно, расфокусированно глядел на меня, а потом странно рассмеялся. — Помнишь, благотворительный вечер «Райчерс», тот, что ещё в Вегасе проходил два года назад? — киваю. — Ты тогда нажралась просто вдрызг — прошло всего пару часов с начала, но к тому времени ты уже ни хера не соображала и заставила меня тащиться с тобой «гулять по пустыне». Ладно, пошли мы гулять. Хорошо. Только ты такая бухая, что на ногах не держишься, а на улице жара сорок градусов. И ты, значит, устала гулять и ложишься в песочек. И просишь, чтоб я оставил тебя там умирать. «Брось меня, Гарри, брось меня» — мне тебя с боем пришлось поднимать и тащить обратно в отель. — Зачем ты мне это рассказываешь? — Да погоди ты, — отмахнулся Гарри, — Вот ещё, помнишь полгода назад в Сан-Франциско мы на вечеринку ходили? Ну, к тому парню из Силиконовой долины, который там ещё какое-то приложение музыкальное придумал?       Я снова молча кивнула. — Ты тогда весь вечер у бассейна одна просидела. Все вокруг веселились, музыка грохочет вовсю, у всех крышу срывает, бухло, наркотики, все дела, а ты как-будто не замечаешь всего этого, сидишь себе в уголочке и тихонечко пьёшь из бутылки. Короче, значит, я к тебе подхожу через какое-то время, спрашиваю, мол, чего киснешь весь вечер, а ты начала плакать и рассказывать мне всякое. — Что — всякое? — Ну например, — Гарри нетерпеливо поморщился. — а, вот, что у тебя мама умерла, и ты не успела с ней попрощаться, что ты ее очень любила, хоть и отношения у вас были не самые лучшие…и у тебя теперь совсем никого нет, что лучше бы ты умерла…что если б ты умерла, то, может быть, была бы с ней вместе, в темноте, и с твоим Питером тоже. И у тебя остался только Тони, и ты ради него живешь… это все нет смысла вспоминать, не хочу, чтоб тебе плохо было. Ну, что я могу сказать? Ты была несчастная и в полном раздрае. Наверное, тебе в больницу надо было лечь. — секундная заминка, будто Гарри запнулся об собственные слова. — Знаешь, что я думаю, Джордан? Я пью, развлекаюсь, принимаю дурь, потому что мне весело. Не от какого-то страдания, у меня все отлично. Я доволен своей жизнью. Нет людей, способных причинить мне вред или боль, есть деньги, все есть. И мне весело. — усмехнулся Гарри. — Я-то хочу развлечься, счастья хочу. А ты хочешь умереть. И пьешь без просыху и вытворяешь всякие вещи, потому что очень одинокая. Это ведь правда, Джордан?       Целую минуту между нами стояла сокрушительная тишина.        Спустя час я рассматривала лепнину на потолке квартиры Озборна. — Просто произведение искусства. Даже не представляю, во сколько тебе это обошлось.        Он стоял вполоборота, и возился с пальто. — Зато все смотрят на потолок, как ты. Так что сумма стоила того.       Словно из ниоткуда в гостиной появился дворецкий Гарри. — Ллойд! Принеси нам две «Кровавые Мэри». И потом ещё по две каждые минут двадцать, пока один из нас не отрубиться. — Нет, спасибо, мне только газировку. — Не слушай ее, неси два коктейля. Дворецкий кивнул и бесшумно скрылся за дверью. — Гарри! — Что? Не ёрничай, Старк. Где-то я слышал, как Тони говорил, что ты делаешь отличную «Кровавую Мэри». — Очень смешно. Его правда зовут Ллойд? — Да, его правда зовут Ллойд. — С ума сойти. Главное, чтобы мы все здесь друг друга не поубивали.**       Следующие несколько часов прошли как одно мгновение. Гарри умело находил нужные слова, чтобы за первым напитком пошёл второй, а потом также резво и третий, и четвёртый…У меня было чувство, будто я схватила тигра за хвост. Отпустишь, и тебе конец. И сценарий вполне предсказуем — продолжать пить, потом мучительно блевать в ванной и засыпать на продавленном диване с золотисто-синей обивкой.        Но вместо этого он затаскивает меня, наполненную по горло томатным соком, водкой и табаско с ворчестером в машину, а водитель везёт нас в неизвестном направлении.        Мы останавливаемся перед светофором. В машине глухо звучит музыка, неспешная, голос певца томный, низкий, с приятной хрипотцой. — Куда мы едем? — протягиваю вопрос я, наклоняясь прикурить от его зажигалки. Мне трудом удаётся сфокусировать взгляд на лице Гарри. Мы так накидались коктейлей и водки, что я с трудом дошла до машины. — А это важно? — с усмешкой отвечает он.       И тут он достаёт маленький глянцевитый конвертик со смазанным штемпелем. — Ангельская пыль. Пять сотен баксов за грамм, товар чистейший, беленький, чище, чем все что ты пробовала.       Мотаю головой из стороны в сторону, но выходит этот отрицательный жест у меня совсем неубедительно. — Нет. — Слушай, расслабься, тут ничего страшного. Голова ясной будет, даже и не заметишь, что принимала. Это от всякой дряни вдаривает по мозгам, а тебе же сейчас реально от дури лучше станет. — Нет, серьезно, я не хочу. — Джо, ну хватит. Я не буду тебя заставлять, но…— он откидывается на спинку сидения и косит на меня одним глазом. — Ты же и сама хочешь, верно? Ты хочешь отвлечься, не думать, так разве не это ли лучшее средство? — Гарри…       Но Озборн только хохочет над моими неуклюжими, неуверенными протестами. Приглядевшись к нему, я увидела, что зрачки у него чудные, расширенные. И я вдруг вспомнила, как шесть лет назад, после нескольких дней, проведенных в коме после самой первой передозировки, очнулась среди ночи, с трудом разлепив глаза в белёсый потолок. За окном гудели сирены машин скорой помощи, рядом пищал аппарат электрокардиограммы. Слышала, как капал раствор в длинную пластиковую трубку, подсоединённой к катетеру под ключицей. А в конце комнаты спал отец, прислонившись головой к стене. По телевизору беззвучно шла передача, какое-то реалити-шоу или бог знает что ещё. Именно тогда, внезапно разревевшись, навзрыд, горько, как ребёнок, который остался наедине со своим горем, я будто сняла очки с мутными, заляпанными стёклами, через которые до этого видела мир, на самом деле несуществовавший. — Все будет хорошо. — Гарри распечатывает конверт и высыпает немного на подлокотник. — Тебе лучше будет, если сейчас немного примешь. И на утро не вспомнишь даже. Правда? Не вспомню?… Может, и не вспомню. А может и не проснусь. Жизнь — пустая, тщетная, невыносимая. Зачем бы мне хранить ей верность? Совершенно незачем. Отчего бы не обставить судьбу? Швырнуть книгу в огонь да и покончить бы со всем разом? Нынешним ужасам не было видно конца и края, и эти внешние, осязаемые ужасы все прибавяляются к моим собственным, терзающим меня изнутри, а тут, если хватит дури, я могу радостно подвести всему жирную черту и отчалить — в темноту шириной с душу, к фейерверку звезд. Я смотрела на конверт. Хватит ли мне этой дозы, чтобы точно себя прикончить? Не хотелось бы спустить все разом, чтоб провести пару часов в отключке, а потом очнуться в больнице. С другой стороны, я уже давно не принимала наркотиков, отвыкла, так что я была вполне уверена — дозы хватит, если еще сначала как следует напиться и отполировать ещё какими-нибудь припрятанным Гарри наркотиком. Вот только самоубийцам удавалось умереть от передоза только в двух процентах случаев, цифра до абсурдного ничтожная, но, к несчастью, весь мой предыдущий опыт только подтверждал — так оно и есть. «Роллс-Ройс», бесшумно передвигающийся по остывающим дорогам ночного города: запахи асфальта, гравия, пары бензина. Той ночью, когда я перед похоронами Тони наглоталась таблеток в ванной — думала, не очнусь, и все-таки очнулась, лежа на полу, прижимаясь щекой к холодной плитке, — то, помню, поразилась, как же она вся светится, эта ванная комната, если глядеть на нее из загробного мира. Как жизнь вдруг приобретает смысл, когда находишься над самой пропастью смерти.       Машина остановилась у перехода. Слышно было, как за окном гогочут прохожие, смеются, громко прощаются возле ресторана: старые друзья-одногруппники, теперь трудятся в юриспруденции, Патрик работает в сфере уголовного права, Оливия вышла замуж и у неё двое детей, мальчишки-близнецы Зик и Эрик, а Кевина вот недавно повысили, в Бостоне все спокойно, ну все, спокойной вам ночи, блин, ребята, как же мы вас любим, как же хорошо, что вы вернулись и вы теперь с нами — и у меня могла бы быть такая жизнь, да только я ее не хотела.       Знаю, Тони хотел бы, чтобы я жила дальше. Конец — только часть пути. Но все было бы куда проще, если бы кто-то сказал мне, что я завтра умру. Можно начать с этого вечера, не так ли? — Смотришь, как верующий, увидевший Гога и Магога, — смех у Гарри лающий и громкий. — Ну хватит бледнеть-краснеть. Ты мне ещё спасибо потом скажешь.       Я наклоняюсь вниз, принимая трубочку кислотно-желтого цвета. Больно, жжется, хочется продышаться, но едва это делаю, как на меня словно дом опрокинули. Гарри вслед за мной вдыхает наркотик, едва не смахивая его челкой. Мысленно сопротивляюсь, хочу думать, что это сделала не я, это было не мое желание, а значит, я могу не нести за него ответственность.       Ты не выдумывай, Джо — ты это для себя сделала, только для себя. Тебя ломало, и тебе нужен был кокаин. Уверяю тебя, ты сделала бы это, даже если бы меня вообще не было. Чёрт, пойми же! Теперь ты полностью влипла. Теперь всё, что ты делаешь, ты делаешь только для себя.       Гарри был прав насчет своей дури, насчет того, какая она чистая, какая беленькая — я так окосела от обычной дозы, что неопределенный период времени приятно покачивалась на самом краю смерти. Не помню, что было дальше. Так всегда бывает, стоит лишь начать и уже время искажается, как и пространство вокруг. Помню, как Гарри тащил меня за собой, закрываясь от вспышек фотокамер, отмахиваясь от выкриков и брошенных вслед фраз. Кто эти люди, что они здесь делают? Где мы? Вопросы крутились в голове, но тут же исчезали, едва я начинала о них задумываться, словно возникал железобетонный барьер между разумом и подсознанием, начинающим вылезать из небытия. Главное не думать об этом. Но, как об этом не думать? Все равно что не хотеть встать с инвалидного кресла, когда дом горит.       Ещё минут десять я все прекрасно понимала. Это такой побочный эффект кокаина, наступающий ещё до основного, когда ты поразительно, трезв, все понимаешь, ясно мыслишь и хоть беги продавать акции на бирже Уолл-Стрит.       А потом земля под ногами окончательно исчезает. На белых крыльях смятения. Разбежаться и прыгнуть в бесконечность. Чувство было такое, будто меня катапультировало в другую вселенную. Мы прошли внутрь и даже не стали заказывать коктейли — взяли самую дорогую бутылку водки со льдом и пошли наверх, в отгороженную от остальных людей зону. Поднимаясь по лестнице, я подумала о том, что мама, конечно бы, с ее-то неистощимой любовью к роскоши, аристократии и высшему свету не одобрила бы мизансцену, но уж точно не удивилась — клуб, наркота, бухло и тому подобное, все в моем духе.        Кажется, целая жить прошла с тех пор с того дня, когда случилось то, что случилось. Я только представила, что если б не дурь, меня бы уже вторую неделю подряд сжирало горе, да так, что ни конца ни края видно не было, меня переполняло таким облегчением — не передать словами. Впервые за долгое время мне стало хорошо. Все вокруг такое тёплое, доброе, меня уносит в сказочную страну счастья.        Счастье-то какое — стать от всего свободным.       Я невесело усмехнулась. Почему я такая, какая я есть? Почему я вечно думаю не о том, о чем надо, а о том, о чем надо, не думаю вовсе? Почему я не могу хотеть того, что хорошо для меня, а вместо этого хочу лишь того, что меня погубит? Почему мое сердце не желает, чтобы я была счастлива?       А что если…если у меня такое сердце, которому нельзя доверять?...Что, если мое сердце по каким-то своим непостижимым причинам заведет меня — вполне умышленно, в облаке невыразимого сияния — подальше от здоровья, семейной жизни, прочных общественных связей и общепринятых добродетелей прямиком в ослепительный жар погибели, саморазрушения, беды? Может, Гарри прав? Может, если само твое нутро поет, зазывает тебя прямиком в костер, то может, лучше не отворачиваться? Не брать послушно курс на нормальность, к восьмичасовому рабочему дню и регулярным медосмотрам, к прочным отношениям и стабильному продвижению по карьерной лестнице, к «Нью-Йорк Таймс» и воскресным обедам, все — с прицелом на то, что когда-нибудь ты вдруг станешь нормальным человеком, а — как ему — хохоча, отдаться полностью священному безумию, что выкликает твое имя?       Личность, которой тебе не надо. Сердце, против которого не пойдешь.

***

       Происходящее вокруг напоминало яркий калейдоскоп событий, проносящийся мимо неё с ошеломительной скоростью. Я не успевала запоминать мгновения жизни, которые оставляли меня позади, и все, что до этого вечера было важно, значимо, растаяло в забвении.       Качало из стороны в сторону, хотя, может, это мир качался, как огромные качели, туда-сюда, выталкивая из реальности и возвращая обратно. На утро, если оно наступит, я точно подумаю, что теперь достигла дна, а пути наверх и не предвидеться. Преодолена точка невозврата. От всех моих радужных планов и мечтаний остался только сиреневый дым.       Ощутимо пахло свободой и вседозволенностью, алкоголем, беспечностью, виделся мир, наполненный светом звёзд, искрящихся, мерцающих, светящих холодным, далеким блеском. Тьма, сменяющаяся багровым неоновым светом, направленная на людей, покачивающихся на волнах химического безумия, эйфории. Музыка наполняет все внутри тебя, душа отрывается от тела, она парит вместе с другими, такими же, как ты.       Толпа продолжает крутиться, танцевать, не замечая никого вокруг.        Если бы только сейчас со мной был Питер. Я бы списала эту ночь как очередную ошибку, пусть и самую худшую, предательскую, по отношению к Тони и своему обещанию больше никогда не возвращаться к тому, из чего с таким трудом выбралась. Но я давно стала человеком, который даже сам себе не нравится. Куда уж хуже, чем сейчас, но Питер, он не будет обвинять меня ни в чем, и не посмотрит с укором. Это мне и нужно было сейчас — чтобы никто не осуждал. Однако… Питер не знал, кто я такая на самом деле. Мне ему нечего было предложить. Я была болезнью, нестабильностью, всем, что люди осуждают, не хотят видеть и сталкиваться. Я так старательно прятала от него свою истинную природу, демонстрировала ему только подчищенную и подглаженную версию себя, не постыдную, негодную сущность, которую так отчаянно скрывала — лгуньи, эгоистки, трусливой обманщицы, жалкой слабачки с зависимостью.       На негнущихся ногах я проскальзываю мимо людей, хватая с барной стойки наполовину пустой стакан с плещущийся кислотно-зелёной жидкостью. Залпом опрокидывая в себя, я тут же жалею об этом решении — в желудке тут же полыхнуло огнём, словно выпила чистый спирт, а горький напиток тут же пополз обратно к глотке. Сумев подавить позыв, я прошла через длинный коридор, в конце которого чуть ли не светилась божественным сиянием серебристая железная дверь.       Свежий воздух не дал желаемого эффекта. Вместо этого затошнило ещё сильнее, в груди все горело, словно спиртное застряло на середине пути пищевода.       Голова начала болеть и, судя по едва заметной белесоватой полоске света на горизонте, уже наступало утро. Сколько же мы здесь пробыли, кажется, не меньше четырёх часов? Я глубоко вздохнула, прислоняясь к кирпичной стене здания напротив.       От всей этой безысходности больше всего хотелось лечь сейчас на землю, прямо на проезжую часть, и ждать, когда проедет машина. Да только вот на этой сраной богом забытой улице на краю города ни одна машина не проедет. Я там могла хоть всю ночь лежать, хоть спальный мешок принести.       Есть ли хоть что-то, хоть какое-то чудо, которое вытащит меня из этой жопы?       Через несколько минут я пошла обратно внутрь. Музыка грохотала повсюду — вибрация, резонируя, проникала буквально под кожу, притупляя сознание. Реальность расплывалась перед глазами в одну сплошную муть. Держась за стену, я шла по узкому коридору, сквозь толпу людей, танцующих, пьющих, нюхающих, шарящих по телам друг друга, торопливо, резко, словно подростки, которые боятся, что их вот-вот застукают предки, сидящие в соседней комнате.       Внезапно я ощутила сильный толчок под рёбра, и, не справившись с утраченной после огромной дозы метадона чувством равновесия, рухнула на колени. Больно мне не было — от дури мое тело стало словно вата.       Где-то сверху меня кто-то окликнул: — Джордан! — я подняла глаза; я была такая угашенная, что мне потребовалась целая минута, чтобы понять, что на втором этаже мне энергично машет Гарри.— Какого черта, ты где пропадаешь?       Он стоял с пузатым бокалом, в котором плескалось кислотно-голубое нечто, в широких солнечных очках с идиотской роговой оправой.       «Зачем ему солнечные очки в ночном клубе? Здесь же так темно»       Эта мысль была последней, что я запомнила, перед тем как, шатаясь, встала на ноги, поднялась по лестнице и — желудок так и скручивало — споткнулась на последней ступеньке и рухнула в небытие, словно с моста прыгнула. Везде горели неоновые лампы, а я улетала от света, и над головой у меня смыкалась темнота.

***

      Я открыла глаза, когда услышала странный звук, будто кто-то поднёс к моему уху ракушку — стоял трубный, белый, неумолчный, как море, шум.       Первое, что я увидела — вода. Невысокие волны возле берега разбиваются об острые камни, пенится полупрозрачная зеленоватая вода, то и дело лижущая песок возле ног. Море. Впереди, за бесконечной волной гладью, опускалось солнце. Закат был цветастым, театральным — на горизонте горели всполохи желтого, кораллового и красно-киноварного, «Лоуренс Аравийский» да и только. Свет карабкался и прорывался сквозь буйные пурпурные облака — бесконечное кислотно-оранжевое небо, будто в компьютерной игре или галлюцинациях летчика-испытателя. Последний раз такое небо я видела только дома, в Южной Африке. Только там были такие красивые закаты.       Я сидела на песке и бездумно смотрела наверх — в голове ни одной мысли, блаженство пустоты — пока меня не окликнули: — Эй!       От неожиданности я вздрогнула и обернувшись. Неподалёку от меня стоял человек. Сунув руки в карманы, он, наклонив голову, с любопытством наблюдал за сменой эмоций на моем лице. — Боже, ну дела! Ты там целую вечность валяться собираешься? — с хрипловатым смешком сказал человек.       Прошло всего несколько секунд, а по ощущениям — века. Я пыталась выдавить из себя хоть слова, но от навалившегося на меня шока этого сделать не удалось — губы шевелились, но звука не было. Казалось, все остановилось, казалось, планета замерла.       Неужели…Быть не может…       Все сосредоточилось в том миге, когда наши взгляды соприкоснулись — с удивлением, с радостью, — его голубые глаза, чудесные глаза, знакомые, сияющие светом: ну, здравствуй! Любовь, понимание, печаль, смех. Чёрные кудрявые волосы, бледная кожа, лукавая улыбка одним краем губ.       Не отрываясь, он все смотрел на меня, и вдруг сложил руки рупором и завопил: — Джордан!       Я застыла на месте, услышала, как он крикнул снова. Десять секунд, вечность. И все кругом возвращается к нему. Не веря своим ушам, я сделала шаг вперёд. И пока я так стояла, не в силах поверить тому, что случилось, он, хохоча, рванул ко мне и заключил в объятия. — Дэнни…       Не успела я прикоснуться к нему сама, как он резко отодвинул меня от себя, удерживая плечи, и одурело воскликнул: — Ничего себе! С ума сойти! Какая же ты большая стала! Даже выше меня, — он сделал ладонь козырьком и провёл ей от своей макушки до моей. — Это и правда ты, поверить не могу…— его глаза влажно блестели. — Я так долго ждал тебя!       Я ничего не могла ему сказать, не веря, что все происходит наяву. Где-то в затылке настойчиво билась и металась, мысль, что я умираю, и все это — галлюцинации моего мозга, чтобы облегчить процесс смерти. Дэнни был — Дэнни. Как живой. Он крепко держал меня за плечи, всматриваясь в лицо с глуповатой улыбкой на губах, казалось, совершенно не замечая, какая я была оторопелая.       Обрести голос мне удалось лишь со второй попытки: — Где…где мы? Дэнни отпустил меня и, уперев руки в бока, пару раз огляделся вокруг себя, будто первооткрыватель на необитаемом острове, к которому только что пришвартовался на своём корабле. — Ты знаешь, я думаю, это бухта Фолс-Бэй. Видишь тот скалистый мыс? — он указал пальцем восточнее места, где мы стояли. — похож на Кейп-Пойнт. Мы тут с тобой как-то были на летних каникулах. Ты тогда спрыгнула со скалы — высота шестьдесят футов, сумасшедшая, я так испугался, думал, ты разобьёшься!       Все было настолько удивительно, что я с трудом понимала, что он вообще там мне говорит. — Ого. — все что я смогла из себя выдавить. — Ого! Сама ты ого! — рассмеялся       Дэнни, встретив мой растерянный взгляд, и взлохматил мне волосы. — Постой, а как мы с тобой смогли встретиться?       Я вздрогнула. Вопрос Дэнни выбил меня из моих мыслей в «реальность». Такое чувство, будто на меня потолок рухнул. — Так что все-таки случилось? — Эээ…это…как бы…все сложно объяснить. — неуверенно протянула я. — А ты попробуй. — бодро сказал Дэнни.       Я молчала. У меня не было ни малейшего желания говорить ни о смерти Тони, ни о том, что я принимала наркотики (опять). Скорее всего, я отключилась, но ясной причины не было: это могло случится и от алкоголя, и от того, что я неделю почти ничего не ела, и от передозировки, что уже со мной, к сожалению, бывало. Часть меня уже понимала, что произошло на самом деле — глупо было отрицать очевидное, но пока я не могла заставить себя осознать это. Это тоже самое, как согласился с самой постыдной правдой о себе, которую сказали перед толпой людей. — Я…не помню.       Дэнни, нахмурившись, вопросительно посмотрел на меня, явно не поверив: — Не помнишь? Ну ты хотя бы помнишь, что делала перед тем, как очнулась здесь? — Нет, не помню. — Уверена? Или ты просто не хочешь говорить? — Сказала же, я не помню! — выпалила я немного истерично.       Дэнни хотел было что-то сказать, но передумал. — Ясно, — наконец произнес он, и наступила такая затяжная и неуютная тишина, что я боялась — вот-вот разревусь. — Получается…ну, я… — Мертва? — подхватил он; я уставилась на него, поразившись тому, как легко он произнес это вслух. — по-моему, это вряд ли. В любом случае, если не хочешь говорить, не говори.       Мне было страшно, и от того, что я видела перед собой Дэнни, мне ни капли не полегчало, скорее наоборот — я только и думала о том, что же я наделала. — Кажется, у меня была передозировка.       На несколько невыносимо длинных секунд после этих слов Дэнни замер, и затем резко обернулся ко мне. — Что ты сейчас сказала? — То, что слышал. — Нет, не слышал. — Кажется, у меня была передозировка. Округлив глаза, он все пялился на меня, будто ждал, что я добавлю еще что-то. — Я не понимаю… Как? — Вот так, — раздраженно произнесла я, неожиданно от чего-то разозлившись. — Вот так просто, Дэнни. Не ты один такой, принимающий безрассудные решения отчаливать на тот свет. — На тот свет? — изумленно повторил он. — Джордан, какого черта? — Он умер. — Кто? — Па… Тони.       Дэнни судорожно выдохнул. — Господи… — он виновато посмотрел на меня. — я соболезную, Джо. Мне очень жаль. Как…твоя мама? — Она тоже умерла. — Нет. Ты, должно быть, шутишь. — ошарашено покачал головой Дэнни. — не может быть. — А похоже, что мне сейчас смешно? — Не знаю. — все с таким же оторопелым видом, он взглянул на меня из-под нависшей челки. — Я поверить не могу. Старк, конечно, был одним из Мстителей, так что…нет-нет, я не то имел ввиду! — поспешно выпалил он, увидев, как у меня изменилось лицо. —я хотел сказать, он же Железный человек, один из Мстителей, а они там с инопланетянами, террористами сражаются, опасно все это, ну и… Неужели ты правда попала сюда из-за наркотиков? Как это произошло?       И я рассказала ему. Не все, иначе бы потребовалось много времени, а я сомневалась, что у меня его с избытком. Короткие, сухие факты, не оправдываясь, не вдаваясь в объяснения — с того дня, когда прошли его похороны (на этой части Дэнни, поморщившись, не проронил ни слова), до того, как огласили завещание, и Гарри без приглашения пришёл ко мне домой. — Поверить не могу…— повторил Дэнни, качая головой. —Честно, это самая безумная история, которую я только слышал в своей жизни. Вторжение из космоса? Половина людей исчезли на пять лет? А потом все вернулись, потому что вы изобрели машину времени? Это что, сюжет ремейка «Назад в будущее?» — он покачал головой. — я столько всего пропустил, ты и универ закончила, и у тебя тоже есть истинный. Всегда мечтал посмотреть на того бедолагу, которого придётся тебя терпеть до гробовой доски. — из меня вырвался унылый смешок. — но больше всего не верю, что ты принимала наркоту. Из нас двоих я всегда был тем идиотом, который творил всякую хрень. Помнишь, как я написал своей училке по английскому, Оловски, мейл с признанием в любви, чтоб она мне двойку за семестр не влепила, иначе меня на второй год бы оставили? Или когда стырил у отца ключи от его мерса и сдал в прокат на «Амазоне», чтобы денег заработать? О, а помнишь, как я своём на день рождения так напился, что вырубился в игровом центре в «Макдональдсе». Менеджер вызвала полицию, но мы смылись ещё до того, как приехали копы… — Прости меня.       Дэнни замолчал. Потом нахмурился и взглянул на меня с неподдельным недоумением. — За что? — Я должна была приехать тогда к тебе. — Чего-чего? Когда? — В тот день, когда ты узнал о смерти Мии. Ты попросил меня не приезжать, но я должна была это сделать, ты не должен был оставаться один. Это было ошибкой.       Дэнни все глядел на меня, моргая, явно не понимая о чем вообще идёт речь, но тут его лицо озарило понимание. — А…вот как, — протянул он, после чего ущипнул себя за нос, — удивлён, что ты ещё помнишь об этом. Не бери в голову, Джо. Ерунда все это. — Нет, не ерунда, — ответила я, поддавшись вперёд. — не ерунда, слышишь? Если бы ты был на моем месте, то приехал бы, не задумываясь.       Дэнни нахмурился: унылое, безысходное выражение его лица ударило мне точно по дых. — Джордан, ну хватит. — неловко сменил он тон. — Нашла о чем вспомнить. Не приехала и не приехала, то же мне, нашла за что просить прощения. Тогда я, честно говоря, меньше всего думал о тебе. И не надо было видеть тебе всего…того. — Чего — того? Чего? — разозлившись, спросила я. — Того, как ты после ее смерти жить не хотел? Если бы…если бы только я была рядом, я бы не позволила тебе умереть! — Позволила? Что это ты такое несёшь? — я вздрогнула, увидев, как вспыхнули от ярости его глаза. — Ты считаешь, что можешь распоряжаться моей жизнью, раз думаешь, что твоё присутствие не позволило бы мне покончить с собой? — он покачал головой — Чушь собачья. Ты не виновата. То, что я хотел умереть, только мой выбор и не чей больше. Так что ты про это забудь, ладно? — Ты рассуждаешь так, будто жить или умереть, это так же просто, как…как выбрать печенье в супермаркете! Захотел — умер, не захотел — не умер. — Дэнни фыркнул, закатывая глаза, что ещё сильнее меня разозлило. Казалось, он не воспринимал мои слова всерьёз. — Ты был один, твоя родственная душа умерла, никого не было рядом, чтобы поддержать тебя, и если бы…я не дала бы тебе подняться на ту башню! — Винишь себя в моем самоубийстве? Ох, — он издал короткий смешок и тряхнул головой так, что прядь волос упала на глаза. — Боюсь, ты слишком много на себя берёшь. Тебе в детстве внушили чувство вины за все происходящие несчастья, и, кажется, теперь это уже неискоренимо. Я не хотел жить, поэтому и сбросился с башни. Я это решил, не ты, а значит это мой выбор и моя ответственность. — Самоубийство — это не решение! — Хватит, — сказал Дэнни, внезапно ощерившись. — Не решение? Тебе не кажется, что слегка лицемерно такое говорить, сейчас-то?…нет, блять, не будешь ты мне доказывать обратное, да заткнись ты, — злобно перебил он меня, когда я попыталась что-то сказать, вздернул подбородок. — Немедленно прекрати всю эту чушь. Раз уж тебя так гложет совесть, и ты так хочешь моего прощения — я прощаю тебя. Все, ты довольна? — Но это все…       Звук пощёчины был настолько хлёсток, что я вздрогнула. Удар ладони пришёлся прямо и четко по правой щеке, не тратя времени ни на мощность, ни на размах. Только через несколько секунд жгучая боль начала разливаться по лицу, но из-за оцепенения и охватившего меня шока я едва ее чувствовала. — Да что ты заладила-то, моя вина, моя вина! — заорал он. — Дура! Нет никакой вины твоей! Мир несправедлив. Так все устроено. Он почти всегда несправедлив, Джордан! Не все всегда складывается так, как мы того хотим, нравится тебе это или нет! Моя жизнь не зависела от твоего решения, ясно тебе?! Я хотел умереть и сделал свой выбор. И ты не будешь мне говорить о том, что я должен был сделать, а чего нет.       Я молча смотрела на него, держа ладонь на лице, все ещё приходя в себя. Правая часть лица буквально горела. — Я знаю, что ты никогда не сможешь это принять, но у меня не было ради чего оставаться там, и было много причин сделать так, чтобы побыстрее попасть сюда. А у тебя их нет. — Да откуда ты можешь знать…— едва слышно просипела я.       Дэнни сердито фыркнул. — Я знаю. Уж поверь мне. Ты просто не хочешь бороться. Если хочешь знать, ты ничем не лучше меня, раз здесь оказалась. Ты такая эгоистка, Джордан, ты вечно пускаешь свою жизнь на самотёк, не думаешь о последствиях, не думаешь о других. У тебя все — как карта ляжет. Хотела свести счёты с жизнью? Этого ты хотела? Или твоё больное эго? Своей смертью ты только огорчишь тех, кто тебя любит, и предашь память тех, кто тебя любил!       Меня аж затрясло от ярости. Не обращая внимание на ноющую боль, я вскочила с песка, в один шаг пересекла между нами пространство и изо всех сил пихнула его, так, что он оступился и еле удержался на ногах. — Да что ты вообще несёшь?! — Я лишь говорю тебе правду! — Засунь себе свою правду в задницу ты, самодовольный придурок! — я сделала шаг и схватила его за ворот, притянула к себе, повысив голос. — Какого черта ты такое мне говоришь?! У тебя нет никакого права на все эти слова! Талдычишь о том, что я не боролась, о том, что я ни о ком не думаю, о моей безответственности, а сам покончил с собой даже не попытавшись жить дальше! У меня никого не было кроме тебя, ты был моей семьей, ты знал это, и все равно бросил меня! Мне так тебя не хватало, мне было страшно, так больно, я не хотела жить. Как ты мог так поступить со мной?!       Сердце колотилось, перед глазами все плыло. Вдруг — я и сообразить не успела — он пнул меня коленом под рёбра, выбивая весь воздух из лёгких. В ответ я схватила его за волосы, оттянула назад, и придавила ногой бедро.       Дэнни дёрнулся, прорычал: — А ну отпусти меня, коза ненормальная! — Ты не думал о том, чтобы я или Мия хотели бы, чтобы ты жил, чтобы справился, ты просто бросил все, потому что ты слабак! Я столько лет корила себя, а ты сидишь здесь и поучаешь меня, эгоистичная сволочь!       Я отпустила его и сжала ладони — со стороны казалось, будто бы я вот-вот его ударю, но делать этого я не собиралась, хотя, по правде говоря, мне хотелось — отчасти потому, что превращать все происходящее в тупую бессмысленную драку было глупо, но больше всего из-за того, что я не знала, сколько у нас времени.       Дэнни провел руками по лицу и сел на песок. Я протянула ему руку, чтоб помочь подняться, но он ее лягнул. — Извини. — буркнул он через некоторое время. — я не хотел тебя бить. — Врешь ты все. — Ну да, в какой-то степени хотел. — В какой-то степени. — язвительно передразнила его я.       Когда он повернулась, я увидела, до чего помутневшие, странные стали его глаза. — Ты права. Я слабак. Я изгадил твою жизнь. И я не понимаю, за что ты просишь прощения. Это я должен извиняться, ведь из-за меня ты начала принимать наркотики, и все дошло до того, что ты сейчас здесь. Я не уберёг тебя. Если бы я действительно был тебе хорошим другом, то никогда бы этого не допустил, не дал бы тебе прикоснуться к этой дряни…нет, погоди, послушай меня. — он запустил обе ладони в волосы, сжал их каким-то отчаянным жестом. — Помнишь…помнишь последний День Благодарения, когда я приехал к тебе, в Нью-Йорк? Я же в тот же день, как сел в такси из аэропорта, нашёл через знакомых дилера, потому что к тому времени уже и дня не мог прожить без наркоты, и потащил тебя с собой через весь город в Сент-Маркс-Плейс покупать у него кокаин. Мы с тобой все праздники были под кайфом. И так каждый раз, когда мы виделись — вечеринки, дурь и алкоголь, я не мог остановиться. — он обхватил свою голову таким отчаянным жестом, что я вздрогнула. — Ты ни в чем не виноват, тебе было тяжело…—я замолчала, запнувшись об собственные слова. — Нет. Я был капризным, избалованным мудаком, который думал только о себе. Хочешь правду? Мне было скучно, одиноко и тоскливо. Через год, как ты уехала к себе домой, я уже торчал на всем, что мог найти и купить, на кокаине, колёсах, да даже на трамале, который колят подыхающим раковым больным. Да лучше пьяным валяться на улице, да что угодно, чем это! Мне было страшно принимать одному, я уже почти с тормозов слетел, ещё немного и, — он провёл себе пальцем по горлу. — Все мои поступки по отношению к тебе были продиктованы лишь моим эгоизмом. Так что я не позволю тебе винить в моей смерти себя.       Он поднял голову, посмотрел на меня. По его выражению лица я поняла, что он не ждал ответ, да и он ему был не нужен. — Когда появилась Мия, я сразу слез, и больше не употреблял — три месяца, для меня это был рекорд. Меня больше не тянуло, вернее, не тянуло так, как раньше, да и даже если бы тянуло, то ради неё я бы все равно бросил. — Дэнни усмехнулся — нехорошо, невесело. — Но после ее смерти это стало неважно. Все… Все перестало иметь хоть какой-то смысл, я просыпался утром и думал только о том, чего я не сделал. Я уделял ей недостаточно времени, недостаточно любил ее, заботился, если бы я только мог сделать больше, может, она бы осталась жива. Если бы я смог уговорить отца дать денег на операцию, то Мия не умерла бы. Но из-за своей тупой гордости я решил, что обойдусь без него. Я знал людей, которые теряли своих истинных и не понимал, как они могли…принять это. Мне даже дышать было больно, не то что жить дальше. Смерть не забирает одного. Я не покончил с собой, я умер в тот момент, когда умерла она. — Я понимаю, но…неужели ты не сожалеешь о том, что это сделал? Что если бы…если бы ты ты тогда не решил умереть? — Ну, — легкая, бледная улыбка. — я уже этого никогда не узнаю.       Мы молчали. Дэнни пошевелил пальцами, стряхивая прилипшую к ним водоросль. Я нашла его руку рядом с собой, лежащую на песке. — Кажется, совершено бесполезно искать чью-либо вину. — сказал Дэнни, задирая голову и прикрывая глаза, сжимая мою ладонь в ответ. — Мы с тобой все время делаем ошибки, но нифига не учимся на них.       Я подтянула к себе колени. — Тебе когда-нибудь страшно было становиться счастливым, потому что каждый раз, когда это случалось, в итоге все было отстойно?       Дэнни расчерчивал пальцем фигуры на песке. Казалось, он меня не услышал, или сделал вид, что не услышал. — Ну, знаешь…— начал он, не поднимая головы. — Тяжеловато жить, когда всегда готовишься к худшему. Нет разочарования, если оно происходит, но и нет радости, если вдруг с тобой случается что-то хорошее. Жизнь и без того недолгая, чтобы еще и лишать себя желания иногда получать от неё удовольствие. — Смотрю, ты стал настоящим философом.       Он фыркнул. — Думай что хочешь, но я прав. Так что боль эта твоя, вина — это потому, что ты на все неправильно смотришь. Нельзя все время так мрачно глядеть на жизнь. — Дэнни размашисто взмахнул рукой, будто подчёркивал значимость сказанного. — Знаю, из меня так себе советчик, и поэтому мои слова, на самом деле, ничего не значат, но послушай меня — вот ты всю жизнь сомневаешься во всем, клянёшь себя, винишь себя, делаешь вид, что тебе безразлично, хотя на самом деле принимаешь все близко к сердцу, и слишком много думаешь о прошлом. — он покачал головой. — А что если прекратить оглядывать назад? Что, если вся твоя жизнь это не череда ошибок, неудач, переживаний и сомнений, а то, что сделало тебя собой? Что если бы без всего этого ты бы не стала той Джордан, которой я сейчас тебя вижу? — Так вот это вот мне и не нравится. — Ты пойми, что если тебе что-то не нравится, то это вовсе не означает, что это обязательно плохо. — рассудительно произнес он. —Вдруг благодаря всему, что с тобой случилось, ты, в конечном итоге, станешь тем, кем всегда хотела быть? И просто не было к этому иного пути. Можешь думать, что такой опыт делает человека только несчастным, но я вот считаю, что нет. И когда ты перестанешь изводить себя вопросами — «ну почему же я не?..» и « если бы я только…» и «а вдруг можно было…» — то перестанешь и боятся. — То есть, ты хочешь сказать, чтобы я просто приняла все дерьмо, которое случилось, как есть, и жила себе дальше, будто ничего и не было? — Я вообще-то не совсем это имел ввиду, но в сухом остатке — да, вроде того. — Дэнни подтолкнул меня локтем, когда я слишком долго молчала, пялясь перед собой на темно-синюю гладь воды. — но ты ведь и сама это знаешь, верно? Ты ведь всю жизнь убеждаешь себя в том, будто у тебя всегда есть второй шанс и все можно будет переиграть, стоит только захотеть. И больше всего ты боишься, что когда ты перестанешь верить в это, то окажется, что никакого шанса нет. Нельзя просто взять, промотать жизнь обратно и все сделать так, как хочешь, а когда ты поймёшь это будет слишком поздно и ты останешься одна, со своим прошлым, со всеми сожалениями, ненавидя себя за то, что упустила возможность стать счастливой, и никого не будет рядом.       Не понимаю, как так вышло, что мы вдруг стали вести беседу на метафизические темы, но от этого я ещё острее чувствовала нереальность происходящего. — Слушай…       Он заинтересованно покосился на меня одним глазом. — Тебе было не страшно умирать? — Странный вопрос. Страшно, конечно. Найди мне такого человека, которому не страшно умирать? — Тогда почему ты решил, что смерть — единственный выход? Неужели ты совсем не мог справиться и жить дальше? — А ты смогла?       Я промолчала. На это мне нечего было ответить. — Джо, умирать, конечно, страшно, вне зависимости от того, по своей воле или нет. Если ты думаешь, что раз я решился на самоубийство, то смело взглянул смерти в лицо, то ты ошибаешься. Я даже нормально сделать этого не мог, напился так, что ничего не соображал. — очень серьезно сказал Дэнни. — Может, конечно, и глупо распространятся на эту тему, но есть ли смысл в том, чтобы знать, что для всех все окончится плохо? — Ты о чем? — Я к тому — мы же все равно играем в эту игру с высокими ставками? Заранее проигрышную, где итог только один — смерть. Понимаю, звучит не очень здорово, но мы все рано или поздно умрем. Мы никогда не избавимся от страха перед этой неизвестностью, которая ждёт нас, так зачем тебе раньше времени задумываться о том, как и когда это произойдёт? У тебя впереди ещё вся жизнь. У тебя есть истинный, который любит тебя всем сердцем. Так не разменивай их на сожаления о прошлом и чувство вины.       Он ободряюще кладет руку мне на плечо — сжимает его сильно, чтобы я поняла — все будет хорошо. Я так давно не ощущала подобного прикосновения: убеждавшее, что если я сомневаюсь в чем-то или потеряю уверенность, меня подхватят, помогут, будут рядом, не дадут потерять себя, и ощущала в груди своё саднящее, переполненное сердце. — Ты правда думаешь, что я смогу справится? Смогу изменится? — Я уверен. — Дэнни решительно кивает. —Та Джо, которую я люблю, моя сестра, никогда не променяет свою жизнь на бессмысленное нытьё, алкоголь и наркотики. Ты ведь не такая. Ты сама этого не хочешь. — Ты меня совсем не знаешь. Я плохой человек. — Это неправда. И я знаю тебя. Он мягко улыбнулся, и заставил повернуться к нему, посмотреть в глаза. — Ты не позволишь себе такого, ведь это будет означать, что ты самая обычная слабачка, которая лишь может убегать. А это ведь не так, верно? У тебя есть только два варианта: либо продолжай каждый вечер плакать и жалеть себя, какая ты несчастная и какая тяжелая у тебя судьба, либо возьми себя в руки, подотри сопли и борись. Разве ты опустишь руки и так легко сдашься? Ты ведь не та, кто боится проблем, Джо.       Позади Дэнни возникла знакомая фигура. Стоя за его спиной, она склонилась над ним, и спустя мгновение две ладони закрыли ему глаза. Мия приложила указательный палец к губам. Я бы и без этого жеста не смогла ничего сказать. Я видела Мию всего один раз, но и без того могла точно сказать, что это она. — Котёнок, я же знаю, что это ты, — мягко сказал Дэнни, беря ее ладони в свои и отводя от лица. — Какой же ты зануда. Мог бы и притворится, что не знаешь. — ворчливо ответила Мия, наклоняясь вперёд, чтобы посмотреть ему в глаза. — Как-будто кроме нас тут кто-то ещё есть.       Фраза Дэнни меня огорчила. Я надеялась, что если он здесь, то, возможно, я смогу увидеть родителей.       В этот момент Мия подняла голову и послала мне виноватый взгляд, будто знала, о чем я думала. И только я решила спросить его о том, как он попал сюда, как Мия сказала: — Пойдём. Нам пора домой.       Я застыла — чувство было такое, будто меня разбудили пощечиной. — Что? Вы…вы что, уходите? — ответила я после долгой паузы. — Да, — Дэнни подал мне руку и помог подняться. Я встала, но ног своих не чувствовала. — тебе пора. — Н-но я не…нет, погоди, постой — изнутри поднималась знакомая волна паники, — Погоди немного, пожалуйста, останься! Пожалуйста, умоляю!       Вдруг — я не успела ничего сообразить — Дэнни поддался вперёд, не выдержав, и врезался в меня, вжался всем телом; его глухое отчаяние и горечь прощания, прощания навсегда, передавалась через это объятие и мне. Худыми длинными руками он обхватил меня, прижимая к себе, вжимаясь лицом в плечо.       Трясущимися руками я обняла его в ответ, так крепко, как могла, изо всех сил, желая в тот момент больше всего на свете, чтобы он остался рядом. Ему не место среди мёртвых, его место среди живых — он должен жить, дышать, ходить, говорить, смеяться и злиться, а не лежать в сырой земле, под надгробным куском серого камня, грудой костей, которым не нужны чужие слезы или слова, что сказаны им. Слова нужны живым. — Я не хочу, чтобы ты уходил, пожалуйста, останься! Хотя бы ещё немного! — я отчаянно хваталась за него, как утопающий тянется к спасательному кругу, но тот снова и снова выскальзывает из рук. — Я же больше тебя никогда не увижу! — Прости, Джо, но ты знаешь, я не могу остаться с тобой, как бы сильно этого не хотел, — едва слышно до меня доносится шёпот Дэнни. Пульсируя от боли, в груди сжималось сердце. Я вздрагиваю от неожиданности, и с ужасом понимаю, что по моему плечу вниз стекает что-то мокрое. — Послушай меня. — глухо говорит он, не отрываясь. — я люблю тебя. Ты была и навсегда останешься для меня самым родным человеком, но я больше не мог искать в своей жизни хоть какую-то значимость. Я так устал. Прости меня, прости, что ушел и бросил тебя, но иначе я не мог. — Я…— он вскидывает голову и смотрит на меня. — Я всегда буду скучать по тебе, каждый день, всегда. Я люблю тебя. Ты был лучше всех.       Он отстранился и улыбнулся мне — в последний раз.       Мия утянула его за руку, и Дэнни последовал за ней. Я смотрела, как они бегут от меня по песку, и их силуэты в цветастых сумерках становились все менее узнаваемыми. Они исчезали, ускользая в свой, другой мир.       Казалось, что это какой-то особый случай, какой бывает всего раз в жизнь. Хотя, может быть, в каком-нибудь другом сне — может, когда я буду лежать при смерти, он снова вот так придет ко мне, хотя это я, наверное, хочу слишком многого. Но уж точно мы бы меньше боялись смерти, если бы знали, что у дверей нас встретит кто-то знакомый. Может, когда папа или мама очнулись на другой стороне, над ними тоже склонились и встретили те, кто их любил. А может, такие надежды глупо даже озвучивать. А может, глупо как раз этого не делать.       Но как бы там ни было — единичный случай или нет, — если ему позволено было навестить меня всего лишь раз, то он пришёл ровно тогда, когда нужен мне был больше всего.